Людмила КОЛОСОВА (г. Санкт-Петербург)

ТРАМВАЙНОЕ ДЕПО — СТАНЦИЯ НЕ КОНЕЧНАЯ

«Пляши от печки» — значит, что всё начинается с печки. Это всегда было сакральное место. Жизнь начиналась и заканчивалась там: и мал, и стар к печке жались, а для хозяйки дома это вообще святилище: и белилась печь, и вычищалась, на поду хлеба пеклись, и каша со щами парилась. Да что там щи и каша — сами парились: недуги да нечисть изгоняли.

А в наших многоэтажках? Ни красного угла, ни печки нет! И всё-таки — есть кухня и есть плита, не все же, в самом деле, пиццу да суши домой заказывают. Есть женщины, которые и пироги пекут, и щи-борщи варят, одно слово — хозяйки! Она была не такой уж фанатичной: готовила для семьи когда с удовольствием, а когда и просто по инерции, семью-то надо накормить. Кухня была просторная и уютная: мягкий уголок, круглый стол и диванчик — это у окна, как маленькая столовая получалась, а сама кухонная мебель и холодильник с приходу находились. Кухня была не только её любимым местом, вся семья любила за круглым столом собраться, вместе поужинать, почаёвничать и просто поговорить.

С утра все отправлялись на работу, и она днём бывала дома одна, а работала по вечерам. Как-то не спалось ночью, болело в груди, но утром всё же встала, приготовила обед и решила прилечь на диванчике: немного отдохнуть перед выходом из дома — кое-какие дела были до работы.

— Уже опаздываю! — укоряла она себя. Наспех оделась и побежала на остановку. Трамвай подошёл быстро, и она уже спокойно ехала по длинной Бухарестской, пересекая широкие проспекты и улицы, мимо университета Профсоюзов в сторону Волковой деревни. Пассажиров было немного, час пик прошёл, она сидела у окошка, слушала как по-русски и по-английски объявляют остановки. Стучали колёса, открывались и закрывались двери, входили и выходили люди.

— Следующая остановка Государственный Университет Кино и Телевидения. The next stop is the State University of Films and Television. Be careful! The doors are closing! — Краем уха услышала она голос диктора, говорящий по-английски и подумала, где это она, потом встряхнула головой и поняла, что до Тамбовской улицы, куда ей было надо, совсем недалеко осталось.

Он вошёл как раз на остановке института киноинженеров, так с молодости она этот университет нынешний помнила. Это был молодой интересный, красивый даже, мужчина в чёрном. Его волосы и глаза были тёмными тоже. Аккуратная бородка и усы усиливали благоприятное впечатление. Он стоял и не без пристрастия оглядывал пассажиров в вагоне.

— Пойдёмте со мной, я хочу сделать ваши фотографии, — неожиданно обратился он к ней.

Она с непониманием смотрела и не могла осознать, почему именно её он зовёт с собой. Какие фотографии, зачем? Но внутренне уже ощутила в себе готовность следовать за ним. Они вышли на следующей остановке, как раз в том месте, где транспорт ныряет под железнодорожный мост.

Идти с ним было легко и спокойно, росло только лёгкое недоумение: для чего ему нужны её фотографии. Они вошли в какое-то тёмное помещение, которое располагалось прямо в высокой насыпи железной дороги. Второй мужчина уже поджидал их там, он был представлен как помощник, при этом её новый знакомый обнимал её сзади за плечи так, как обнимает мужчина любимую женщину. Это было странно, но она не противилась этому, а только подчинялась его воле.

— Сейчас фотограф сделает снимки, это быстро, — проговорил он ей в ухо, прижимаясь щекой к её волосам.

