Dixi

Архив



Сергей КАРДО

ДЕВОЧКА БЕЗ ИМЕНИ

 

Игорь, свежеиспеченный препаратор лаборатории, стоял у вытяжного шкафа, погрузив руки в торчащие внутрь каландры — резиновые перчатки для особо опасных работ, и безуспешно пытался пересыпать из пенала в кювету соль цезия-137. За его спиной развалившийся на стуле и в полглаза наблюдавший за стажером завлаб Юрий Павлович лениво размышлял вслух.

 

— Вот, Игоряша, парень ты молодой. Вижу, как волнуешься, колупаешься корявыми перстами своими неумелыми. Видать, девок еще не гладил, плотских утех им по высшему разряду не доставлял. И, соответственно, звание твое — рядовой необученный. Пороху не нюхал, в штыковую не ходил. А про прозу, милок, знать надо. Иначе невроз, психоз, дисбактериоз, недержание. Поэтому я обязан с тобой провести беседу.

— Сейчас?

— Потом будет поздно. С изотопами тоже надо ласково. В данном случае Екклезиаст нам не указчик, знания не умножают скорбь, а продлевают жизнь. Итак, слушай. Был у меня казус с подругой. Стыдный. Обидный. Обмишурился ваш Юрий Павлович в самый неподходящий момент, как и все мужики в первый раз. Естественно, я был освистан, облит презрением и в грубой форме послан на обрезание.

— Да ну! Чтоб вы, да не смогли? Хотя любопытно.

— Любопытно? А я, сынок, со страху за свое мужское будущее чуть не обделался. По малолетству, а мне было семнадцать, запаниковал, побежал к сексопатологу. Тогда эта профессия, считай, была подпольной. Еле отыскал. Старичок мне назначил какие-то порошки, он же мне их и продал. Задорого, естественно.

— Помогло?

— Не-а! Старый жулик прописал витамины, я по цвету мочи догадался. Знал, собакин, запросы клиентуры, молча выслушал мой плач, молча пошевелил мое сокровище карандашом, молча достал зелье из стола и молча продал. Убедился при осмотре, что все в наличии, недуг обусловлен пубертатным возрастом и привычно начал тянуть деньги. Я от такого «не навреди» совсем сон потерял. И вот иду как-то мимо Олимпийского, грущу, и вдруг вижу на развале любопытную книжку. Полистал. Посмотрел картинки. Купил. Перевод с китайского на мову, «Дао Любовi». Помучался, но прочел, написал реферат, попрактиковался перед трюмо, и все стало получаться. Как учил меня один знакомый, перенесший дизентерию: «не пей из копытца», так и я дам тебе дельный совет.

— Самое время, — вздохнул Игорь.

Толстые гуттаперчевые пальцы не слушались. Миниатюрная фарфоровая ложечка вертелась в скользкой резине. Руки внутри плотных каландров в поддетых нитяных перчатках давно взмокли, нос чесался, от усердия капельки пота проступили над верхней губой, порошок радиоактивной соли слежался и не желал высыпаться из узкого пенала. Если что его в этот момент и волновало, то точно не половые проблемы. Игорь учился на вечернем, и времени у него было только на работу, учебу и сон.

А шеф, витая мыслями где-то далеко-далеко, задумчиво продолжал…

— Представь себя в незнакомой обстановке. Лучше на морозе. К примеру — в Хельсинки.

— Никогда не был, — пробурчал Игорь.

— Неважно. Дано: ты и она в постели. Сосредоточься. Хельсинки. Зима. Прежде чем вводить, вообрази переполненный чухонцами трамвай, где тебя встречает кондуктор — горластая наглая саамка с кошельком на пузе и в вязаной шапочке с косичками. Даешь ей монетку за проезд. Оплатил — на законных основаниях входишь. В партнершу, естественно. И начинаешь медленно проходить дальше. Так. Пенал держи пониже. Расслабь кисть. В глубь вагона. Трамвай громыхает на стрелках, пол качается, ты пропихиваешь свой чемодан, он цепляется за пассажиров, на тебя орут. Не стесняйся им отвечать! По-русски! Но про себя, чтобы не травмировать партнершу. Таким образом ты замыливаешь сигнал в нейронной связке «яйца — мозг». Отругался — фокус на физкультуру и дыхание: раз -два, вдох. Выдох без паузы через рот, губы дудочкой, будто гасишь свечку — фу! Вдох носом. Задержка десять секунд, и снова на «раз-два вдох» сразу выдох. Фу! Наладил ритмичное дыхание, успокоился и проникаешь дальше. Фу! Проник — замри. Держи паузу. Теперь ты — дирижер. Оркестр трепещет, первая скрипка жрет тебя глазами. Фу! Палочка поднимается кверху и замирает в воздухе. Дефка дрожит и умоляет продолжать. Фу! И только здесь отпускаешь вожжи. Фу-фу-фу-фу-фу!!! Делаешь первую отсечку, как паровоз продувающий колосники. Дальше — все. Дубинушка сама пойдет. Подёрнет и ухнет. Тебе почет и уважение дамы и всех ее подруг. Будь уверен, она поделится своим счастьем. Так, а чтой-то мы мимо кассы сыпем? А?

