Dixi

Архив



Зухра БУРАКАЕВА (г. Уфа, Республика Башкортостан) СИНЯЯ ПЕЧАЛЬ

Буракаева           

Дина знала, что сегодня случится то, чего она боялась все семь лет. Она почувствовала это, еще находясь в его жарких объятиях. Роберт тоже проснулся, и на лице его была та самая пугающая улыбка из сна: он мечтал о будущем, где для нее уже не было места.

— Давай сегодня выпьем шампанского? Устроим маленький праздник, а? — сказал он через какое-то время.

«Ты же сегодня не придешь. Ни сегодня, ни завтра, никогда», — подумала она, и тонкая раскаленная проволока обожгла ее изнутри, от шеи до живота, затем дернулась обратно и перехватила дыхание.

Вскочила, стала дергать форточку. Наконец застрявший крючок поддался, в очередной раз осыпалась мелкая стружка краски — окна были старые, деревянные. Мартовский ветер обдал лицо влагой и тревогой.

— Да, давай, устроим праздник, — выдохнула она и обернулась.

Они смотрели друг на друга — долго-долго, как никогда раньше. Сквозняк трепал их волосы, и вдруг резко захлопнул форточку, словно выстукала новый дубль киношная «хлопушка».

Роберт быстро оделся.

Была суббота. В такие выходные они вставали только к обеду — это были их дни. Закамлал лифт. Гулко ухнули двери на первом этаже. Сначала одни, потом вторые — на пружинке.

И Дина осталась одна. Одна в этой огромной красивой двуспальной кровати, которую они с Робертом купили тысячи лет назад. Тысячи лет они были счастливы, хотя понимали, что однажды все исчезнет, рухнет, раскрошится, потому что на дне большого океана в их большой хрустальный шар бились и бились крупными рыбами причины и обстоятельства. Разница в возрасте, семья Дины, бессмысленная ревность Роберта к прошлому Дины, бодрые завистники, молодые невесты, которых упорно подбирали Роберту мама, многочисленные и неравнодушные родственники... Рыбы бились настойчиво и упорно, и нужно было делать усилия, чтобы не замечать эти лоснящиеся чешуи и омерзительные оскалы. Появились первые трещины. Из этих трещин пошли другие трещины. Они соединялись, переплетались в немыслимые узоры, пока не обвили весь шар мутью паутины.

И вот однажды это случилось. Шар рассыпался со звоном множества хрустальных колокольчиков. Эхо разнеслось по всему городу, и еще долго дребезжало под темно-серой тучей, накрывшей город. Этот звон слышали многие женщины. Жены сильней прижались к мужьям. С беспокойством посмотрели в окна хозяюшки с половничками. Понимающе и устало вздохнули старушки.

Это было две недели назад. А утром Роберт проснулся с этой пугающей улыбкой.

Дина снова легла, обняла подушку, которая еще хранила его тепло и запах. И вдруг крепкий сон быстро и незаметно накрыл ее.

Она мягко плыла с закрытыми глазами на этой кровати в пространстве, наполненном каким-то неприятным пугающим бормотанием, шепотом, цыканьем, шорохом… Кровать поднималась все выше. Шум оставался плотной пеленой внизу. И снова подул этот влажный спасительный ветер. Дина разлепила глаза и увидела свой город, из которого она улетала. Кровать плыла мимо окон, а из них махали ей вслед улыбчивые пары, разные — юные, средних лет, совсем старенькие. Они все были счастливы. Она дернулась всем телом вперед, словно могла ускорить полет, потому что там, наверху — и она знала это наверняка — ей будет гораздо легче.

Последние высотки остались внизу. Она приближалась к пугающей зыбкой синеве. Раз — и нырнула. Лилась тихая музыка, как будто играла огромная арфа или порой терменвокс. Прислушалась. Оказалось, что это сама синева, колыхаясь, издает эту странную музыку — торжественную и печальную. Стало зябко. Дина натягивала одеяло, но одеяло не грело. Оно было таким же прохладным и синим под лунным светом.