А она пристально наблюдала за тем кто бегал около треноги, на которой стоял как будто допотопный фотоаппарат, снимающий на фотографические пластинки. Ей казалось, что помощник носит туфли на каблуках, так сильно раздавался звук от топота его ног. Вначале казалось, что он суетится, чтобы выставить свет для съёмки. И тут она явственно увидела открытую заслонку печи, а совсем не фотокамеру. Пламя вырвалось и озарило на мгновение это странное помещение. Около печи расхаживало рогатое существо, обволошенное чёрной шерстью, копыта яростно стучали по полу, чёрный длинный хвост метнулся в сторону, и свиное рыло оскалилось и произнесло:

— Готово! Снял! Ехай себе дальше! Ехай дальше! Не задерживайся, дальше ехай!

И тут же руки молодого мужчины перестали обнимать её, она обернулась и посмотрела в упор: на красивом лице кривилось мерзкая дьявольская ухмылка. Какой же отвратительной может быть идеальная внешность! Смятение и обида душили: сколько раз дьявол искушал её, что останавливало, кто хранит её и бережёт? Она кинулась к двери, беспрепятственно вышла на улицу: все кругом заволокло каким-то дымом, бежала к остановке и думала, что везде теперь опоздала. Она не видела в этом смоге идущих по улице машин, но точно знала, что их очень много, слышала шуршанье шин бесконечного потока. Очень, очень торопилась, смутно увидела приближающийся трамвай и ринулась к остановке. Она сама не понимала, как ей удалось перебежать дорогу, почему не сигналят машины, ведь бросилась едва не под колёса. Одновагонный трамвайчик старого образца остановился, она хотела встать на подножку, но какая-то женщина, которая тоже трамвай ожидала, закричала:

— Не садись! Там прачки едут! Нельзя!

Она соскочила, ругая себя за то, что не поехала, ведь опаздывает же! Мельком взглянула в вагон, где безмолвно сидели одетые во всё серое обычные женщины, подумалось: все мы прачки по жизни. Посмотрела на пути и увидела, что трамвайчики идут один за другим и решила сесть на следующий.

— Не садись! Там путевые рабочие! Нельзя! — опять закричала женщина.

Но она уже вскочила на подножку, и, понимая, что это специальный трамвай для рабочих, спросила, куда они едут. Все сидели молча, но каким-то образом она поняла, что трамвай следует до Техноложки. Это мне как раз по пути, сойду на Тамбовской, подумала и успокоилась. Она так и осталась ехать, не заходя внутрь, это было интересно и волнующе, за всю свою жизнь она ни разу не каталась ни на «колбасе», ни на подножке! Вагончик, покачиваясь, проехал Церковь Святого Иова, что на Волковском кладбище и, не повернув на Расстанную, каким-то странным образом поехал по Днепропетровской, пересёк Обводный и взял курс на Невскую Лавру.

— Куда мы едем? Сказали же на Техноложку! — кричала она вагоновожатому, но тот не отвечал. И опять как-то внутренне поняла, что вагон едет особенным путём в специальное депо, что на Техноложке. Она не знала такого депо, но не спрыгнула — всё дело было в том, что она уже не торопилась. Ехать, держась за поручень, ей очень нравилось, и вся эта ненужная суета, сомнительные по важности дела отступили, отъехали неведомо куда, отпустили её! Свежий воздух, подножка трамвая и абсолютная свобода кружили голову! Вагончик ехал мимо Лавры, давно уже не было трамвайных путей, а он двигался мягко, как будто его железные колёса обулись в резину. Перед её взором проплывали знакомые могилы великих музыкантов, писателей, художников, зодчих и артистов. Она наслаждалась этой поездкой! Трамвай внезапно выехал на площадь Александра Невского и, невзирая на поток машин, покатил к мосту — перед ней открылась широкая Нева с её свинцовыми водами, район Охты на другом берегу, местечко Клочки, где Лавра основала когда-то Киновию. Каким-то образом сложились незатейливые стихи:

«Это храм, и кладбище и кров —

Киновия — последняя обитель стариков.

Монастырь их кормит и поит,

и они, по мере сил трудясь,

не напрасно хлеб насущный свой едят.

Здесь молитва, покаяние смиренье,

Бог дарует за раскаянье прощенье.

Отпускает все земные их грехи.

Тяжела от них вода реки Невы».