Игорь вздрогнул. Отвлекшись, он перестал следить за основным процессом, совершенно запутался — чем и как ему следует дышать, и как с отсечкой продувать колосники. Потому что его второе я съехидничало и представило сознанию картинку, где он, абсолютно голый, homo erectus, выскакивает из койки, стоящей в сугробе посреди Хельсинки, хватает чемодан, догоняет трамвай, запрыгивает на подножку, всех материт и протягивает медяк наглой саамке, а та, ухватив мзду с ладошки, вскидывает брови: «Багаж Пушкин будет оплачивать?» Как? Еще и за чемодан? У меня больше денег нету! Я же голый! «Гражданин! Выходим!» и после пинка валенком он оказывается на ледяной мостовой.

Игорь невольно поежился и выронил из пальцев ложку с ядовитым порошком. Фарфор клацнул о сталь шкафа.

Юрий Павлович вытянул шею. Оценил, скорчил недовольную гримасу и тоскливо процедил: «Собирай. Стоит копейки, а не досчитаемся — закопают».

 

Этот досадный момент так бы и сгинул в закоулках памяти, но, как порой бывает, он вдруг спустя пару лет снова возник из ничего и напомнил о том, что все очень непросто в жизни.

 

… Когда-то, еще со школы, у Игорька была пластинка группы «Скальды». Пели на ней польские товарищи песню про прекрасную виолончелистку.

«Пршелестна вьё, вьёло, вьёлоншелистка, ла-ла-ла», — шипела пластинка. Он ее ставил когда к нему приходила соседская девушка по фамилии Шапорина. Пластинок дома было три, но эпическое полотно Суржикова про горение трехэтажного дома или вымученные остроты Лившица и Левенбука никак не подходили к визиту дамы. В том числе и потому, что они были на семьдесят восемь оборотов, а вьелоншелистка вертелась у поляков со скоростью тридцать три и три десятых. Вставать и переворачивать пластинку приходилось реже. Поэтому «Скальды». Кира, усевшись на стул, каждый раз вздрагивала и морщила лобик, когда хозяин проигрывателя проверял его готовность, царапая пальцем по игле звукоснимателя. Хруп, хруп — если игла при этом не вываливалась на пол, значит, аппарат был готов к воспроизведению. Когда диск начинал вращаться, а игла шипела уже по пластинке, Кира успокаивалась.

Заходила в гости Шапорина, потому что у нее, как предполагал Игорь, был бзик — она, видимо, хотела замуж. Мамка девушки, как случайно услышал Игорь в разговоре родителей, в девичестве удачно вышла за обеспеченного человека много старше себя и за всю семейную жизнь ни одного дня на какой-либо службе не состояла. Основными ее занятиями были домоводство, воспитание дочери и мужа согласно своим личным представлениям о счастье. Ни одно слово так не научит, как наглядность процесса. Кира естественно впитала в себя всю плоть и кровь того образа жизнеустройства, в котором она купалась с самого рождения. Муж должен быть безусловно. Он должен быть ручным и великодушным, и еще он обязан хорошо зарабатывать. Не имеет большого значения, чем и как. За него надо держаться всеми конечностями. Одной в нашем обществе невыносимо трудно. Насиловать одинокую женщину в той или иной мере в государстве всеобщего равенства будут все — от сантехника до участкового, от школьного физкультурника до бухгалтера ЖЭКа. И еще — с лица чай не пить, любовь дело наживное и не обязательное. Главное, чтоб человек был хороший и без сквозняков в башке и жилплощади.