Вскоре кровать поплыла легче — воздух уже не был таким тяжелым. Дина сидела, закутавшись в одеяло, которое совсем не грело, и плыла, плыла… Удивительно, как она быстро привыкла и к холоду, и к печали. Терпимо. Терпимо, да. Только тонкая, жаркая струйка боли, эта раскаленная проволока дергалась внутри.

Внизу мерцал яркими точками ночной город. Дина почувствовала, что еще чуть-чуть, и ее вернут обратно в эти огоньки. И что именно сейчас она может спросить вслух о чем-то самом важном. И ей непременно будет голос и ответ. Это было самое страшное: знать, что будет голос. И ответ. Спросить, не спросить? Спросить, не спросить?.. Спросить, не спросить?!.

— А когда утихнет эта боль? — прошептала она, зажмурив глаза.

Молчание. А потом, на выдохе, шепотом, в спину:

— Никогда.

И Дина проснулась.

Был ли это женский голос или мужской, она не помнила. Но она четко поняла, что надо делать дальше — сейчас и всю жизнь.

Она вскочила, мгновенно оделась и выбежала на улицу. Нашла у магазина слоняющихся без дела троих мужиков. Вместе вынесли кровать на улицу, за гаражи во дворе. Мужики тихо матерились, плевали под ноги, но старательно выполняли все указания.

— А теперь разломайте ее, — сказала она, заметив, что нижняя губа уже отдает солоноватой кровью. Когда она успела ее искусать?

— Да вы сдурели, барышня, — возмутился один. — Мы сейчас же ее загоним, это же Чехословакия! Даже платить нам не надо!

— Нет, я заплачу вам сама, сколько надо, — сказала она. — Ломайте.

Дина сосредоточенно, как примерная мама первоклассника, готовившего уроки, смотрела как мужики, заполняя воздух несвежим перегаром, болтик за болтиком разбирают и ломают большую двуспальную кровать действительно чешского производства, действительно — очень дорогую.

Жизнь продолжается. Даже с этой болью. В конце-то концов, у нее есть дети от прежнего брака. Родные человечки, самые лучшие на свете. Хотя она с самого рождения понимала, что они сами по себе и будут жить своей большой жизнью. И у нее была своя жизнь — Роберт.

Работнички ушли за бутылкой и хорошей закуской — Дина дала им столько денег, на которые могли гулять все алкоголики квартала. Она постояла еще несколько минут, глядя на полированную груду. И когда ветер вдруг на долю секунды унес городской шум в сторону, она услышала ту синюю музыку.

Дома Дина со старшим сыном Ильдаром перенесла диван из зала на кухню и объявила своим троим детям, что отныне и навсегда будет жить на кухне, ведь там просторно и удобно — встала, и сразу при делах. И свою комнату отдает сыну.

— Значит, дядя Роберт больше не придет? — догадалась младшая, но Дина прижала палец к губам. Та кивнула, и только слезы выступили на глазах. Лиля была ранимой и умной девочкой — жизнь уже не давалась ей легко.

В тот же день Дина купила у знакомых фарцовщиков пижаму — немецкий трикотаж, крупные разноцветные кругляшки. Такая вот беспечная европейская мама. В понедельник дети отнесли множество книг в «Букинист». Практически весь свой гардероб Дина принесла на работу — дарить своим приятельницам и молоденьким деревенским девчушкам, только после института устроившимся на работу. Дефицитная заграничная одежда вызвала большой переполох и улетела за считанные минуты.

Постепенно Дина избавилась от всего, что хоть как-то напоминала о хрустальном шаре прошлого.

Дина завела новую традицию — все делать на кухне. Здесь же читала сказки детям. И вскоре на кухне завелись английские чопорные кролики, хлопали глазками семеро башкирских девочек-звездочек и капризные принцессы, много шутили гномики, залетал Карлсон и оставлял плюшки на подоконнике среди невероятной красоты гиппеаструмов и пеларгоний.

