Софья КУПРЯШИНА

НЕСКОЛЬКО ВСТРЕЧ

Хочу написать рассказ про Муратовых, но не знаю как начать, чем кончить, что в середине писать.

Есть вещи поважнее: сыграть в Арканоид и победить, протолкнуть этот день, приготовить угощение на вечер, вернее — нарезать. Будет встреча с последним крючком, цепляющим меня к этой жизни, то есть с каким крючком? Просто с Алоизием. Встреча на ветру, у булочной, после сверхурочной. Передача свертков, лепетание, ветер, снег, красные щеки. Он скажет, что хочет домой, мне захочется плакать, я пойду обратно с другими мешочками. Вот и все. Другого не будет.

План рассказа

1. Рифат Ниязович Будетлянинов. Это еще кто? Раднэр Зинятович Муракамин, вот как назовем его. Сыну местного партийного князька Василию Алибабаевичу суждено было стать жертвой. Кем суждено? Понятно. Эти щечки, эти губки... нет, не так. Эти щечки, эти губки до добра не доведут. Что?! Король эпизода. Эпизода, но король. Лёньке досталась от него СКАЗОШНАЯ улыбка и необузданная страсть. Он любил играть людьми, как папа любил играть на скачках. Он первый сломал мне обмен, призывая к похудению. Какая страшная путаница. Если так и дальше пойдет, это будет катастрофа. Хотя почему? Щечки и губки были перерезаны в конце ударами судьбы. Вот это да...

2. Дом Культуры и отдыха от нее на Большой Коммунистической. Там меня встретил Леонид Раднэрович вместе с беременной женой Аллой, и принялся немедленно готовить в артистки. Мне было 17, ему — 30. Я была в синих грубых кроссовках и в белых колготках с коротким верхом. Кажется, так. Посмотрел, послушал, сделал глазки щелями, влюбил.

3. Учение ролей и сгущенный кофе из банки. Конечно, я выбрала монолог Катюши Масловой. Или он его выбрал? На свидании с Нехлюдовым в кичмане. — Я каторжная! Блядь! А ты — барин, князь! И нечего тебе со мной мараться! Ступай к своим княжнам! А моя цена — красненькая! — Так-так-так... хорошо. На что же мы заменим блядь? На тварь или мразь? — морщил лобик... Без бляди в тексте зияла дыра. Дучше — тварь, мразь — это как-то слишком, да? Больше чувства, больше страсти! Она зла на него по жизни, да еще прибухнула. Давай! Режь! Хорошо! Хорошо! —  

Дома репетировала блядский монолог, вкушая сгущенный кофе и открыв окно. Прохожие удивленно поднимали головы — в тихом переулке было славное эхо — и удивлялись архаике, архитектонике и силлаботонике слога скандалистки.

Похудела на 13 килограмм. Похудеть — просто, держать вес — сложно. Все вернулось с лихвой. Вунюкова грозила: — И не мечтай! Он женат! Забудь! Плюнуть на Вунюкову и бороться за него... невозможно. Моя покорность, как доминанта.

4. Встреча на Мосфильме. Через год. Он уже развелся, но возит грудному Льву питание на дачу. Вот тут бы и поднажать на него. Но зачем он мне? Он уже сломал мне обмен, и дальше будет ломать. Как улыбнется — так и двинет сгоряча, эти ноздри лошадиные не даются просто так. Как папа на бегах на них смотрел и раздувал. Эти глазки умеют не только улыбаться, но и гасить, см. фильм 90-х, "Время любви", кажется. Я там вообще его не узнала, так он кидал ногами, и глаз был полон лошажьего непрощения. Пришибу копытом. Я была в резиновых сапогах летом. Посмотрел с сожалением. То в кроссовках калошного типа, то в сапогах, вышедших из моды 20 лет назад... не то... и одежда не та. Но жутко рассмешил меня, когда вышел в холл массовочник в солдатской состаренной форме, потирая руки — Ленька говорит — вот, еще одного задушил. Я в пополаме, конечно. Ехали в лифте, и так не хотелось его потерять в мосфильмовских коридорах. Но там это так просто. Да и, конечно, он лишил меня девственности, но чужим хуем. И вообще непонятно чьим. Владимир Алексеевич. Кто это? Именной гибрид прошлого и будущего. Ленька мне сказал: пора расстаться с девственностью, будешь актрисой, хоть куда, да не туда... а сейчас ты — запечатанная бочка. Я побежала расставаться с ней послушно, с первым встречным. Смешно? Для него ничего не жалко. Я буду делать то, что он скажет. Вот с обычной, рутинной бабой, такие бы номера не прошли. Что же со мной? Кто меня этому научил или не научил? Все напрасно. Он не был в ответе за тех, кого приручил. И с чего бы?

