Dixi

Архив



Виталий ЖУКОВЕЦ (г.Москва) Тридцать минут для Жизни

1

В то время он жил в Вашингтоне. Четыре года были отданы американской столице, маленькому городку в форме ромба, напоминающему разросшийся дачный поселок богатых служащих одной корпорации. Со стороны казалось, что все его жители свободное от работы время проводили в занятиях бегом. А по ночам приходившие из окрестных лесов олени и лисы бродили по спящим улицам, недовольно сверкая глазами на редкие проезжавшие мимо автомобили, словно упрекая их за несвоевременность вторжения в органичную мелодию сосуществования города и природы.

В один из дней Наташа уговорила его всей семьей поехать посмотреть закат на лестницу перед мемориалом Линкольна. С нее открывался замечательный вид через реку Потомак на даунтаун Арлингтона – города-спутника Вашингтона, разделенного с ним тремястами метрами моста и историческим нежеланием потомков богатых плантаторов Юга поступиться частью своих прав для придания законченности облику будущей американской столицы. По указу президента город Вашингтон закладывался на стыке Мэриленда и Вирджинии за счет земель, выделяемых от обоих штатов. Мэриленд выполнил предписание, а вот руководство штата Вирджиния пошло на принцип и не допустило отделения своих территорий в состав вновь создававшегося для этих целей округа Колумбия. О строптивости потомков южан весьма красноречиво свидетельствует и тот факт, что в самой что ни на есть непосредственной близости от столицы, всего лишь через реку от сердца города, брали начало и устремляли свой путь во все концы Вирджинии улицы и шоссе, названные в честь генералов и президентов свободного Юга. А на мемориал героя северян президента Линкольна из-за реки с вызовом глядело шоссе имени президента Конфедерации южных штатов Америки Джефферсона Дэвиса. Словно тем самым проигравшие еще в середине 19 века в гражданской войне южане хотели подчеркнуть, что хоть янки и смогли сломить их сопротивление силой, но покорить их так и не удалось до сих пор.

Лестница была выложена белым камнем, что придавало ей веселый и весьма живой облик. За день солнце здесь так сильно нагревало ступени, что еще долго после заката благодарные камни отдавали полученное тепло всем вырвавшимся из тесноты офисов ради стремления разбавить романтикой жизни наполненные вечным решением проблем рабочие будни. Справедливости ради, надо сказать, что таковых набиралось от силы человек пятнадцать из почти полутора миллионов жителей Большого Вашингтона.

Расположившись на ступеньках, Андрей неожиданно для себя обнаружил, что в его душе появилось какое-то новое ощущение. Оно было смутным и едва различимым, чтобы дать понять свою природу, однако, вполне реальным, чтобы не допустить его погружения в обычный ступор, знакомый всем людям, работающим в офисе и редко встающим от письменного стола с компьютером. Андрей вздохнул, закрыл глаза и, когда вновь их открыл, постарался переключить внимание на своего сына. Трехлетний Миша, крупный и хорошо физически развитый для своего возраста мальчик, в это время осваивал простиравшиеся перед ним сорок две ступени вниз. Он спустился к самому подножию, поджидал там очередного бегуна и вместе с ним начинал движение вверх по лестнице, силясь как можно быстрее обогнать взрослого. Ребенок по-детски хитрил, то стартуя с более верхней ступеньки чем его соперник, то карабкаясь через несколько ступенек сразу, что было против негласно установленных здесь правил. Однако занимавшиеся спортом американцы с улыбкой прощали ему маленькие уловки, вовлекаясь в мини-соревнование, столь неожиданно предложенное  незнакомым мальчиком.

– Что с тобой? – спросила Наташа.

– Не знаю, – честно признался Андрей. – Вроде все в порядке, но чувствую себя, как говорила когда-то моя бабушка, как шайтан, который в рай попал – вроде все хорошо, а почему-то неудобно.

– Это потому что тебя выдернули из привычной  среды, в которой ты, сам того не замечая, уже пророс и даже пустил корни, – ответила Наташа после паузы.

– Ведь верно, – не без сожаления подумал Андрей. За почти четыре года жизни за рубежом, он все старался не растерять живое тепло красок, остававшееся в их маленькой семье после отъезда из Москвы. Это держало их на плаву, не давало утонуть в водовороте вечных проблем привыкания к новой жизни и переживаний от вынужденного разрыва с друзьями. Он избегал смешивать дорогие для них ощущения с восприятием нового иностранного города. Однако сам не заметил, как вопросы обыденной жизни плавно затянули его в свой омут и полноценно заняли заметное место в распорядке дня.