В выходные, на радость детям, приходили друзья Дины. Друзья много говорили, читали свои и чужие стихи, пели на гитаре, и тогда уютная кухня Дины заполнялась духом питерских коммуналок и московского Арбата. Дети — свои и чужие — сидели под столом, стаскивали со стола ломтики сыра и копченой колбасы, безнаказанно устраивали баррикады из кресел и подушек в зале, иногда взбирались на колени или висели на шее охмелевших от портвейна, вина и душевных разговоров родителей и подпевали песни Высоцкого и Розенбаума.

А когда один за другим исчезали светящиеся прямоугольнички окон напротив, когда последний гномик перебегал через тарелку с мукой, оставляя след крохотных ножек, а дети мирно спали в соседних комнатах, вот тогда кухню заполняла печаль. От нее невозможно было избавиться, только отгонять, отгонять, отгонять... Не помогали ни книги, ни телевизор. Проволока внутри уже не жгла, но ржавела и кололась.

Бороться было почти невозможно. Но однажды Дина нашла способ. Как-то старшая Зульфия долго готовила домашнее задание. Дина смотрела, как она старательно, высунув кончик языка, выводит круглые буковки, и вдруг ее осенило. Она взяла чистую тетрадку, взяла ручку и стала писать. Сначала просто писала фразы и слова, которые ей приходили в голову, даже самые нелепые. А когда дочка, наконец, легла спать, Дина заварила крепкий чай, поджала под себя ноги, уютно укуталась маминой старой шалью и вывела крупно на зеленой обложке с портретом Некрасова слово «роман».

Теперь Дина писала каждый день, хотя бы несколько строчек. Печаль уплывала в темные углы, вылавливая редкие моменты ущипнуть — когда она варила кофе в турке или незаметно курила в открытую форточку.

Персонажами романа становились все — дети, друзья, коллеги, хамоватая продавщица, угрюмый дворник-фронтовик, попутчики в командировках, герои прочитанных книг и сами писатели. И, конечно же, — она и Роберт. Все события — самые невероятные и фантастические — творились вокруг них. И когда случалось что-то неприятное, Дина только смеялась и говорила: «Ну ты, графоманка, загнула!»

Тетрадки заполнялись один за другим. Порой Дина вырывала целые страницы, рвала их на мелкие кусочки. Порой долго вымарывала ручкой целые строчки, так, что невозможно было прочесть написанное, и злилась, что тратит время, но вымарывала. Все возрастающая стопочка зеленых школьных тетрадок хранилась в ящиках из-под обуви. Ящики разноцветными кирпичиками заполняли поверхность кухонного гарнитура. И вскоре ящики доставали до потолка, но это уже было тогда, когда дети уже писали конспекты. Сын Ильдар собирался в армию, Зульфия просила купить помаду, чтобы бегать на свидания, Лиля успешно заканчивала музыкальную школу.

Мир за окном изменялся до неузнаваемости, все становилось нелепым и чужим. Дина перестала красить волосы и превратилась в седую статную женщину.

Вскоре на кухне вновь появился гномик, лукаво подмигивая. Он вернулся ради первого внука Дамира, сына Зульфии. Она студенткой вышла замуж за сына профессора, была серьезной и часто делала маме замечания. Дамиру же нравилось оставаться у бабушки — она была «добренькая-предобренькая» и любила с ним играть. Диван на кухне мог запросто превратиться в корабль, в самолет, в рыцарскую крепость. А иногда они вдвоем музицировали. Ему нравилось бить кастрюльными крышками и кричать «Дон-дон!», пока бабушка томно, закатывая глаза и воздевая руки, пела «Вечерний зво-он...»

Дуэт расширился до оркестра. Скоро к бабушке привозили и сестренку Дамира — кудряшку Асию. Забегали внуки друзей, соседские детишки. Никто уже и не пытался навести порядок. Зульфия нервничала, младшая Лиля приходила убираться и ласково выговаривала маме, что не стоило бы детей излишне баловать, тратя пенсию на подарки и призы.

Вернулся из армии Ильдар. Из тонкого улыбчивого юноши он превратился в крепкого молчаливого парня. Маму ни в чем не осуждал, деньги на свадьбу заработал сам на стройках, и вскоре с невесткой они пополнили домашний оркестр прелестными близняшками. Дружный дуэт новорожденных был к месту с первых дней их рождения — семья сына жила с ней.