Развернувшись на сто восемьдесят градусов, трамвайчик скатился с моста, прошуршал по площади и въехал на Тележную улицу. Но нет, это была уже совсем не та, знакомая ей обшарпанная улица, когда-то застроенная домами в стиле модерн, а живописный канал с заросшими травой берегами. Вагон ехал по неведомым рельсам под водой, но она так и не поднялась с подножки. Брызги и набегавшие волны замочили ей платье, но она не ощущала холода. От «Тележного канала» отходили другие каналы, и в одном она увидела гондольера и венецианский мост Риальто. Другой канал разлился как река Влтава, и пражский Карлов мост гордо соединял два берега. Третий канал был меньше, но то, что она увидела, поразило её — миниатюрный Тауэрский мост высился над водой Темзы, и вдруг мост Пон-Нёф через Сену! Так это же Париж! Калейдоскопом неслись знакомые городские пейзажи Рима, Неаполя, Стокгольма… «Всё самое прекрасное вобрал в себя Санкт-Петербург. Вот живешь здесь и не знаешь до конца всю широту, глубину и безвременье города. Тут есть всё! Зачем я столько путешествовала, если на одной только Тележной полмира находится?!» — думала она, а трамвайчик мерно бороздил тёплый лазурный канал. Неведомой красоты лучи пронзали и искрили воду. На берегу на пыльной тропинке играли котята. Две серо-белые кошки сидели поодаль. Луч света упал на одного из котят, она узнала его, сильно обрадовалась и подумала, что когда будет возвращаться обратно, обязательно возьмёт его домой.

* * *

Лет десять тому она пришла в гараж заплатить взносы. В сторожевой будке ей предложили взять котёнка. Она брать не хотела, потому что совсем недавно умер её любимый кот, и она очень горевала по нему. Да и ещё одна кошка жила у неё, старая и эгоистичная, как собственно многие старики. Пока оплачивала квитанции, появился на пороге игривый котёнок в сопровождении слепой собаки. Да-да, слепой собаки! Мать котёнка снова ударилась в любовные похождения, думая, что уже вырастила потомство. И правда, всех котят разобрали, и осталась одна серо-белая кошечка-котёнок, по окрасу очень похожая на её старую кошку. Тут она подумала, что старая кошка может и примет новосёла, раз они так похожи. Котёнок и собака устроились в будке, свернувшись клубками, не обращая на неё внимания. Она ушла, уехала домой, но котёнок не отпускал. Через день она вернулась с дочкой, та тоже была очарована котёнком, сунула его за пазуху. Старик-охранник напутствовал:

— Вот и хорошо, слава богу, хоть в хороших условиях поживёт, озорник!

И вот котёнок, росший в грязном гараже со слепой собакой, оказался в чистой уютной квартире. Но в том-то и парадокс: слепая собака дарила любовь, а старая кошка отнюдь не растаяла от нежности к сопернице — началась настоящая война, они были непримиримы! Отношения не клеились, и спасением оказался выезд на дачу. Кошечке было уже пять месяцев.

У их соседки был дурной глаз — все говорили! Бывало взглянет или вроде даже и доброе слово скажет — берегись! Похвалит всходы — растения засыхают, восхитится причёской — волосы выпадать начинают, свежим цветом лица умилится — глянь, вся кожа запрыщавится! Посмотрела как-то на котёнка и говорит:

— Слышь-ка, а не изнасилуют ли коты молоденькую кошечку?!

— Да как это быть может?! Ведь у зверей нет педофилов! Кошка должна созреть физиологически, течка должна быть, тогда только и кот может прийти!

— Ах, что ж это я, дура старая, говорю! Совсем из ума выжила, — и, шаркая ногами, удалилась.