Закусив губу, Кира входила к Игорю, садилась у письменного стола. Он смотрел на нее и размышлял — вроде бы умная девушка, чего она здесь забыла? Сама напрашивалась и исправно заходила.

Близости особой кроме страстных поцелуев не допускает, по рукам бьет, если они случайно заползают ей в трусы или на тугие застежки лифчика, но в гости регулярно ходит. То есть резон какой-то неведомый у нее был… Но какой? Тогда Игорек о нем мог только строить догадки… И ситуация с поцелуями его тоже порой сильно озадачивала. Иногда они ходили в кино. После фильма Кира по настроению позволяла себя поцеловать. Но места для проявлений чувств она выбирала сама. Незабываемые были моменты — на ступенях перехода с Тургеневской на Кировскую. На Площади Революции у статуи красноармейца с гранатой. На мостовой Сретенки, когда зеленый для пешеходов уже гас. Он, конечно, терпел такую экстравагантность и даже научился ее проявления как-то худо-бедно предсказывать и оттаскивать подружку в сторону. Но объяснить себе мотивы неземной страсти к публичным поцелуям он не мог. Дома — со скрипом и вечной настороженностью. Снаружи, в массах — да пожалуйста! Смотрите все! Это моя плюшевая игрушка!

Но руку и сердце плюшевый ей предлагать не собирался. Уходить в чужой дом он считал делом постыдным. Игорь работал и учился — денег в семье не хватало, потому что они сообща выплачивали пай в кооперативе, а отец и мать были уже глубокими пенсионерами и в любой момент могли потерять работу. Привести в дом невестку? Тоже не годится — предки заслужили покой на старости лет.

Но Кира заходила. Намерения «высоких сторон» были ясны, тогда чего, собственно, ему можно было ожидать от визита? Поэтому Игорь особо не церемонился. Все равно доступ к телу открыт не будет. Линия партии и чаяния народа никогда не совпадали.

Под Скальдов они просто молча смотрели друг на друга. Так было и в тот раз. Она позвонила, чтобы зайти и вернуть что-то, взятое взаймы. Но Игорек решил пойти ва-банк и поставить, если потребуется, точку. Был вечер. Кира привычно озиралась, как будто была здесь первый раз. «Книги ищет, упорная», — думал Игорек. А их, как и всегда, на виду в квартире не было. Мать пользовалась библиотекой. Отец дважды в месяц вечерами изучал самый дешевый из обязательных для военных журнал «Проблемы мира и социализма», который после прочтения, нанесения пометок красным карандашом и конспектирования, под тяжелые вздохи агитатора госпитальной аптеки в конце концов оказывался разорванным на четвертинки и завершал свой земной путь в чреве объемистого матерчатого конверта — спутника унитаза. Издавался вестник вечных и неразрешимых проблем в Праге на хорошей бумаге, но пользоваться им по назначению было неудобно — бумага была мелованной, скользкой. Кира, как всегда, искала книги, и как всегда напрасно. Зато на этот раз в доме гвоздем программы был некий другой, такой же экзотический, как и сброшюрованное печатное слово, предмет. Игорь, внезапно ощутив необъяснимый всплеск вдохновения, купил в овощном ананас. Он красовался на столе, словно крест на заброшенном погосте — уныло покосившись кочерыжкой, рядом с лежащей на боку (стол качался, и все было недосуг подложить под ножку что-нибудь умное из «Проблем…») бутылкой Тамянки из того же овощного. Кира с удивлением разглядывала аскетичный натюрморт — корнеплод, вино, нож и два граненых стакана. По ее лицу пробегали облачка сомнений. Крылья чувствительного длинного носа затрепетали, она, втянув ноздрями воздух, принюхалась к аромату квартиры, и успокоившись (алкогольные пары еще не витали в воздухе — кавалер не принял «для храбрости» перед визитом дамы), невзначай спросила, с ударением на «сейчас»:

— Что ты сейчас читаешь?

— Попкова и Бабкова.

— Не читала. Интересно?

— До одури. Неорганическая химия. Завтра в два экзамен. Тогда… — скороговоркой Игорь быстро закончил свою основную мысль, — может быть уже выпьем?

— Категорически не пью, ты это прекрасно знаешь. Не переношу пьяных. Убирай. Давай лучше поговорим.

