Александр ГРЕЧАНИК (г. Москва) ЗНАМЯ КИМ ИР СЕНА

1

Это задание мне не понравилось сразу. Вернее, на стадии проекта, макета и развёрток по стенам все шло более-менее…

Мы с Саней Овсенюком работали очень успешно в Комбинате Диорамно-Макетных и Художественных Работ в московской городской организации Художественного фонда. Большинство наших проектов получало дипломы и даже денежные премии. Широта тем этих заданий была огромна. От оформления детских площадок ко Дню Города до музеев и театров.

В комбинат приходили заявки от заказчиков на оформление чего угодно. А оно и понятно. На наглядную агитацию, или, как сейчас принято говорить, пропаганду, из бюджета страны выделялось в то застойное время два процента. Огромная сумма. И если какая-то организация эти деньги не осваивала за год, на следующий — сосала лапу. Денежки им не выделяли. Вот и старались эту сумму освоить. Оформляли все подряд. Но были и толковые заказы. Мы с Саней брались за всё. И, надо сказать, подходили творчески. Ночами придумывали, спорили, переделывали… Волокли на художественный совет… И, как правило, всё проходило «на ура».

Московский завод автоматических линий и специальных станков находился недалеко от нашей мастерской на Авиамоторной. И задумали они обновить музей боевой славы. Время диктовало новые формы и средства выражения. А время это было — аккурат конец восьмидесятых. Когда уже узду отпустили, и можно было развивать тему, не особо придерживаясь шаблонов. Стильно-модно-молодёжно…

Нас вызвал к себе директор, Михаил Борисович, и попросил взяться за это дело.

2

Иосад Михаил Борисович

Михаил Борисович Иосад был видной фигурой в системе Художественного фонда. Высокий, чернобородый, в крупных роговых очках, с бархатным негромким голосом. Мастер спорта по вольной борьбе. Страстный любитель женщин и заядлый картёжник. Он вызывал уважение сразу. Мужчина статный, и импозантный, и умный…

Я устроился в комбинат по протекции начальника склада художественных материалов Нистратова Александра Алексеевича, где я работал грузчиком. Именно там, в помещении склада, вечерами собиралась достойная публика «покатать» карты. Это был так называемый настоящий «катран». Туда был вхож и Иосад. А возглавлял всю эту богадельню Саша Нистратов по кличке «Чапай». Да-да, времена были такие. Серьезные вопросы решали банщики, билетёрши и кладовщики.

Так вот, при первой встрече с Михаилом Борисовичем я если не струхнул, то растерялся. Он посмотрел на меня своими черными гипнотическими глазами, увеличенными в несколько раз роговыми очками, и тихо, но доходчиво произнёс:

— Ну что, Гречаник Александр Григорьевич, попробуем сотрудничать?

Я очень быстро и органично влился в ряды художников комбината. Как-то сразу зарекомендовал себя среди «старшего комсостава» — художественного совета. Мне в этом очень помог Саня Овсенюк, с которым мы, собственно, и начали работать. Я мог придумывать, а Саня — придумывать и исполнять. У него был серьезный опыт оформительских работ.

Альянс состоялся, и работа ладилась.

Наша мастерская находилась совсем близко от самого комбината. И поэтому все праздники, включая аванс и получку, отмечались у нас. Ничто так быстро не сплачивает руководство и подчиненных, как совместные попойки. И это было еще одним поводом быстро стать своим. Нет, я не бегал за водкой, никому не подливал и в тарелочку не подкладывал… Все происходило само собой. Шутки-прибаутки, гитара… Я всегда быстро сходился с людьми. Весёлый и шебутной. Но когда надо, мог и осадить легко любого, не взирая на регалии.

На одной из таких гулянок, так уж получилось, мы сидели рядом с Михаилом Борисовичем. И подружились… Причем, это произошло легко и непринуждённо. Ну, до фамильярностей не дошло, но сошлись очень близко.

Когда нам с Саней нужно было решить какой-нибудь организационный вопрос, он говорил: «Позвони своему дружку…»

Я набирал номер Иосада, и всё становилось на свои места.

