Dixi

Архив



Сергей ПУДОВ (г. Югорск, ХМАО-Югра) МОРСКОЙ ВОЛК

Пудов

Река

В начале июля Река отдала океану свои последние льды. И тотчас открылась северная навигация. На рейде Нового Порта бросила якорь эскадра сейнеров Мурманской базы морлова. Хозяева приняли гостей без особого восторга. С невеликой охотой шли на Реку и морские капитаны.

— Нет! Вы только подумайте! Нас, бороздивших воды Атлантики и северных морей, посылают рыбачить на какую-то речку! — возмущались «морские волки». А их желания никто и не спрашивал: приказ в руки, якорь к борту и … вперед!

Возмущались и местные власти:

— Какой умник придумал морскими тралами бороздить дно реки? Они же все перебаламутят, подорвут кормовую базу осетровых. Что у них там, в Москве, балык исчез из кремлевских буфетов?

Но было поздно. Телеграмма пришла когда корабли были уже в пути. Возмущались все. Изменить же ситуацию были не в силах. И тогда вступила на защиту своих прав Река.

… Тысячу четыреста сорок притоков приняла она в свое русло. Тихо и плавно, с достоинством истинной сибирячки, осторожно, чтобы не расплескать, несет она свои воды к самому соленому и студеному морю. Подойдя к Ямалу, расходится как в хороводе на рукава: Обь Горная, Обь Надымская, Обь Хаманельская, Обь Зырянская… И сходятся сестры в единый поток, образуя Обское море. На восемьдесят километров разлилось оно вширь, омывая Тазовский, Гыданский и Ямальский полуострова.

Обь каждую секунду приносит в губу двенадцать с половиной тысяч кубометров воды. Это в два раза больше, чем Волга, в восемь раз — чем Днепр. Нет в России рек более достойных воспевания, чем Обь. Она занимает четвертое место среди рек земного шара по длине и пятое по площади бассейна, а среди рек Евразии — первое. Возмущает людская несправедливость: Оби отводят более скромное место среди рек России. Енисею, Лене, Амуру, не говоря уже о крохотных речушках вроде Куры и Терека, прославляемых в поэзии и прозе. А за что, за какие такие достоинства?

По тихой глади бегут «ОМики» и «МОшки», оставляя за собой пенный шлейф, скользят над водой кокетливые «Ракеты», важно и гордо проходят пассажирские дизель-электроходы. Идут вслед за льдами, на Север переполненные, обратно — полупустые. Люди спешат осваивать газовые месторождения.

Вслед за ними сухогрузные караваны барж: кирпич, цемент, блоки домов, стекло, мебель, арматура — плывут караванами новые города и поселки Заполярья.

Вот караван барж, груженый трубами большого диаметра. Они уложены поперек барж в огромные высокие пирамиды. Пронзенные вечерней зарей, они похожи на гигантские пчелиные соты, истекающие янтарным медом.

На Север! На Север! Скорее на Север! Плывут днем и ночью. Река не спит. Ото льдов до новых льдов — сплошной рабочий день. Река-труженица! Река-работяга!

 

Море

Смотрят мурманские рыбаки и диву дивятся:

— Вот это навигация! Нигде не приходилось видеть ничего подобного! Как же нам ходить здесь с тралами при таком-то движении судов? А река — хороша! Тихая, спокойная, не то что наше Баренцево море.

Два дня ушло на оформление документов и прочие формальности. На третий день вышли в море. Ничто не предвещало неприятностей. Капитан-директор с флагманского корабля выслушал рапорты капитанов флотилии, постоял недолго в рубке.

— Пойдем, корреспондент, ко мне в каюту. Там и поговорим. Здесь ничего интересного не предвидится.

— Я хотел посмотреть, как будут поднимать трал.

— Это еще нескоро. Нас позовут.

Каюта капитана расположена в носовой части судна. На переборке у входа в рамке под стеклом групповая фотография команды военных лет. Юные морячки смотрят из далекого прошлого.

— Нашел меня? И не найдешь. Я сам себя не узнаю.

Трудно узнать в почти мальчишке в лихо заломленной бескозырке старого седого капитана.

— Это сейчас наши корабли баки-сейнеры, а в войну они были морскими охотниками.

— И наши «Ярославцы», что почту развозят по округу, тоже были морскими охотниками. И у них я видел такие же фотографии военных лет.

— Вот спишут наши посудины в металлолом, нас, старых капитанов, — на берег. Сдадим мы свою «память в рамочках» в музей пароходства, и некому будет рассказать, кто где кто на этих фотографиях… Что-то грустный разговор у нас получается. Разбередил ты мне душу. Я уже давно не замечаю сей групповой портрет «команды молодости нашей». Примелькался. Давай выпьем понемногу и переведем пластинку на день сегодняшний.

— Товарищ капитан! Вам радиограмма! Штормовое предупреждение! — докладывает с порога вахтенный матрос.

— Чего испугался? На реке штормов не бывает. Это тебе не море. Иди.