Через неделю она поняла, что соседка совсем не дура старая! Кошечка смотрела на неё, свою хозяйку, не детскими игривыми глазками, но глазами женщины, всякое испытавшей на своём нелёгком жизненном пути. Через два месяца появилось на свет шесть котят! Хорошо хоть не двенадцать! Ведь когда она, узнав о беременности кошечки, побежала к ветеринару, он ей поведал, что если соитие произошло по любви, то может быть даже и двенадцать котят, ну а если не по любви, то пять-шесть. «Какая-такая любовь, ведь ребёнок совсем — несмышлёныш! Соседка сглазила!» — так и не иначе думала она. Один котёнок умер сразу, остались пять. Судя по беспомощному взгляду, молодая мать плохо понимала свои обязанности, но старая кошка вдруг включила свой материнский инстинкт и принялась помогать ухаживать за новорождёнными. Мало-помалу мать успокоилась и исправно лежала с котятами, кормила и вылизывала их тщательно. Двух удалось пристроить, ещё одного просили подрастить, дескать, потом возьмут, но не взяли. Оказалось у них пять кошек! Надо было хотя бы двух пристроить, но никто брать не хотел. Она с дочкой поехала на рынок, заплатили за корм и оставили на продажу какой-то женщине. Один котёнок сразу освоился — ему было всё равно, где и с кем играть, но другой с такой тоской смотрел на неё, он не хотел понимать, что случилось! Она ушла, душили слёзы, потом полились ручьями — всю дорогу плакала, потом слёз не стало, а котёнок не забывался. Горестно признаться, но и у двух пристроенных котят не задалась счастливая жизнь, прожили всего года два не больше.

Через год старая кошка, которая приняла «внучат» ласково и нежно, умерла. И остались в доме мать и дочь. Ещё через год, осенью перед самым отъездом с дачи, обе ушли поздно вечером, а вернулась поутру только одна — дочь! Кошка-мать канула в той тёмной ночи… Всю осень она ездила на дачу, искала, спрашивала, вывешивала объявления, но всё напрасно…

Ещё она корила и корила себя за то, что не вернулась тогда на рынок и не взяла котёнка обратно.

И вот теперь он весело и счастливо резвился на тропинке в пыли у тёплого лазурного канала.

* * *

Тут она почувствовала, что изменились берега, и вода в канале стала серой, он стал похож на Обводный. Справа по курсу стояла как будто наклонённая Эйфелева башня со сломанной верхушкой, она смахивала на портальный подъёмный кран. Ещё были развалины каких-то цехов, и на потёртой вывеске угадывалась надпись «Флагман Отечественного Краностроения». Вспомнилось, что когда-то давно, после института, её распределили на этот завод. Башня была немым укором царящей производственной разрухи. Чужеродный торговый монстр «Лента», стоящий на месте прославленного предприятия, суетил вокруг себя пассажиров, которые затаривались продуктами перед электричками, отходящими с Балтийского вокзала. А трамвай неведомым образом поехал по Митрофаньевскому шоссе в сторону уничтоженного одноимённого кладбища. Ей было страшно теперь стоять на подножке: трамвай шнырял по запущенным складским территориям, и везде виднелись черепа и кости людей.

Страшно было и тогда, когда завод процветал, её иногда посылали по производственной необходимости на склады. Учащиеся ПТУ, проходившие практику на предприятии, часто сбегали из цеха и околачивались на бывшем кладбище (за счёт кладбища тогда расширили территорию завода), они отыскивали в земле черепа. Эти юнцы пугали её своими находками. Тогда ещё работали люди пережившие блокаду, они рассказывали, что на этом старом кладбище хоронили и умерших от голода людей. Это место считалось проклятым: там находили останки: кости и черепа. Женщины крестились, и никто ходить туда не хотел. Боялась и она.

Трамвай доехал до чудом уцелевшего, но совсем заброшенного староверческого Громовского кладбища и устремился обратно, пересёк Обводный канал и поехал по Измайловскому проспекту по самым обыкновенным трамвайным путям. Небо раскинулось звёздным шатром куполов Троицкого собора, и она почувствовала, что приближается депо — тёмно-коричневое полукруглое здание. Её охватил озноб. И правда, вагон въехал на площадку, которая находилась как бы в пещере. Площадка была почти круглой, и по окружности под высоким сводом находились огромные плотно закрытые кованые двери, но был и просто открытый полукруглый ход, за которым находилось свободное пространство — открытый выход. Она сошла с подножки и огляделась: на каменной скамейке сидел воин в латах, а у него на плече переминался с ноги на ногу чёрный ворон. Она загляделась на них, а в это время кованые двери отворились, и трамвай въехал в депо вместе с рабочими. Она дёрнулась за вагоном, но двери со скрежетом захлопнулись перед её носом!