Романтичная Лиля уехала в Москву с одноклассником, который признался ей в любви на выпускном вечере при всех. Они вместе поступили в МИСИ, были лучшими на курсе, устроились на работу. С детьми не торопились. Приезды Лили с мужем становились праздниками для всей семьи.

Однажды, посреди застолья со столичными гостинцами, восторженными криками детей, Лиля отозвала маму на балкон. Она посмотрела на нее своими черными глазищами, и Дине стало холодно, как в том сне. Она спросила первая:

— Ты видела Роберта?

— Да. Он сам меня нашел, спрашивал о тебе. Просил не говорить, но ты сама понимаешь — нашел меня через мужа, как узнал, что тот из Уфы.

— Он счастлив?

— Думаю, что нет. У него глаза — будто без зрачков, одна бездна... Инфаркт перенес.

Больше Дина ни о чем не спрашивала, вела себя как обычно, но той ночью, впервые за долгое время, снова села за тетрадки.

А четыре года спустя, таким же летним вечером, пахнущим пылью и расплавленным асфальтом, она вышла на балкон с предчувствием беды. Она смотрела на небо, долго, забыв о чашке кофе, смотрела и смотрела, пока не увидела, как легкое облачко словно сдернуло за собой голубой шелк и на миг, на долу секунды открыло кусочек печальной синевы.

Она позвонила младшей.

— Дядя Роберт умер.

— Откуда ты знаешь?

— Не спрашивай.

— Хорошо.

— Вы никуда не уезжайте в отпуск, мне тоже недолго осталось. Он не сможет там один, ему хватило одиночества здесь.

— Мама, мы купили дорогую путевку на Бали!.. И вообще, тебе не кажется, что...

— Нет.

Дина положила трубку и первые два часа сидела, раздумывая, с чего бы начать. Мыть окна — глупо. Убираться — тоже. Телевизор смотреть — смешно. Внуки были на дачах и в деревнях других бабушек и дедушек. Она стала перебирать вещи. Что-то приготовила для волонтеров, что-то выкинула. Но в основном сидела и думала, что так много всего надо делать. Это был самый бесполезный и длинный выходной накануне смерти.

Дальше уже все шло по плану. Могилы родителей. Нотариусы, завещания, сканирование семейного архива на альбом каждого внука, дары детям или в библиотеки разных собраний сочинений, веселые походы в парки, посиделки с приятельницами, самодельные открытки в разные города по старым адресам, может быть уже несуществующим. И наконец — двухнедельная поездка в Питер, на все сбережения.

— Это замена Европы — Парижа, Венеции, Стокгольма, которые я так и не увидела, — объяснила она детям.

Вернулась она поздним рейсом, никого не просила встретить. Чемодан со своим хламом аккуратно оставила возле бомжей еще на питерском вокзале.

Вошла в прохладную и притихшую квартиру — семья сына уехала на выходные в деревню к родителям жены. У Дины перехватило дух от восторга — полная луна освещала диван так, словно точно знала, куда и зачем светить. Не скидывая обувь, Дина в плаще и шляпке прошла на диван, вздохнула полной грудью и закрыла глаза.

Подул холодный ветер.

— Хорошо, что я догадалась лечь в одежде, — подумала Дина. Ветер дул все сильнее, пока не распахнул окна настежь. Тюль бешено кружилась и металась. В окне появилась двуспальная кровать, залитая лунным светом. В ней сидел Роберт и смеялся так, словно он сам все это устроил.

Дина, придерживая шляпку, встала на подоконник. Расстояние до кровати было приличное.

— Я не допрыгну! — крикнула она. — Можно ближе?

Но Роберт нагнулся и легким движением рванул ее к кровати. Они упали и громко засмеялись.

— Тс-с, соседи! — сказала она.

— Соседи не услышат. Ну что, полетели?

Дина прижалась к Роберту и смотрела, как остается внизу ее родной город, где жили ее родители, где жила она с детьми, где внуки были самыми чудесными малышами на земле. Роберт молчал — он давал ей возможность попрощаться. Затем она увидела тысячу таких огней, но не все было рассмотреть — мешали облака. А затем кровать нырнула в вязкую синеву и только тогда Роберт произнес:

— Теперь — навсегда...

