Анастасия ГОРАН (г. Москва) ТРУБА

Теплый, почти летний ветер раздувал вихры и парусил широкие штанины. Вовсю гомонили птицы, а солнце ослепляло и грело. Завтра воскресенье, и вообще скоро начнутся каникулы! Васька шел домой из школы, и настроение было просто замечательным.

Над огромными дверьми районного дворца культуры трое мужиков приколачивали транспарант «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме!». Кумач никак не хотел вешаться ровно и Остап Осипович, директор дворца, как мог руководил процессом.

Васька остановился и начал наблюдать, чувствуя некую причастность — он задержался в школе, рисовал с Зинкой и Севкой стенгазету. Севка сказал, что внизу надо дописать слова Хрущева «За работу, товарищи!». Люда, старшая пионервожатая, одобрила, и Севка, гад, распустился от собственной значимости, как индюк. А краски-то как раз и не хватило! По-быстрому ее можно было взять во дворце культуры у художника, и Вася вызвался принести: у него был свой прибыток — можно зайти в здание легально. Васька с друзьями проникал туда через окошко с заднего двора, потому что дед Ваня на вахте в дверь не пускал, говорил нечего тут шляться, тут учреждение. Но интересно же! А сейчас Вася важно благородно войдет, дед Ваня на охране спросит его грозно: «А ты ж куды, хлопче, собрався?» — а Василий, гордо подняв подбородок, ответит: «По делу. От школы. К художнику Николаю!» — и чинно пройдет мимо. Пусть только попробует не пустить! Васька примчался к дому культуры. Из отрытой двери пахнуло знакомым пыльным и приятным запахом. Вахтера, как на грех, не было. Вася даже потоптался перед его столом, чтобы придуманный диалог произошел, да дед не появлялся. «Ладно, может, когда возвращаться буду, увидимся», — досадливо подумал Васька, и рванул в левый коридор в подсобку художника.

Николай как раз дорисовывал афишу к новому фильму.

— Здрасьте! Меня до вас Люда прислала. Просит краску в школу дать.

Николай обернулся, поглядел на вошедшего и, щурясь от дыма, языком переложил из одного угла губ в другой тлеющую беломорину. Пыхнул.

— А что ж это она сама не пришла, а ординарцев таких присылает? — хитро и насмешливо спросил Коля.

Ординарец! Васе очень понравилось, он даже плечи расправил.

— Ну… Не знаю… Занята, наверное!

Николай хмыкнул.

— Много краски-то надо?

— Да не, там только «за работу, товарищи» раскрасить.

— Где раскрасить? На ткани?

— Не, на стенгазете.

— Другое дело тогда, — Коля продолжал хитро щуриться, — тогда вот тебе, — и протянул баночку с красной краской.

— А шо, это новый фильм? — Васька указал подбородком на недорисованную афишу и внутренне просиял — он нашел известие, которым Севке можно будет «баки» забить.

— Ага, — рассмеялся Николай, его забавлял этот вихрастый паренек.

— Ну, пошел я тогда. Спасибо! — и Вася, торопясь, выбежал в двери, забыв о необходимости чинности своего поведения для вахтера.

Проносясь мимо деда Вани, только и услышал:

— Ты куды? А ну стой!

— Я в школу, деду! У Николая краску взял!

Все это происходило здесь часа три назад, сейчас вот транспарант вешают. Афиши не было. Вася в школе уже рассказал о названии фильма и все уже «забились» пойти на сеанс — информация требовала доказательств, иначе Васька трепло, и позор ему вечный за это. Поэтому он немного нервничал — вдруг этот фильм будут показывать не сегодня, а завтра?

Его мысли прервал вид груженой, неспешно въезжающей на двор дворца культуры телеги. Рядом шел завхоз. Остап Осипович прервал свое руководство, откинул рогожу, и солнечные блики от чего-то восхитительного заслепили Васе глаза. Завхоз достал из соломы огромную медную трубу и осторожно постучал по раструбу:

— Вот, Остап Осипович, все привез! Три трубы, фагот, кларнет и валторна.

У Васи защемило внутри. Не отдавая себе отчета, он вырос перед директором и звонко произнес:

— Доброго здоровья, Остап Осипович! Здрасьте!

— А-а-а-а, Вася! Привет. Как дела твои?

— Хорошо, спасибо, Остап Осипович!

— А у нас, видишь, Васек? Что нам из района выделили! Теперь духовой оркестр будет, — директор любовно погладил медный бок.

— А кто играть будет?

— Найдем! Теперь у нас, Вася, еще один кружок будет, так что своим друзьям передай, и приходите учиться. А батьке своему скажи, чтобы зашел до меня.

— Хорошо, Остап Осипович, скажу.

Распрощавшись с директором, Вася помчался домой — надо было срочно накосить травы, пока роса не появилась. Если не успеет, от отца достанется — мало не покажется. Папка был мужиком строгим, до ремня дело быстро доходило.

А вечером, хоть афиша и подтверждала, что Васька трепачом не является, пошли смотреть фильм. Но он, конечно, так себе оказался: ни войны, ни разведчиков, ни индейцев.

— А знаете, что у нас кружок духовых инструментов Осипович открывает? — победно вбил последний «гвоздь» Вася — после доказанной информации о фильме Севкина слава от стенгазеты насмерть померкла.

— Нет. Да ты гонишь! Откуда знаешь? — послышалось с разных сторон.

— Сам сегодня видел. Из района завхоз привез. Даже кларнет есть. Оркестр будут собирать. Осипович сказал и кружок будет.

— Вот здорово! А когда откроют?

— Узнаю, — деловито ответил Васька.