— Соскочила! Соскочила! Соскочила! — заорал ворон, запрыгал по площадке, оставив латника. Его чёрные крылья издавали звук, похожий на шуршание головней: это когда берёшь кочергу и шевелишь в печке угли.

— Кр-расиво спр-рыгнула! Кр-расиво спр-рыгнула! Дор-рога — впер-реди! Дор-рога — впер-реди! —он носом как стрелкой показывал на открытую арку.

— Но я хочу пойти назад! Там меня ждёт котёнок! — она залилась слезами.

— Дурр-ра! Дурр-ра! Туда нет дор-роги, закр-рыто! Закр-рыто! Обр-ратной дор-роги нет!

Только теперь она заметила, что у латника выклеваны глаза! Дверь за каменной скамейкой со скрежетом отворилась, и латник скрылся в тоннеле. К площадке приближался новый трамвайчик…

— Пр-рочь! Пр-рочь! — кричал ей ворон. — Я на стр-раже двух стор-рон! Я на стр-раже двух стор-рон! Пр-рочь!

Она бросилась в арку без дверей…

Это было другое пространство, и она увидела совсем другую птицу. Если ворон был как стрелочник и очень зависел от правил, которые кем-то были установлены, то здесь находилась птица свободы — такой был у неё вид. Птица была как маленький орёл. Он смотрел на неё пристально и вдруг учтиво представился:

— Сапсан!

— Я просто женщина, и я заблудилась, а сапсан это поезд Санкт-Петербург — Москва и обратно, — недоверчиво она скосилась на него.

— Сапсан — это самый быстрый сокол! А знаешь, где ты?

— Я дома, в Питере, ехала в депо на Техноложку.

— Тебе надо подняться в поднебесье и оттуда посмотреть, где ты. Трамвайное депо — это не конечная остановка!

— Но у меня нет крыльев. Я не смогу взлететь, — беспомощно она развела руками.

— Сделайся маленькими частицами, все тела имеют разные состояния, знаешь это?

— Да, я знаю — лёд, вода, пар… Неужели так просто?!

— Стоит только захотеть! Свобода — это полёт, это поэзия, это третье состояние. Лети и рассказывай, что видишь! Я буду сопровождать тебя, не бойся!

Тут она ощутила необыкновенную лёгкость, и невидимым облаком вознеслась над Александрийской колонной! Они летели, переговаривались, и стихи сочинялись сами собой:

— Я в городе… и вот — лечу, распавшись на частицы,

над Монферановым столпом и вижу ангела с крестом, лицо ниц опустившим.

Холодной бронзы теплота и небеса, и облака, и солнце редкое слепит —

Ангел над площадью парит…

Вираж, и вот уже кружу над кораблём на спице: как будто по волне плывёт!

Являет миру гордый парус! Корабль совсем не замечает, что никогда и никуда,

кренясь приплыть, не сможет он — прикован спицей как крестом!

Уже стремлюсь на яркий блеск и вижу купол величавый, такой большой,

что умещает в себе Вселенной целой свет!

— Под ним хотел лежать «отец», но скорбен гения венец!

— Лечу… артерия Невы плоть разрезает городскую:

я над Васильевским парю, и замысел творца смакую…

— Венеция должна быть здесь,

но вместо лодок и каналов ты видишь сонм машин всех марок,

что в городской черте живут, не ведая душевных мук…

— Вот снова Ангел, снова крест на куполе большом,

Хочу притронуться к нему — во что он облачён? Холодным, мрачным мнится он:

закован в тяжкий плен — свинцом! Напугана… — окаменела, не дыша: а тут тепло идёт струёй от панциря свинца!