— О чем?

— Ну… Ты не слышал оперу «Леди Макбет Мценского уезда?»

— Не-а.

— Там ария одна есть, очень красивая… Катерины. Я попробую напеть. Можешь заткнуть этих страдальцев?

Prześliczna wio-wiolo-

Wiolonczelistka — la-la-la…

— А чего вдруг? Хорошо поют. Понятно.

— Если понятно, у меня есть «Чапаев» на польском.

— Да не надо. Я кино смотрел.

Наряд Шапориной был по-летнему легкомыслен. Из широкого ворота вылезали бретельки лифчика, во дворе галдели дети, под окнами проезжал поливальный трактор, а в глубине души Игорька зарождались логические цепочки дальнейшего поведения. Одна причудливее другой. Но с неизменным и неизбежным финальным фейерверком — пылким и страстным совокуплением. Роль гостьи предопределена — поддаться лавине чувств и сдаться на милость хозяина. Зелено — желтый ананас чего стоил! И Тамянка досталась Игорю не даром…

Рулимый подсознанием, он встал как сомнамбула и машинально распустил поясной ремень. Без его поддержки брюки тотчас свалились на ступни. Прекрасные намерения кавалера сразу обозначились до неприличия. До хорошего такого крепкого неприличия. Игорь, путаясь в штанах, шагнул к окаменевшей на диване Кире и легонько пальцами раздвинул полы ее платья. Они с готовностью распахнулись сами, пуговицы, повыскакивав из петелек, приглашали дальше. Обнажившийся атлас бедра разрядницы, прыгуньи в высоту заставил взбурлить кровь в местах черепа, еще не занятого Попковым и Бабковым. Таких мест на удивленье оказалось предостаточно. Игорь, застыв зачарованно, разглядывал открывшуюся панораму. Кира, нервно задернув ткань обратно, презрительно фыркнула.

— Онанист.

— Дура. Может быть, портвейна?

— Что же ты делаешь, гаденыш? Лучше поцелуй меня.

— Портвейн.

— Никогда!

— Чего пришла? Мне учиться надо.

Он, вскипев, поднял ее со стула. Она не сопротивлялась. Выгнать ее, что ли?

Кира с неожиданной готовностью приблизила свое лицо, полуприкрыв глаза. Игорь, в душе чертыхнувшись, немедленно впился в ее влажные губы. Гостья поначалу ответила, но через секунды застыла и затем неожиданно обмякла. Ноги ее подкосились, она медленно сползла на пол из разжавшихся от неожиданности рук Игоря. В его ладонях осталась ее шкурка — платье. Лицо Киры было бледно, глаза закрыты.

«Какая дивная мизансцена! Кино! — изумился Игорь. — Она раздета, в обмороке, я без порток. Не удивлюсь, если сейчас вломится вся родня Шапориной — наконец-то попался! Думал, тебе сойдет с рук?»

… А ведь хороша, недотрога! Маленькая резиновая грудь, спортивный лифчик, плоский живот с выступающими по краям тазовыми костями, аккуратный пупочек, трусики с изображением Микки Мауса. Жуть какая-то. Небось, у девушки в сортире висят фотографии цветов. Выглядит как подросток. Ведь не подумаешь, что она преподаватель теории музыки.

Он бережно поднял Киру на руки. Она пришла в себя, широко раскрыв глаза.

— Куда ты меня тащишь?

— В постель.

— Зачем?

— Надругаться! — съязвил Игорь.

— Я не хочу! Я не так все представляла! Перестань кривляться, это важный момент в жизни девушки и его надо…

Он от неожиданности остановился.

— Ты еще и девушка?

— Нет, дурак! У меня был опыт с мужчиной.

— Ого! Непорочное зачатие? Чем же вы занимались?

— Не тем, о чем ты подумал, жалкий извращенец.

— А-а, ясно. Хотя совсем не ясно. Кирочка, не имею права этого требовать, но мы должны удостовериться в нашей совместимости. Меня озадачивает твоя страсть к системному воздержанию.

— Нет! Нет и нет. Я еще недостаточно тебя знаю. И пока не уверена, что хочу тебя как следует. А удостовериться в совместимости мы можем по-другому. Моя подруга уехала в отпуск и оставила мне ключи от квартиры. Если согласен прожить месяц вместе, то собирайся.