– Наверное, ты права, – сказал Андрей. Ему бы очень хотелось сказать что-то другое, но лестница обволакивала своим теплом и уютом, и не было сил не быть откровенным. – Но ты же знаешь, что меня в этом городе ничего не держит. Надо только доработать контракт и уедем.

– Знаю, – ответила она. – Да я тебя ни в чем и не упрекаю, просто называю вещи своими именами. Если отдавать себе отчет, где ты находишься, легче двигаться дальше.

Андрей молчал. Ответа и не требовалось. Они оба знали, что она права, и оба знали, что она не хочет его уколоть, оставив чисто по-женски за собой последнее и самое весомое слово. Просто Наташа говорила то, что думала, то, что надо было сказать в мягком расслабляющем полусне этой лестницы.

Миша тем временем обгонял очередного спортсмена, поддававшегося ему как лишь взрослые умеют это делать, стараясь сохранить у детей желание играть с ними дальше.

– Ты знаешь, – прервал паузу Андрей, – мне кажется, что это Мишке мы обязаны своим состоянием, так странно свалившимся на нас. Местные здесь все в спортивной одежде и воспринимают этот отдых как духовную часть релаксации после очередного комплекса упражнений. Они же видят, что мы иностранцы: я единственный из всех, кто сейчас на лестнице, приехавший сюда прямо из офиса не сменив костюма. Ты тоже не бегаешь. Мы для них – что-то вроде пришельцев, вторгнувшихся из мира реальности в их личную послерабочую жизнь. А любой человек будет плохо относиться к тому, кто против воли возвращает его из мечты в действительность. Тем не менее, нас сейчас не воспринимают как чужих.

– Думаю, да, – ответила Наташа. – Тогда имей в виду, у нас с тобой есть минут тридцать, не более. Потом Мишка устанет. Он и так уже вовлек в свою жизнь всех окружающих.

Андрей молчал. Думать не хотелось, еще меньше хотелось разговаривать о чем-то серьезном. Осталось только одно подавляющее желание ощущать жизнь, неожиданно открывшуюся перед ними. Оранжевое солнце тихо тонуло в небоскребах Арлингтона, зажигая выпуклое небо языками заката. Оранжево-красный цвет буйствовал, пламенел, разливаясь по всей ширине горизонта, а его источник, подмигнув людям, с хитрой улыбкой скрывался за стенами высоток, как бы предлагая поиграть с ним в прятки. Пожар в небе становился все насыщеннее, он надвигался на город, вступая в отчаянную борьбу со временем и темнотой, выхватывая отдельными кусками фиолетовые глубины космоса, в которых уже начинали зажигаться непривычные глазу американские звезды.

Под покровом разворачивающейся схватки над рекой снижались и заходили на посадку самолеты. Они шли один за другим от шпилей Джорджтаунского университета к огням посадочной полосы аэропорта Рейгана, обласканные закатным солнцем, счастливые и уставшие. Они спешили вернуться на землю, чтобы через пару часов после замены топлива вновь смотреть в полыхающее небо полными тоски глазами иллюминаторов. Восторженность танца крылатых гигантов наводила на мысль о красоте и мудрости жизни, принявшей этот управляемый людьми полет в число избранных ею процессов, ставших неотъемлемым и полноценным дополнением ежедневного труда природы.

А солнце погружалось все дальше в глубины Арлингона. Будто и оно тоже, выключив компьютер в офисе на самом верхнем этаже небоскреба, повесило полыхающий пиджак на вешалку, сменив его на удобную куртку, и медленно спускалось на лифте в гараж, чтобы завести машину и поехать домой к семье. Останавливаясь на каждом этаже, оно включало яркое ночное освещение в зданиях, оставляя его окрестным домам и людям в качестве доброго залога спокойствия и обещания своего неизбежного возврата следующим утром.