— Не колдовство, не ворожба, а божия рука…

— Я здесь посижу, посмотрю на Неву … — она веной тёмной уходит к концу…

— А там начинается моря простор, и, если взлететь высоко-высоко, то город исчезнет, утонет в тумане…

— А возвращусь из мечты и обмана. Присяду на острове Заячьем тихо и посмотрю на огромный шпиль снизу: там Ангел летит золотой над землёй! Подняться?!

— Не стоит! Он — страж городской!

Сапсан приземлился рядом:

— Ну, вот ты и дома… почти. У тебя всё получилось! Ты видела бронзового, свинцового и золотого ангела, они хранят город и жителей! И не жалей о прошлом никогда. Прошлое — это уже не наша жизнь. Наша жизнь — это полёт, мечта, свобода! Прощай! Про Техноложку забудь!

— А какой здесь месяц? — почему-то спросила она.

— Здесь Май…

— В начале мая лёд с Ладоги идёт, мы можем прокатиться по Неве, стоя на мосту! Ты хочешь? — Сапсан ничего не ответил, а она продолжала:

— Знаешь, как я открыла это? Когда училась в средней школе, мы с подругами часто ездили то в Зоопарк, то в Зоологический музей. В холодную погоду в музее было лучше: и тепло, и денег за вход не брали, что существенно для школьников. Так вот, однажды, когда с Ладожского озера, ломаясь и треща, шёл лёд по Неве, мы шли через Дворцовый мост в наш любимый музей. Я остановилась на середине, чтобы посмотреть на ледоход. Как мне описать то, что произошло тогда, не знаю, но я почувствовала — огромная махина моста заскрежетала и медленно тронулась с места, мост набирал скорость, и сильный ветер вдруг ударил мне в лицо, я, сжав в руках холодные перила моста, понеслась навстречу Петропавловской крепости! То, как я была ошеломлена, передать словами никогда не смогу! Передо мной — все великолепие потрясающего своей красотой города, а внизу — неподвижно-мёртвые торосы из огромных льдин и звенящая тишина! Я была одна, абсолютно одна на всём белом свете! Мои подружки стояли рядом, но они не были со мной. Сколько длилось это мое нечаянное путешествие не знаю, но когда я вернулась, все как-то странно смотрели на меня. Я огляделась: ехали троллейбусы, автобусы, машины, шли люди, всё как всегда, и подружки рядом. А внизу грохотали наползающие друг на друга льдины, льдины, льдины… Рядом с нами другие миры, но люди не видят этого…

— Ты ещё сможешь так путешествовать, но не сейчас! Тебе пора!

— Прощай, самая быстрая птица на земле, спасибо тебе!

* * *

Усталости не было, ушла боль в груди, осталась лишь спокойная грусть о котёнке, которого не удалось взять домой.

* * *

Ещё не совсем понимая, где она находится, открыла глаза и с удивлением увидела окно, мягкий уголок и круглый стол. На плите под крышкой томилась пшённая каша, на столе сидела кошка — сколько ей? Да уже прилично, лет пятьдесят по человеческим меркам. Значит и остальным кошкам из того помёта было бы пятьдесят. Сколько же их было там, на берегу канала? Она потёрла виски руками — пять их было, пять! Узнала она только одного! «Вот и слава богу, в хороших условиях поживёт», — вспомнила она слова старика-охранника и успокоилась. Время ещё позволяло ей собраться и пойти по делам, но она уже хлопотала у плиты: поставила чайник, достала мед — крымский, душистый. Горячий свежезаваренный чай, хлеб с мёдом, кошка, которая, мурлыча, устраивалась на коленях, не способствовали суете взять верх над тем состоянием, в котором она пребывала сейчас. А почему бы и не подарить себе выходной в середине рабочей недели?! Ведь один раз живём… Придут с работы домочадцы, а их стол накрытый ждёт, и пусть это многоэтажка в спальном районе — всё равно это очаг, а у очага всегда тепло.