— Постой, постой… Нам? Ты, ласточка моя, уже все спланировала? Вы будете со мной жить в одной квартире, а я буду на табуреточке в коридоре ждать, когда вы захотите меня как надо? А если в вашей головке какое-то колесико заест? Мы вернемся к своим родителям? Папочка, мамочка, мы с Кирой не ужились. Они спросят — почему? И я скажу им, шмыгая носом, горькую правду — она мне не дала. Отец начнет вынимать офицерский ремень из шкафа, а мать тихо уйдет на лавочку во двор. Анекдот!

— Анекдот? Это невыносимо! Я отдаю ему себя, а он думает о папочке и мамочке!

— Отдает она! И где оно это? Мы еще даже не перепихнулись, а я уже слышу попреки! Иди ты в жопу со своей квартирой и подругой. У меня нет времени на ухаживания, я должен полюбить Попкова и Бабкова до завтрашнего утра, иначе меня публично поимеет кафедральный химик-неорганик. Нам такой хоккей не нужен!

Пластинка кончилась, игла съехала, динамик продолжал щелкать и шипеть. Двадцать минут жизни. Игорь, оцепенев, думал о том, что мог бы чего-нибудь еще узнать про ковалентные связи.

А Кира в этот момент с животным возгласом: «Господи! Какой ужас!» и глазами, полными слез, как вихрь длинными шагами бросилась вон, стукнув входной дверью жильца с верхнего этажа, приготовившегося вытереть ноги о чужой половик. Виноватый ананас на тарелке выглядел словно кукиш. Игорь, отшвырнув в сердцах мешающие брюки, нехотя заторопился следом, чтобы закрыть оставленную нараспашку дверь. На лестничной клетке на него вытаращился, потирая ушибленную коленку, изумленный сосед.

— Куда это она?

— Куда-куда… Бутылки сдавать.

Внизу хлопнула дверь подъезда. Ананас стоил почти пять рублей.

 

* * *

Прошло несколько длинных лет… Шапорины разменялись и переехали. Игорь уже писал диплом. Конечно, у него были романы с другими девушками, но без визитов Киры он скучал. Игорь собрался с духом и позвонил ей. Любопытство взяло верх.

Он (безразлично): Привет!

Она (удивленно): Ого! Зачем ты звонишь замужней женщине?

Он (чуть живее): Ой. Не знал… Серьезно? Тогда предложить адюльтер и послушать про виолончелистку. Ананас, правда, засох… Без него я даже не знаю, как тебя затащить в койку.

Она (язвительно): Я думала, ты под этот антураж не одной идиотке влез между ног. А ты как был мерзавец, так и остался.

Он (с горечью): И ты не изменилась… так придешь?

Она (без паузы): Я подумаю. До завтра.

Он (недоуменно): В смысле?

Она (твердо): До встречи завтра.

Черт! Напросился. Надо в овощной. Никаких плодов заморских пальм — плохая примета. Завтра будет капуста провансаль.

 

Она пришла. Опоздала на час. Родители вернулись из кино. Зная, что в гостях будет Шапорина, вернулись с тортом. Пока они готовили на кухне чай, Игорь и Кира уединились в его комнатке. Платяной шкаф с зеркалом, письменный стол, стул и кровать. Все, как у людей. Он не утерпел и сразу задал основной вопрос.

— Зачем замуж выходила?

Кира пожала плечами.

— Он этого очень хотел.

— Как это?

— Виктор увидел меня в метро. Увидел из соседнего вагона. Он ТАК посмотрел на меня, что я растаяла. У тебя никогда не было таких глаз. Он аспирант, кстати. В отличие от тебя. Он — умный.

— Кого только в катакомбах не встретишь. Охренительно романтично. И удобно — умный для жизни, дурак для развлечений. Аспирант, говоришь? Астматик?

— Игорь! Хоть сейчас помолчи! Ты думаешь, я пришла упражняться в остроумии? Аспирация и аспирантура — разные по смыслу слова.

— Понял. Я раздеваюсь, а ты, не прекращая поучений, идешь в ванную. Только быстро и про себя. Родители дома, сама понимаешь.

— Какая же ты скотина! Я готова. Поцелуй меня.

И снова поцелуй. Такой же экстремальный, как в час пик посреди Садового кольца.

— Не рви пуговицы, я сама сниму. Отвернись. Постель хоть разбери, ухажер.