Арлингтон постепенно заливался электрическими огнями. Он возвышался как выступающий из сумерек бастион, твердо, хоть и не безупречно, заявляющий о своем праве на собственное мнение. В ответ проснулись яркие белые прожектора мемориала Линкольна, давая понять, что за рекой вызов принят. И лишь водам тихо струящегося между ними Потомака предстояло вновь рассудить их вечный спор, чье отражение сегодня более красиво и может называться в эту ночь главным событием города. А мимо неслись автомобили. Их по-муравьиному выписанная деловитость заставляла задуматься о силах, определяющих это структурированное движение по своим, но четко определенным курсам. Люди торопились домой, к семье и ожидающему их теплому ужину.

В этот момент Андрей нащупал, что за ощущение не давало ему покоя с момента приезда на лестницу. За это время оно разрослось, окрепло и приобрело звучание камертона. Он внезапно на физическом уровне почувствовал, что с него слезает какая-то корка, закостеневшая пленка, покрывавшая все его существо. Нет, рабочие и бытовые проблемы не потеряли свою важность. Но вдруг изменился его собственный взгляд на них. Андрей неожиданно для себя осознал, что они по своей природе просто не могут занимать большую часть жизни нормального человека. Поэтому и не стоит тратить на них столько времени. Есть еще что-то и это что-то весьма важно не упустить и не потерять за наваливающейся обыденностью. Это что-то, такое бойкое и искреннее, как маленькая рыбка, которую он, пацаном, иногда, вынув из воды, зажимал в кулачке. И какой человек, почувствовав как бьется этот малыш, не отпускал его потом в обратно в реку!

Андрею показалось, что он, как тогда, в детстве, смог почувствовать Жизнь. И эта Жизнь, как получившая свободу рыбка, вдруг ласково погладила затекшие на работе нервы, привычно приготовившиеся к обороне, легонечко плеснула на занятый подспудной работой мозг, с улыбкой показав, что в мире есть еще не все вещи, о которых он успел подумать, и многие из них гораздо интереснее сухих газетных статей, цифр статистики и прогнозных кривых развития. Подмигнув, она благодарно вильнула хвостом и ушла в таинственную глубину, призывая поиграть с ней, даже во время работы не отвлекаясь от созидательного процесса.

Андрей поглядел на Наташу. Она завороженно смотрела на открывающуюся перед ней картину и, казалось, подключилась к той волне, на которой дано ощущать окружающую жизнь, жизнь города. Ему не хотелось ей мешать и выхватывать из состояния, в котором человек может на людях уединиться сам с собой. Однако тридцать минут прошли. Подбежал уставший Миша и потребовал к себе внимания. Занимавшиеся спортом американцы настраивали своим музыкальные плееры для сопровождения последнего на сегодняшний день пробега до дома. Сумерки вступали в свои права.

Обратно они возвращались практически молча. Никто не хотел разговаривать, растрачивая тем самым маленькую теплую тайну, уютно устроившуюся в душе каждого. Однако с того дня они всей семьей полюбили смотреть закаты на лестнице перед мемориалом Линкольна. В начале восьмого вечера Андрей заезжал после работы за Наташей, гулявшей, как правило, с сыном где-то неподалеку от дома, и через пятнадцать минут все втроем уже были на месте. Как здорово, думал Андрей, что самые красивые в мире вещи даны для всех, надо лишь найти время, чтобы остановиться и поднять голову вверх, где бы ты ни находился. И уж если кому-то не дано почувствовать красоту жизни, то он все равно получит от нее в дар силу и спокойствие, так нужные в его каждодневной практичной работе. Жизнь всегда благодарно и ласково платит за то внимание, которое ты к ней проявляешь.

 

***

Андрей встал и подошел к балконной двери. Перед тем как повернуть ручку, он остановился, затаил дыхание и еще раз прислушался. Из детской чуть слышно доносилось ровное дыхание сыновей. В спальне возмущенно скрипнула кровать, протестуя против неучтивого с ней обращения. Наташе, судя по всему, снилось что-то интересное, действие набирало обороты и супруга устраивалась поудобнее, не желая упустить ни единого поворота сюжета. Все было хорошо.

Андрей осторожно протиснулся на балкон своей московской квартиры. Он начал аккуратно, будто боясь спугнуть что-то важное, осматривать открывающуюся ему с высоты двенадцатого этажа картину. Город молча приветствовал своего нового зрителя и ободряющим кивком указал на место в первом ряду. Андрей втянул носом прохладный воздух весенней ночи. Он почувствовал, как с городским гулом в его душу входит знакомое упоительное ощущение единения с чем-то большим и очень важным. Наступало его время. Тридцать минут для Жизни.

 
html counter