Однажды нам нужно было побыстрее оформить договор и, чтобы избежать волокиты, я поехал к Михал Борисычу в дирекцию. Она располагалась на Беговой, за МОСХом, в синем двухэтажном деревянном доме. В приёмной сидели несколько человек и ждали своей очереди к директору. Я сел с краю.

Народ постепенно заходил и выходил. Передо мной осталась одна дама. Она все сидела и пыталась заполнить анкету. И постоянно на чем-то спотыкалась.

— А вы не подскажете, как мне шапку написать на заявлении?

— Легко. Пишите — директору Комбината Диорамно-Макетных и Художественных Работ. Пишете? Хорошо… Пишите дальше с новой строки: «И» точка, «О» точка, Саду Михаилу Борисовичу…

— А что это за «И» и «О»?

— Исполняющий обязанности…

Девушка зашла. Через несколько минут в дверях возникает Михал Борисыч.

— Александр-р-р-р?.. Я почему-то так и подумал…

3

Уха тройной выварки

Проект музея был сдан на художественном совете успешно. Мы выписали у мастера Ольги Дмитриевны материалы на работу: краски, кисти, планшеты, клей и всяко-разно…

Надо было приступать.

Обычно работа протекала так. Основную часть месяца мы занимались кто чем. Живопись, встречи с друзьями… Надо понимать, что все это происходило во времена, когда свободное место встреч было большим дефицитом. А тут — огромный подвал с шестью комнатами, большим общим залом и кухней. И туалет, конечно… Раньше здесь был опорный пункт милиции. В наследство нам достался большущий старый сейф и куча фотографий разыскиваемых разбойников. Я из них сделал коллаж. Он у нас на входной двери висел. Новоприбывшие пугались…

А в последнюю неделю, включая ночи, все врубались в работу.

Саня, я и Толя Астахов решили пойти купить харчи, чтобы приготовить хавчик на эти трудовые дни. Выбор был скудный, а тут такое дело — в отделе «Рыба» в витрине лежат осетровые головы. Толя:

— А где тело?

Продавщица посмотрела на нас с интересом.

— Будете брать?

— Три башки, те, что со щеками потолще...

Купили несколько бутылок водки и пошли в мастерскую. У каждого в руках была голова осетра.

Я вообще готовить не умею. Не было опыта. То бабушка или мама занимались этим, то государство кормило, потом жена… Короче, кроме яичницы и пельменей ничего такого соорудить не мог. Но были люди. Что Толя, что Саня — готовили изумительно. Сначала мы выпили, потом ещё… И ещё… Потом сбегали в магазин. И ещё… Когда пришла пора готовить суп, все уже были серьёзно нетрезвы. Но долг звал. Достали большую кастрюлю. Налили воды, картошка-лук, а головы туда не лезут. Саня крутил и так, и этак. То носом вниз, то жабрами. Бесполезно.

— Я их сейчас разрублю…

Принёс топор. Мне как-то сразу эта затея не показалась:

— Саня, ну его… Ты себе ноги сейчас отстегнешь!..

— Спокойно!

Вход в кухню был через большой зал, где обычно выполнялись работы крупного размера. В середине зала стоял длинный складной стол, а в углу, аккурат напротив двери в кухню, валялась гора мусора. Бумажные шаблоны, банки и тюбики от краски, стружка и обрезки досок. Куча была приличных размеров. Когда она становилась особенно грозной, мы брали большой ящик с ручками и таскали все это добро на помойку. За десять-двенадцать ходок помещение очищалось. Но эта история происходила тогда, когда куча уже достигла апогея, но еще духу на вынос мусора не хватало.

Саня стал в дверной проём, спиной к залу и зажал между ног осетриную голову. Толя молча смотрел, прислонившись к стенке.

— … Саня…

— Спок…

И — хрясь!.. Топор вошел в доску пола, как в масло. Саня:

— А где голова?

Между ног Сани ничего не было.

— А где, бля, голова?

— Саня, она улетела... Туда.