— Но ты красивая! Дай полюбоваться.

— Нечего смотреть. С меня уже сняли сливки.

А посмотреть снова было на что… детское белье сменилось на практичный шоколадного цвета трикотаж. Никуда не делись неторопливая тягучая грация тренированного и хорошо растянутого худого тела, субтильные косточки ключицы, нежные длинные пальцы, пробежавшие по лицу Игоря и закрывшие ему глаза.

— Я прошу, пожалуйста, не смотри.

Они поцеловались долгим поцелуем. Страсти Кире не занимать. Игоря, к его удивлению, подстегнуло еще и то, что сейчас он опередил когда-то более проворного самца. И девушка начинает таять и плыть… От возбуждения трясет обоих. Игорь и Кира, обнявшись, валятся в кровать, чьи пружины не привыкли к таким оскорблениям, и они в ответ отзываются страшным скрипом. Ну точно, сейчас родители переглядываются на кухне.

Небольшая возня, вздохи, полустон… и вдруг, спустя несколько миллисекунд, все неожиданно, как после схода лавины, кончается оглушительной пустотой. Вот она, кара господня, за отпущенные вожжи.

Невероятно какая дурь подчас лезет в голову в самый неподходящий момент! Игорь вспомнил урок Юрий Палыча.

Но поздно — с Кирой все вышло иначе. Наставления бывалого ничем не смогли бы помочь. Игорь даже не успел собрать чемодан, какой там трамвай! Все исторглось, как будто лопнул целлофановый пакет с водой. Как детский шарик, проткнутой иглой. Кира только и успела ахнуть.

Он лежал на ней дохлой камбалой и тупо соображал, как это могло произойти. Кира с горькими складками у губ отрешенно глядела в потолок.

Наконец она произнесла: «Я так и знала».

— Если бы я сам знал! — простонал Игорек.

— Я совсем о другом, — с тихой грустью прошептала Кира. — Ты меня любишь. Господи, какая же я дура…

— Прости… Прости, мне так неловко. Я сам не понял, как это произошло. Раньше такого не бывало… Но постой, ты хочешь сказать, что твой тебя не любит? — освобождаясь и отодвигаясь в сторону, спросил Игорь, чтобы как-то сменить тему, замять произошедшее.

Кира в задумчивости положила ногу ему на бедро. Провела пальцем по волосам, носу, губам, разглядывая его профиль.

— Надо же, как интересно тебя видеть отсюда. У тебя, оказывается, длинный нос.

Потом задумалась.

— Вопрос ребром. Хочешь знать, любит ли он меня? Не берусь утверждать. Каждый любит по-своему. Витя — ягодка другого поля. У него в детстве были не те книги. В технике он разбирается, но остальное… Подслушала случайно, как они с братом по телефону обсуждали секс. Оба мерзко хихикали и бахвалились. Называли процесс ха́реньем. Я поняла из разговора, что муж меня ха́рит. Днем я затащила его на выставку Россетти, а вечером он меня на букву «х»? Здесь просто смердит любовью, хотя Виктор искренне считает, что благоухает. А я нет. Поэтому он намекает, по каким-то своим местечковым представлениям о чувствах, чтобы я стонала и кричала. Я не хочу участвовать в инсценировках. Он делает это долго, нудно, сосредоточенно, и как только его перфоратор начинает твердеть чтобы извергнуться, он теряет голову, глаза стекленеют, начинаются конвульсии и, запрокинув голову к потолку, он рычит: «Да! Да!! Да!!!» Завершив вторжение, укатывается в сторону как, ей богу, не могу избавиться от патриотического клише — партизан в тулупе, успевший закопать мину под рельсом. Дежурно облизывает мое ухо и, отвернувшись, в минуту засыпает. Он теперь мне ничего не должен. Я хуже скомканной промокашки! Поэтому твоя скоропалительность не очень-то и расстроила. Физически, разумеется, я разочарована, но морально мне приятно. Это был всплеск чувств, а не рабочая смена. Вите без любопытства, что я до этого читала лекции, готовила, работала с рукописями, помогала маме, стирала, мыла посуду. Мне надо как-то переключиться, но что это за блажь, если ему необходимо мясо каждый день и секс? Виктор — охотник по натуре, скрытый насильник. Как и многие, в этом амплуа он выгорает и не понимает этого. Хотя уже для старта требует от меня каких-то несусветных вывертов.