... Лиля приехала из Бали, не завершив поездку. На похороны не успела. Сходили втроем с братом и сестрой на могилу.

Пришли домой. Завещание по квартире было мудрым — Дина в последние дни не раз обсуждала это с детьми. А раз не было никаких имущественных обид, то они снова почувствовали себя маленькими детьми, которые собрались пить чай на кухне, только мамы все не было. Вскоре должен был придти риэлтор для размена квартиры.

— Она сказала безжалостно выкидывать все, что ее касается, а подарки-сувениры она внукам уже сделала...

— Ой, слушайте, а что мама сказала насчет... — Лиля показала на разноцветные кирпичики над гарнитуром.

Достали коробки. Это был огромный роман — одна глава на две-три тетрадки. Пожалуй, даже серия романов.

— Можно, я сама распоряжусь этим? — спросила Лиля. Сестра и брат только кивнули, еле сдерживая слезы.

Спустя месяц взволнованный издатель пригласил ее в кабинет, сам налил чай, суетливо открывал коробку с дорогими шоколадными конфетами, уронил чайную ложку, вытер ее салфеткой и положил себе, а ей положил чистую.

— Итак, вы говорите, что она написала вот этот один-единственный роман, вернее — серию романов за всю свою жизнь?

— Да.

— Не имея литературного опыта?

— Она работала всю жизнь в отделе кадров.

— Невероятно... Такие сюжетные линии — м-м-м! Сейчас это назвали бы интерактивный роман. То есть сюжет каждый раз развивается заново, такая вариативность судьбы, если ты делаешь тот или иной выбор, даже самый незначительный, как выбор сорта конфет в магазине... И язык, он совершенно необычный, знаете, с таким налетом востока... Эта смесь восточных сказок, степного приволья в такой блистательной упаковке лучших образцов европейской мистической прозы. А какая будет биография! В далеком провинциальном городке еще в советское время женщина-башкирка пишет необычный роман!.. Она была одинока?

— Да. Правда, Уфа — не далекий провинциальный город.

— Ну, это для биографии, — сморщился издатель, — Это мы сами состряпаем. Согласуем, конечно же, конечно... Но суть не в этом. Дело в том, что это... Как сказать... Ше-де-вриально! Это роман на мировом уровне, главное, как его подать, и мы тут головы поломаем как... Итак, через две недели! — хлопнул по столу издатель и одним глотком допил остывший чай. — Нет-нет, поздно... Через неделю жду всех правообладателей у себя в кабинете! Все будет просто отлично, просто отлично!.. И, надеюсь, об этом не стоит и говорить — больше никуда не предлагайте, моими условиями вы будете довольны!

Лиля вышла на залитый солнцем уютным московский дворик, где кружил тополиный пух. Села на скамейку, представила, как мама писала по ночам в тетрадки, как складывала тетрадки в обувные коробки — без никакой надежды, что они будут прочитаны, а тем более изданы. А вот она придет — ее слава, ее имя будут повторять тысячи людей... Она и дядя Роберт станут героями популярного романа. Если бы хотела — сама бы и распорядилась.

Вечером позвонила сестра.

— Что сказали?

— Сказали, что это шедевр.

— Да?! А что не звонишь? Это же не просто новость, это... Живые деньги к тому же!

— Не знаю. Начала вспоминать маму и как-то...

— И что дальше? Какие условия у издателя?

— Вы сможете прилететь в Москву на переговоры?

— Конечно, обсудим все!

— Нет, давайте я сама прилечу, завтра же...

Они снова сидели на кухне. Мебель из тех комнат уже увезли, и из той прежней жизни оставалась только кухня.

— Это роман о дяде Роберте и о ней, — сказала Лиля. — Разные варианты ее жизни с ним, но с элементами и мистики, и фэнтези, и много чего. Вы представляете, она здесь, вот на этом диване сочиняла мировой шедевр!

— А помните, как она часто засыпала — тетрадка и чашка кофе, даже не раздеваясь...