Саня, качаясь, побрёл к мусорной куче. Одной рукой опираясь на стену. Подошел к куче, потянулся и упал лицом вниз. Не поворачиваясь, как настоящий пловец, начал загребать руками, разбрасывая скомканные куски бумаги и медленно погружаясь в глубину кучи. И нашел!..

Такой процесс повторился еще пару раз.

Саня, как заправский палач, махал топором. Голова осетра отлетала, носом вперёд, рассекая воздух, реактивным снарядом со свистом летела и зарывалась в мусор. Саня её находил, с каждым разом это у него получалось всё быстрее и быстрее. И — на плаху, между ног.

Но башку осетру он все-таки расколол.

Толя молча смотрел на все это, но уже сидя на полу.

Сил у Сани хватило на то, чтобы эти осколки осетра запихнуть в кастрюлю, засыпать соли. А на плиту поставить я уже смог сам.

— Идите спать, кашевары, я разбужу…

И они поползли по своим хаткам.

Я в большом зале колеровал щиты.

Первым проснулся Саня. Шатаясь, прошел в туалет, потом зашел на кухню. Снял кастрюлю с плитки и поставил на стол.

Стол тоже был ментовским наследством. Хороший стол, только одна ножка была отломана. Когда народ был трезв, все про это помнили, но тут иная история.

Саня поставил эту кастрюлю аккурат на гиблое место. Достал черпак, чтобы снять пробу, оперся на угол, и… Всё варево оказалось на полу…

— Блядь…

Сашок встает на колени и рукой начинает сгребать всё это в кастрюлю… Включая спички, окурки и опилки. Ставит на плитку и уходит спать.

Минут через двадцать просыпается Астахов. Неуверенно проплывает в туалет. Потом заходит на кухню, поднимает крышку.

— Что это воды так мало?

— Выпарилась…

Анатолий доливает воду:

— Пойду еще покемарю…

— Иди-иди… Утро вечера мудренее.

Через час просыпается Овсенюк. И, как по писаному, в той же последовательности — туалет, угол стола, черпак, опрокидывает, «блядь!», ставит на плитку, идёт спать…

Через полчаса — Толя. Туалет, долив, спать…

Я смотрел на всё это с интересом исследователя. Так наблюдают учёные за приматами в дикой природе, чтобы потом подтвердить или опровергнуть возможность этих особей самостоятельно мыслить и принимать решения.

Это повторилось три раза.

Наутро проснулись все и сели трапезничать. Пришел Гена Павлов.

— Ого, это что у вас так вкусно пахнет?

Толя и Саня в один голос, гордо:

— Садись, это уха из осетра…

Я — Гене:

— Уха тройной выварки! Ген, не стоит… Собак перед охотой не кормят. Тем более такой супец наваристый. Ты потом работать не сможешь.

4

Мишка и Витёк

Работа была сделана и сдана на художественном совете. Оставалось только все эти фрагменты собрать и смонтировать уже в помещении музея.

Комбинат Диорамно-Макетных и Художественных Работ был устроен так:

Портретно-копийный цех, где множили лики вождей и делали копии с полотен классиков. Шишкин, Айвазовский и дальше по списку. Однажды произошел такой казус. От ряда передовых производств поступил заказ на портрет вождя. Тогда это был Леонид Ильич Брежнев. Цех с гордостью выполнил возложенное на него, но произошло непредвиденное — вождь умер. А этих «шедевров» было под сотню. Так что вы думаете? Выкинули? Нет! Все портреты пошли на пышные похороны генсека. Их несли по Красной площади на вытянутых руках…

Диорамно-макетный цех.

Эти делали серьёзные вещи, своим пластическим языком близкие и понятные массам. Такие огромные батальные картины, а перед ними фигуры и фрагменты всего происходящего, со звуковым сопровождением и подсветкой. Например, знаменитая диорама «Героическая Пресня. 1905 год». Художник Ефим Дешалыт. На холсте — пейзаж пылающих зданий с горящими окошками и полыхающими крышами, а перед холстом — мускулистый рабочий, выковыривающий булыжник из мостовой, и девушка в красной косынке, с мужскими руками, перевязывает раненого дядю с тускнеющим взором, но винтовку не выпускающего из слабеющих рук. Так вот эти самые дяди и тёти были уже слеплены из гипса и старательно раскрашены, выдерживая колорит всей композиции…

И, наконец, цех художественных работ. Где мы, собственно, и обретались, создавая высокохудожественные творения, радующие глаз и туманящие разум.