5. Но мы опять встретились на Мосфильме. Первая встреча была возможна с вероятностью 000000, 001%, вторая — еще маловероятнее.  На швейцеровой сонате. Я была уже в розовом готовом платье из ателье, очень детском и просвечивающем, и в детских мужских сандалях за 10 рублей. К чему эти подробности?! Не знаю.  Швейцера уговорила его Сонька, видимо, взять Муратовых всех: и постаревшего Радика, и величественную Елену, которая тоже какая-то исинбаевна, и Лёньку, их единственного первенца. Вместе уже не жили лет 25. А может, Лёнька его уговорил. Ходил какой-то отрешенный, говорил — некогда ему. То к мамке, то к папке подходил. Я поняла, что он по-детски хочет их соединить через 25 лет, а не выходило. Радик смотрел на меня, обсмотрелся. Потом Калягин заговорил со мной... Я только обалдевала. Неужели я так привлекательна? Калягин спросил, чья я дочка — думал — режиссерская. Глядя на его шерстяную спину... Ну вот. Радик прожигал взглядом, сидя на стуле. Я за Лёнькой увивалась хвостом. Он сказал — некогда сейчас. Ну ладно. У меня тоже дела — с трудом застегнуть на волосатой груди Калягина рубашку. Посмотреть, как десять потных женщин трясут ломами вагон, где трясся Янковский. Дел много, впечатлений — еще больше. В итоге Радик сыграл у Швейцера кондуктора. Это была его последняя роль. Лёня с мамой в титрах не значились. Значит, потряслись безымянными в вагоне, и их вырезали.

Елена Муратова выступала с программой о Цветаевой в ГТК. Назовем ее Изольдой. Хотя зачем. С удивлением Лёня мне поднес контрамарку на нее. Мне просто нужен был повод. Изольда форсировала звук и была запредельна...

6. Финал без финала. Радика не стало в 2004, это все знают, всю эту историю с дверью в качестве ложа, и разбитые продукты, и деменция. Мучил себя, и Лёньку замучил. Леньке — 60, а мне — 50, мы ровесники. Может, попробовать найти его? Зачем? Он будет спать на двери и забывать, как его зовут. Я побывала и у них на квартирке, на девятьсот пятого, пятый этаж без лифта. Очень кратко. За контрамаркой, видимо. Алла наблюдалла и контролировалла, уже без живота, но с животиком, который оправдывала: "Все макароны проклятые". Жрать им было нечего, конкретно. При сравнении телефонных книжек — старой и новой, выяснилось, что у старшей по подъезду лёнькин номер. Как же так? Этого дома уже нет, а номер есть. На этом месте построили новый дом, я пошла туда консьержкой, а у старшей по подъезду был лёнькин номер телефона. Вот и все. Жалко, что сейчас пишут, будто Лёнька отца забыл. Не забывал, любил, помогал, просто Радик стал совсем больной, сложный стал. И был непростой. Вот так все непросто обстояло у нас.

Остался только стишок про Лёньку, который я написала в 17 лет:

Руки, губы, пальцы, голос,

С сединою черный волос,

Половецкой буйной знати на лице печать...

За спиною — много боли,

Тридцать лет, театр, роли,

Дно, триумф и пораженье — пустота опять.

Возвращаешься с работы —

Дурно, пусто, больно что-то,

Сигаретный горький привкус, одурь в голове...

Нет души — она разбилась,

По кусочкам растворилась в чьей-нибудь судьбе.

Дома — кухня, макароны,

Свет погас — меняй патроны,

Теплота, уют и нега, слушают глаза...

И во мгле, во тьме кромешной

Слышен чей-то шаг неспешный, чьи-то голоса...