— А я видел много раз, как она плакала над тетрадками, — вздохнул сын. — Я даже брал водичку в комнату заранее, чтобы лишний раз не входить и не видеть ее такой...

— Я вот что думаю — у нее среди друзей были и писатели, и художники и всякие там, и никто не знал, что она пишет свой роман, — сказала Лиля. — А если бы хотела, то, наверное, сама издала бы...

— Стойте! — вскочила Зульфия. — Точно! Ты была в Москве, а мне с Ильдаром она сказала, чтобы мы выкинули все тетрадки, она же говорила перед поездкой в Питер, помнишь, Ильдар? Собрала нас здесь и обо всем говорила...

— Я запомнил только насчет квартиры и старого сада, — пожал плечами сын. — Насчет тетрадок не помню... 

— А зачем вы мне сразу не сказали? — спросила глухо Лиля, и слезы заблестели в глазах. — Зачем нужно было это издательство?

— Ну, тетрадки... Много вопросов было, — сказал Ильдар.

— Постой, ты говорила, что там хорошие деньги будут… — сестра подняла указательный палец вверх. — Почему бы и нет? Мама же не знала, что это шедевр, думала, наверное, просто...

— Ну да. Сейчас на романах такие деньги зарабатывают, вон моя жена столько тратит денег на них... — кивнул сын.

— Я уверена, что она была бы рада, — твердо сказала старшая. — Давайте в понедельник и полетим, не будем откладывать. Бери отгул, — кивнула она брату.

Лиля была рада, что никто не стал ее упрашивать идти в гости. Брат и сестра понимали, что завтра уже не будет этого островка их детства и юности.

Она легла на залитый луной диван и думала, думала... Ее мысли приобретали разные формы, превращаясь то в полусны о маленькой девочке, которая пряталась под столом кухни и подслушивала взрослые разговоры и песни, то темные силуэты дяди Роберта и мамы на ярко освещенной кухне, то сказки, в которые они играли, и где она была принцессой... Все в мире было вот так сиюминутно, непонятно, тревожно-радостно в новых ожиданиях, и порой мечта была гораздо ощутимей чем реальность, а настоящую боль можно было растворить только в фантазиях...

Лиля встала, открыла сумку, взяла в руки распечатанную рукопись — на каждой странице ее подпись, все, как учил ее юрист. Вот они — последние строчки: «И в этом мире, где каждая мелочь может обрести огромный смысл, а большие события остаются сухими строчками в книгах истории, ничто не имеет смысла, если в ней нет любви. А любовь мучительна и бессмертна, как бессмертна породившая ее вселенская синяя печаль...»

Ее руки и увесистая стопка бумаги в сиянии луны были в эту минуту серебристо-синими. Она открыла окно. Взяла из стопки сколько могла и резким движением выбросила из окна. Лиля точно знала, куда они полетят, и они действительно полетели туда — не вниз, а над домами и деревьями, набирая высоту. Еще и еще — вслед за ними. Они долго еще мерцали светлячками, пока не исчезли совсем.

С рукописью было покончено. Лиля смотрела в небо, не отрывая глаза. Она слышала ту самую небесную музыку.

И в это время ее слышала не только она. Несколько поэтов, композиторов и художников этого города долго всматривались в полную луну, непонятное пятно, удаляющееся вдаль и серебристые точки, которые вились вокруг этого пятна. Уже под утро они, с волнующим ощущением таинства, принялись творить.

Синева летней ночи стала разрываться и свисать лохматыми облаками, которые недовольно отползали к горизонту под натиском яркого солнца.

— Смотри, Роберт, вон они меня и догнали, — звонко засмеялась Дина. Листочки летели за кроватью как флажки на советских утренниках.

— Ты так много написала? — изумился Роберт.

— Я писала его столько, сколько нужно было ждать тебя. Иначе я бы сошла с ума.

— Можно я сам буду читать его вслух? — сказал Роберт, беря в руки первую страницу.

— Да, но только с интонацией! — засмеялась Дина, укрывая одеялом обоих. — Начнем?..

Роберт засмеялся и открыл тетрадку.

 
html counter