В нашем цеху было шесть художественных мастерских и одна, где работали конструкторы, электрики, монтажники. Те, кто реализовывал и монтировал наши замыслы.

Тут трудились ребята, о которых говорят: «Эти мимо не пронесут». Народ был занятный, что ни персонаж — то личность. Как говорил один отрицательный герой Аркадия Гайдара в замечательной «Судьбе барабанщика», «… все, как на подбор — отличники…»

Когда я приходил в цех, обязательно спускался в подвал к монтажникам послушать новые байки.

Возглавлял всю эту почтенную бражку Толя «Союз». Смуглое лицо, колючий взгляд, впалые щёки. Было видно — жизнь человечка пожевала-пожевала, но не проглотила... С Толей постоянно происходили всякие чудеса. Однажды после зарплаты засиделись…

— Ща дома мне будет… А-а-а-а… Всё одно… Посидим ещё малость, глядишь, там все и заснут.

— Ну, ты, Толян, голова!..

Толя добрался до дому, и тут, стоя перед дверью, сообразил, что ключи-то забыл в спецовке. Но на то Толя и был «Союзом», чтобы не сдавать назад. Он нашарил в кармане какую-то мятую бумажку, старый чертёжик, разгладил как мог, взял его в левую руку и склонился над ним, а правой нажал на звонок.

Когда заспанная жена открыла дверь, Толя, не отрывая глаз от чертёжика, забормотал себе под нос: «… вот тут надо будет пилить, зашкуривать и сколачивать», отодвинул супругу и быстро-быстро засеменил по тёмному коридору не поднимая глаз и повторяя как мантру: «… пилить, зашкуривать, сколачивать…» Но не вписался в поворот и со всей дури воткнулся лбом в противоположную входной двери стену. Сполз на пол, там до утра и пролежал.

Как-то раз был у меня заказ из Музея Ленина (!). Того самого, что на Красной площади. Уж и не припомню что да как, но монтаж осуществлял Толя «Союз». При нас находился еще один тип — «конторский» товарищ. Он внимательно следил за происходящим и очень нервничал, когда переносили пальто Владимира Ильича с места на место. Дело в том, что Толя периодически куда-то исчезал, а когда появлялся, становился все более разговорчивым, и ножки его начинали цепляться за половичок… Топтун меня всё время спрашивал:

— У вас всё в порядке?

— Не тревожьтесь. Вот если бы он был трезв, тут надо было бы задуматься, а это — норма. Я отвечаю…

К концу работы «Союз» был уже «нарыт» серьёзно. Я вывел его из музея под руку. Толя покорно следовал в заданном направлении. Его покорность меня расслабила, и я потерял бдительность. И тут Толя как-то ловко выскользнул из моей ослабевшей руки и прямиком пошёл по проезжей части к постовому, который махал полосатой палочкой посреди Манежной площади. В те времена вся Манежка была проезжей. Движение по кругу было плотным, машина к машине. «Союз», не сбавляя шага, просочился к этому самому регулировщику. Я метнулся за ним. Но Толя приблизился первым. Милиционер стоял к нам спиной и от голоса «Союза» чуть не выронил жезл.

— Командир, ты, поди, за день устал? Дай я помашу…

Тот за рацию…

— Седьмой-седьмой, я восьмой!.. Срочно! Нападение на пост!

Началась кутерьма, но как-то мне всякими правдами и неправдами, напирая на то, что мы работаем в музее Ленина, и при задержании оступившегося человека может быть сорван госзаказ, удалось Толю отжать.

Был среди монтажников ещё один яркий пассажир — дядя Ваня. Он был значительно старше остальных. А во всем остальном — такой же раздолбай.

Мы работали в каком-то институте. Делали выставку славы и достижений этого учреждения. Дядя Ваня возглавлял бригаду монтажников. Он ходил среди работающих, помахивая маленьким молоточком, и давал ценные указания суетящейся молодёжи.