Мы выпили. Стаканы пошли скользить по столику: вправо-влево, вперед-назад…

— Что за чертовщина? Какая-то необычная качка, — мы поднялись в рулевую рубку. Черные клочковатые тучи заволокли все небо и низко висели над водой. На радиомачтах зажглись сигнальные огни. Заморосил мелкий нудный дождь.

— Не трусь! — по-свойски хлопает по плечу капитан. — Дождь — пыль для моряка!

Он молча отстранил рулевого матроса, взял штурвал. Судно раскачивало уже основательно. Волны бьют в корму, набегают слева и справа. Судно не слушается руля, не подчиняется штурвалу.

— Отдать якорь! Поднять трал!

Загремели лебедки трала. Беззвучно ушел ко дну якорь. Корабль как цепной пес мечется вокруг якорной цепи. Капитан передал штурвал рулевому и поспешил на корму, где рыбаки поднимали трал. Громадный кошель морской сети мотало волной, словно тряпку. Трос соскочил с барабана лебедки.

И тут раздался такой раскатистый с переливами заборный мат, какого мне не приходилось слышать ни до, ни после. Не вникая в смысл слов, я восхищался самой тирадой. Это была музыка. Барабанная дробь в исполнении какого-нибудь латиноамериканского ударника, выходца из Южной Африки. Под эту «музыку» мигом все поправлялось, налаживалось, горело, свистело и правилось. Бодрела и умнела команда, распутывались все узлы, и насморк не мучил матросов.

… Много позже на берегу бывалый речник рассказывал мне по случаю историю своего боцмана, самородка, виртуоза, кладезя в смысле «бога с боженятами». Всего-то два слова команды отдать, а как подступит, какую преамбулу подведет — увертюра и только!

Профсоюз постановил штрафовать его за каждое нецензурное слово на рубль. В первую же вахту он спустил две получки. Во вторую — достигло на полнавигации. В третью боцман перехитрил профсоюз. Прежде, чем дать команду, он выделывал вольные упражнения губами, и уж после того к нему возвращался дар речи.

— Отдать концы! — плаксиво и обиженно, общипано и обстрижено произносил он бескрылую куцую команду.

… Шторм разыгрался не на шутку. Свирепый северный ветер гнал соленую волну Карского моря на сотни километров против течения. Река сопротивлялась и верхним течением сбрасывала свои воды. Громадные волны бились о восточный берег и рикошетом возвращались в море. Навстречу им катились волны от западного берега. Они бросались друг другу в объятия, кружились в диком танце, поднимая клочья пены. Мощная северная волна настигала их, поднимала еще выше и крутила в обратном направлении. Буря смешала море с небом.

Ночью вахты несут капитаны.

— Это какое-то ненормальное море, — как бы оправдывается кэп. — На порядочном море волна катит с одной стороны. Ставишь корабль навстречу, и держи крепче штурвал. Бывает качка килевая, бортовая, а тут какая-то вертухальная, — продолжал он возмущаться.

Капитан теплохода «Калашников» более десяти лет перевозил пассажиров от Салехарда до Тазовского. Изучил коварный нрав Обской губы и так объяснял мореходам, почему в Обском море навигация сложнее, чем в океанах.

В Тихом океане бывают приличные шторма, но всё равно не такие, как здесь. Губа мелкая, ветер сильный, поэтому волны крутые, как обрыв. В океанах же более пологие, мягкие. У нас корабли иногда переламывались на волне. На земле есть четыре проклятых богом места: Каспий, Бискайский залив, Татарский пролив и наша Обская или, как мы её фамильярно называем, Шальная губа. Особо гнусное местечко у Мыса Каменного. Там на моей памяти с сорок первого года шестьдесят семь судов разбило и потопило.

— Обь-матушка разгулялась…

— Не матушка, а мать ее… — сверкнув глазами, капитан опять залился «соловьиной трелью»…

Я слушал его и удивлялся — ни одного повторенного слова! Вот это поэт-импровизатор.

Наше судно медленно подняло вверх и резко шлепнуло о воду. Кэп выпустил штурвал и обеими руками зажал рот.

— Уходи, быстрей уходи! — машет рукой, другой с трудом сдерживая раздувшиеся щеки. Я понимаю — морской волк не хочет показать свою слабость. Его сильно тошнит. Он чувствует себя чем-то вроде искупанной курицы…

— Я легко переносил штормы во многих морях и океанах. И никогда ничего со мной не случалось… А здесь… Где? На реке! Меня уболтало как последнего салажонка, — возмущался он утром после вахты. Лежал в своей каюте на животе, как и положено во время качки. Бледный. Скулы резко обострились.

«Да, кэп, это, наверное, твоя последняя путина»… Шторм продолжался еще сутки. Капитан-директор лежал в своей каюте пластом.

… Не желала Река отдавать свое сокровище, Царь-рыбу осетра. Вздыбила она главную волну в извечно спокойном течении своем. Гнала, пугала непрошеных гостей. Вся природа воспротивилась…

 

Ты прости, капитан. Тридцать лет я держал данное тебе слово. И сегодня я не называю твоего имени, хотя отлично помню и фамилию и отчество. Ты воевал, жил и трудился не ради блестящих пуговиц на мундире. Не твоя вина, что путина на Оби не состоялась…

Семь футов тебе под килем!

 
html counter