— И ты…

— Нет уж, увольте… Ему в интерес разные и, главное, чужие прелести. Пожирнее, помассивнее… Я же — тощая, как бродячая собака. Он смотрит порно, где роскошные формы и никаких прелюдий. Потом занимается мною. Такой вот у меня зверек, Игореша, храпит по ночам под боком…

Его сознание не принимает простую истину: coitus — действо парное. Ты мягок, чувствителен, отзывчив, он груб, несговорчив, императивен — типичный провинциальный абьюзер. Я его не переделаю, но и ему не поддамся. Мы будем бодаться всю жизнь. Не потому, что я упряма, нет. Потому что я по-иному просто не могу. Что поделаешь — такова женская доля. У него и имя в переводе — победитель. Пустое дело — объяснять Виктору, что переспав с королевой, он не станет королем. Он-то может думать про себя, что он владыка небесный, но суть его незыблемо плебейская, потому что он не хочет учиться, ибо уверен, что и так сойдет. Меняться для любимой — это не для него. Боюсь даже подумать, что толкало его ко мне. Наверное, родительские хоромы.

Игорь удивился: «Он приезжий?»

Кира равнодушно развела руками: «Так и есть. Но я не придавала этому значения. Люди живут везде. Думала, что из любой глины я вылеплю себе по моим потребностям. Из иногороднего будет даже проще».

Кира продолжала говорить, рисуя пальцами узоры по коже Игоря, спускаясь все ниже и ниже по его животу.

— Других, что ли, не было? Почему Виктор?

— Ты был занят все время собой — работал, учился, дурачился. Одним словом — мальчишничал. Я некрасива, близорука, а мужики всегда выбирают себе вывеску — завидуйте! Моя! Вот кого я поимел! Я не лузер! Станок вас всех еще интересует. С этим у меня порядок, только «мясца» не хватает. Кандидаты ходили вокруг да около, время шло, ты исчезал, пропадал и вдруг такая стабильная страсть в подземелье, — Кира улыбнулась.

— Прямо на путях. Он на станции перебежал в мой вагон и я, клянусь, почувствовала искреннее обожание, будто и впрямь я не замарашка, а прелесть… Так было. Сейчас он другой. Мать еще меня давила постоянно… Что ты как тютя, юбкой не махнешь, бретельку не спустишь, чулок не подтянешь, не споткнешься, в конце концов, перед кем надо? Соберись, тряпка! Вот смотри — я… и снова и снова про себя. Витя ей, кстати, понравился. Она и про это начала зудеть — мужу важно иметь нормальные отношения с тещей. Я сломалась. Что было неправильно: право выбора в природе всегда за самкой.

— Ты красива по-другому, — вздохнул Игорь. — Глупо жениться на лице. Или станке. У тебя классная завораживающая пластика. Твоя красота — тихая, глубокая, не всем дано рассмотреть. Такую осознаешь головой, глаза часто обманывают. Шеф любит говорить: «Баба красива, пока молчит». Ты особенная — у тебя наоборот. Даже сейчас. И очки тебе к лицу.

Пальцы Киры добрались до нужного места.

— Почему ты раньше молчал? Я про тебя всегда думала, вспоминала, воображала. Ты иногда вредничал, но ждал, забавные выдумки твои… ананас… Я тогда услышала, убегая, про бутылки и рассмеялась — вот засранец! Слезы сразу высохли. Я поймала себя на мысли, что мне просто доверять тебе свои тайны. Подруги завистливы и трепливы, мужчины хвастливы и эгоцентричны, а ты понятный, открытый для меня человек. Чувствую — любишь.

Игорь лежал, прислушиваясь к себе, все еще оглушенный недавним фиаско, но напряжение исчезало. Он постепенно успокаивался. То, что было только что внезапно разрушившейся руиной, начало снова упорно стремиться вверх. Но Кира как будто этого не замечала или делала вид, что не замечает.

— Мне легко говорить с тобой. С Виктором нет. Обожглась быть откровенной. Важное для меня он может не понять и выбросить в мусор. Без всякой злобы, просто походя. «Отвали, я занят. Не фига башку забивать всякой дурью». До сих пор не понимаю, как ему удалось обломать меня. Наваждение? Колдовство? Судьба? Для чего? Или для кого? — Кира вздохнула, наклонилась над Игорем и заглянула ему в глаза, будто попыталась что-то увидеть. Лицо ее казалось окутанным флером, в вечернем полумраке комнаты оно выглядело нечетким, с размытыми контурами, пронзительно красивым. Игорь широко раскрыл глаза — это была совсем другая, не такая как раньше, Кира.