Ко мне подошла секретарша ректора.

— Александр, извините, вы нам не поможете в приемной полочку прибить?

— Об чём речь! Иван Степанович, сходите, помогите…

Дядя Ваня неспешно пошёл.

Минут через пять я слышу душераздирающий крик. Я бегом в приёмную…

Стоит перепуганная секретарша, дверь в кабинет ректора открыта, и оттуда — крик ужаса.

— Что случилось?

Ректор сидит за столом и пальцем тычет в огромный гвоздь, торчащий из стены на уровне его виска.

— Иван Степанович, вы что? Вас же просили в приёмной полочку приколотить.

Дядя Ваня, без малейшего смущения:

— Откуда мне знать, что у них такие тонкие стенки? Ничего, будет куда начальству шапку вешать.

И загнул гвоздь вверх.

Мишка и Витёк были практически непьющие. То есть по окончанию совместной работы мы отмечали свои успехи, но чтобы без причины — нет. Вот с ними-то мы с Саней Овсенюком в основном и работали.

Эта была презанятная парочка. Миша — небольшого роста, молчаливый, стеснительный и исполнительный. Он был сыном нашей кладовщицы Люси. А вот его мамаша являлась женщиной шумной. Я её знал ещё во времена работы грузчиком у Сани Нистратова. Это, кстати, давало мне бонусы при получении материалов. Люся была настоящий «складской». Материлась смачно и без паузы. Когда какая-нибудь художница получала краску и просила:

— А у вас случайно охры светлой нет?

Люся молниеносно отвечала:

— Может, тебе еще и мальчика молодого?

Зато Витёк был — огонь. Здоровенный, розовощёкий, глазки хитрые. Весь на шарнирах. Очень внешне был похож на дрессировщика Куклачёва. Витёк был прирожденным артистом. Не было ни одного человека, который не попался бы в его сети.

Идём мы с ним по длинному коридору нашего цеха. Я ему объясняю, как надо изготовить фигурный планшет. В коридоре никого. Вдруг из бухгалтерии выходит главбух. Это была такая серьёзная тётя. Её боялись до судорог. Она была худа, сутула и не выпускала изо рта «Беломор». Но ко мне она относилась замечательно. Ещё бы!.. Когда я в первый раз получал зарплату, и нужно было поставить свою подпись в ведомости, первое, что я сделал, это перевернул ведомость вверх ногами и широко расписался.

Главбух ахнула. Среди художников было много чудиков, но такое, да с казённой бумагой… Когда она пришла в себя и уже была готова разразиться лютой бранью, я ей:

— Давайте не будем поднимать пыль. Всё соответствует…

И показал паспорт. Она обомлела. Там моя подпись была тоже вверх тормашками. Но это — другая история…

Так вот, идёт она по коридору, дымит папироской, мы с Витьком сзади. Я объясняю, он слушает. И вдруг он мне говорит:

— Саня, расслабь руку…

Я не понял. Он берет мою кисть и этой моей кистью шлёпает по заднице главбуха. И тут же садится на корточки, как будто линолеум на полу рассматривает. И так сам себе, тихонько:

— Вот тут надо бы кусочек приколотить, а то кто-нибудь зацепится.

Я стою с протянутой рукой. Главбух выронила «беломорину», смотрит на меня выпученными глазами. Я ничего лучше не придумал:

— Татьяна Сергеевна, а когда будут аванс выдавать?

Монтаж музея шёл тяжело. То свёрла не могли прогрызть бетон, то гас свет. Но, худо-бедно, дело двигалось. К нам постоянно подходил директор завода. Спрашивал:

— Ну как? Всё нормально? Если возникнут вопросы, обращайтесь. Мне нравится как получается!

А мне, честно сказать, не нравилось. Мы промахнулись в пропорциях. Помещение стало тесноватым. И вся наша затея превратилась в декорацию…

А заказчик был доволен. Директор ликовал, что их музей не похож на все остальные. Кстати, он был большим человеком. На лацкане его пиджака поблескивал значок в виде красного флага. Это был знак отличия. Носящий его принадлежал к верхним эшелонам управления страной. Депутаты!

Директор попросил нас разработать дополнительно ещё и указатель перед дверями в музей. Чтобы это была не табличка на стене, а объёмная конструкция.

В тот день, когда надо было монтировать эту центральную установку, Сани Овсенюка не было. Вернее, он собирался подъехать попозже, так как перед этим у него родилась дочка. Ну, и со всеми вытекающими…

Мы работали в огромном холле с пятью большими витражными дверьми. То есть одна стена получалась прозрачная.

Чтобы попасть внутрь, надо было войти с улицы в одну из этих стеклянных дверей, потом — предбанник, потом — второй рад стеклянных дверей. Дальше — вахта… За ней — огромный зал с мраморным полом. И музей.

… Витёк с Мишкой крепят к стене установку. Я хожу туда-сюда. А вахтёрша, такая злющая бабка с наганом на поясе, из старых вохровцев, всё кричит и кричит:

— Чего вы здеся колотите? Мне все это вообще не нравится. Серьёздную вещь — музей в каку-то ярмарку превратили.

Видно, мы ей дремать мешали. Я ей — елейным голосом:

— Вы абсолютно правы. Мне тоже вся эта затея не по душе… Но у нас, как впрочем и у вас, есть своё руководство. Оно умнее. Оно что нам скажет, то мы и делаем. Он, наш начальник, ух и суров!.. Хорошо, что он этот наш разговор не слышит.

И в этот самый момент я вижу, как к дверям стремительной поступью приближается Саня Овсенюк. По этой самой поступи я понял сразу — Саня пьян.

Он ворвался в первую дверь, и как сильная птица, попавшая в силок, начал биться в этом аквариуме в поисках второй двери. Он перепробовал все варианты… В конце концов открытая дверь была обнаружена. И перевозбуждённый Саня ворвался в холл. На вохровку он даже не взглянул, а сразу закричал:

— Вы что, слепые? Вы же завалили всю конструкцию на три миллиметра. Отдирай нафиг!..

Бабушка за стойкой стала невидимой. Сползла за турникет и стала дышать тише…

Дело принимало нежелательный оборот. Я взял Саню за шиворот и втащил в сам музей.

— Ты чего творишь? Сидел бы дома. Короче, иди спать. Вон, ложись там, я свет потушу…

Саня покорно лёг.

А в этом музее был один очень для них ценный экспонат. Знамя, подаренное самым главным северокорейцем — Ким Ир Сеном. Оно и было одним из главных экспонатов. Лежало аккуратно сложенным в углу и ждало своего часа... Вот этим знаменем я и накрыл напарника.

Монтаж почти завершился. Бабушка с наганом боялась посмотреть в нашу сторону, Мишка и Витёк собирали инструмент. Вот тут-то и грянуло!

Пришёл директор посмотреть на наше детище.

Сначала все шло нормально. Он походил по холлу. Посмотрел слева, посмотрел справа, посмотрел в фас.

— Ну что? Всё нормально. А чего это у вас в музее свет не горит?

— А чего его жечь? Мы же там сегодня не работаем.

— Пойдём еще раз посмотрим.

— Да там ещё смотреть нечего. Мы на днях выложим документы, развесим стяги, подключим подсветку…

— Пойдём…

Зашли в зал. Он включил свет и начал ходить между стендов. Овсенюк лежал тихо.

Директор кивнул:

— Красиво!

И в это время Саня начал оживать.

— Блядь…

Директор посмотрел на меня вопросительно. Я приложил руку ко рту и громко закашлялся… Хитрость не прошла. Саня не унимался:

— Что за хуйня?

Директор посмотрел в угол и увидел, как из-под флага Ким Ир Сена показались ноги…

Мне стоило больших трудов замять этот «блудняк». Но директор оказался мужиком понимающим.

Потом, когда мы с ним попивали коньячок с лимончиком у него в кабинете по случаю открытия музея, он мне сказал:

— Саня, я человек не робкий, но тогда, когда из под знамени показались ноги — чуть в штаны не нассал.

— Я тоже…

Интересно… У каждого свои страхи…