Пауза закончилась — она притянула его голову к своей острой груди.

— Я не изменяю. В природе нет понятия украсть, есть понятие упустить. Белый танец. Сделай это, пожалуйста, нежно.

Он внутренне похолодел, подобрался — вдруг опять повторится?

Внезапно раздался легкий стук, дверь тихонько скрипнула. Игорь изумился. Вот те раз — мы даже не закрылись как следует! В комнату на секунду заглянула мама.

— Игоречек! М-м-м, простите… Сынок, приглашай девочку пить чай! Папа нарезает торт.

Кира улыбнулась. Долгим и грустным взглядом окинула Игоря: «Смешно. Сбылась моя мечта — твоя мама увидела нас вдвоем в постели».

И ответила вслед закрывшейся двери:

— Спасибо, Вера Ивановна. Мы идем.

— Вот так сразу все закончить? Было другое приглашение. Раньше, — вскинулся Игорь.

— Да. Я была первой. Твоя мама очень вовремя вошла. Теперь я девочка без имени… Это знак. Я все поняла и ухожу.

— А я не понял. Запросто встала и ушла?

— Да. Так. Не отговаривай.

— Жаль… Дать тебе торта с собой?

— Спасибо, нет. Вот, возьми на память. Чапаев на польском.

Она оделась.

В дверях он спросил ее: «А ты… придешь еще?»

Кира ушла… Но успела ответить: «Нет. Это слишком просто».

 

Больше они не виделись. Он перестал ей звонить, молчала и она.

 

Спустя несколько лет Игорь случайно встретил мать Киры. Они разговорились. В конце обязательных пассажей о погоде и цветущем виде собеседницы Игорек как бы невзначай спросил о своей давней подруге.

Только что улыбавшаяся женщина скривилась, будто ей вместо конфетки подсунули дольку лимона.

— Кира? Она, конечно, хотела принца на розовом коне. И попалась. У него прекрасный фасад — экстерьер, манеры, но внутри он оказался гол как сокол, да еще и хитер — «все надо делать плохо, иначе потом с тебя не слезут». Хотя жирный плюс имеет: все-таки прилично зарабатывает. Остальное, считаю, можно и проехать. Ну, по дому ни черта не делает. И не надо — исправлять дороже выходит. Ну, выпивает.

— Как? — ужаснулся Игорь. — Кира разрешает?

— Он не спрашивает. Бывает, что крепко прикладывается. Виктор — большой любитель ресторанов. Но моя молодец! Вся в мать. Не спускает, со слезами, но лупит своего ненаглядного. Да с него как с гуся вода. «Клянусь — последний раз!» Неприятный нюанс, но у кого их нет? Мой муж тоже не сразу обломался… В семье у мужчины свободы быть не должно. Иначе будет грех. Кира либералка, считает по-другому. Запустила Виктора в огород, вот и пожинает. Позвони ей, все для нее будет отдушина. Вправь ей мозги. Меня она не слушает.

 

После недолгих раздумий он позвонил, но разговор не заладился. Кира говорила с вызовом, напряженно. По шорохам и шумам Игорь догадался, что она стирает, зажав трубку плечом. Слушать ее когда-то приятный мелодичный голос, превратившийся в резкий ехидно-поучительный тон заштатной училки, было горько. Она говорила много, менторски, сбивчиво, как будто опасаясь, что ее вот-вот оборвут. Но Игорь понял суть монолога — она закрылась от действительности, вывесив в кухонную форточку флаг — «Мне ничего не надо. Повторений прошлого не будет. Я счастлива. И не пытайтесь меня разубедить. Я мужнина жена и буду нести свой крест. Все предопределено. Я беременна».

Игорь на полуслове нажал кнопку отбоя.

 

Со временем пластинка Скальдов заигралась до песчаного скрипа, и Игорек ее выбросил.

Повертев в руках затертый, уже прохудившийся по углам конверт и вспомнив, как ему нечем было заплатить за провоз багажа на трамвае в Хельсинки.


 

 
html counter