Все новое было интересно, но и не только. Каждое увлечение могло сыграть на руку. Вот, к примеру, сосед Васи умеет играть на кларнете, так все похороны, все свадьбы его. И поесть-выпить дадут и расплатятся. Музыка — дело прибыльное. Но и это не главное — Васе страстно хотелось научиться играть. Его завораживала сама конструкция инструмента, блеск, красота, звук… ну, и почет будущий, конечно же.

«Удачный сегодня день! Домой пора. Отец хоть сегодня и в рейсе, можно не опасаться, но лучше не попадаться», — подумалось Ваське.

— Хлопцы, я до хаты. Бывайте! — он, скоро попрощавшись, свернул в темноту, сиганул через забор, чтобы укоротить дорогу к дому.

Луна освещала Васин путь лучше всякого фонаря. Еще от калитки он увидел, как на веранде сидел отец с другом. Ужинали.

— Здрасьте! — крикнул Васька из темноты.

— Ты что ж, не загулялся ли? — мирно спросил отец, и Вася понял, что «грозы» не будет.

— Так вот же ж я уже, пап!

Отец кивнул и продолжил неторопливый разговор.

Вася хоть и был мал тогда, да помнил, как отец появился в доме. Жили они с мамой и сестрой, и вдруг мужик пришел, велел называть его папой. Появился «с тюрьмы», как сказали соседи. «С тюрьмы» и со справкой о реабилитации. Васька недавно, пока дома никого не было, из любопытства копался в ящиках, нашел старое портмоне, там много всего было, в том числе и пожелтевшая бумажка с печатью. «Дело по обвинению… года рождения… уроженца… до ареста, то есть до 1950 г. работавшего бригадиром лесозаготовительной бригады Леспромхоза… пересмотрено военным трибуналом… 1955 г. Постановление в отношении… отменено, дело производством прекращено за отсутствием в его действиях состава преступления… по настоящему делу полностью реабилитирован. Председатель…» Печать. Синяя.

— Давай, Корней, выпьем, — услышал Вася приглушенный голос отца, — может, что хорошего и будет. Усатого, вишь, вынесли, налог отменили…

Поев, Вася вошел в спальню. Разделенная шкафомона служила ему и его младшей сестре детскими комнатами. Оксанка, не шевелясь, сидела в постели над раскрытой книгой.

— Что читаешь?

— Сказки, — ответила та, не поднимая головы.

«Сегодня мирная какая-то…» Ксанка хоть и была моложе на два года, да на полголовы выше, что третировало Васю до неимоверности. Они и дрались даже. Мама во времена их недолгих перемирий говорила как бы невзначай: «Вот уж погодите пару лет, посмотрим, кто выше будет». В Васю это высказывание вселяло некую надежду, на сестру же, казалось, подобные предостережения вовсе не действовали. Бывало, она заходила на кухню, где Вася делал уроки, специально подпрыгивала и раскачивала лампочку, потом показывала язык и сбегала. А Васька оставался в бликах долго раскачивающейся лампы. Это страшно раздражало! Но Васька терпел, скрипел зубами и ждал.

Он достал из портфеля книгу, которую вчера взял в библиотеке, и тоже принялся читать.

А на следующий день, переделав домашние дела и мимоходом уроки, Васька помчался на встречу с Михой, Павлом, Севкой и Югой. Югу звали на самом деле Юрой, но в детстве он не выговаривал «р»и на вопрос как его зовут, отвечал Юга. Это так нравилось его старшим братьям, что стало для Юры кличкой, а потом переросло и в собственное имя.

Пашки не было. Ребята, не дожидаясь, пошли к его дому и увидели, как он с родителями заходит в калитку — только что приехал от родственников. Пашкина мама крикнула сыну, чтобы тот пошел, переодел штаны и наносил воды в кадку, сама скрылась в доме. Ребята вчетвером, пока другу не дали новых указаний по работе, быстро наносили вместо него воды и готовы были уже идти, как поняли, что все время, пока они трудились, Паша зачаровано рассказывал, какой новый мопед у его дядьки, и как он разрешил своему племяшу покататься самому и покатать соседскую девчонку.

— Паша! — донесся из дома голос Пашкиной мамы.

Это могло означать одно — сейчас зададут новую работу.

— Шухер! — молниеносно отреагировал Пашка, и вся братия стремительно рванула к забору в кусты.

Когда зов послышался второй раз, ребята уже были через два двора.

— Айда, хлопцы, на птицефабрику, — предложил Мишка, еле переводя дыхание от быстрого бега.

— Че там делать-то? — заныл в ответ Севка, он, как и обычно был вселенской занозой.

— А ты чего предлагаешь? — завелся Васька.

— Пошли скупнемся лучше, жарко же, — Сева отреагировал так мирно, что Вася перестал петушиться.

И правда, стояла весенняя жара. Вода точно была еще холодной, но купальный сезон можно было бы и открыть.

— О! А потом на фабрику сгоняем! — согласился Миха.

— Хлопцы, я в новых штанах, — робко начал Пашка.

— А чего ты их не переодел? Мопед-мопед! Иди по-тихому, скинь, мы подождем.

— Не. Загонит. Отец дома, мамка сечет, — напряженно ответил Павел.

— И что теперь? — Севке хотелось купаться.

— Да ничего. Пошли, хлопцы, вы скупнетесь, я на иве посижу.

Ребята пошли к своему любимому месту, где над одним из затонов огромного водохранилища свесилась столетняя ива. Берег был глинистым, поэтому выпачкаться можно было сходу, особенно если начать надевать штаны пока не обсох. Но это ничего, надо дождаться пока глина высохнет полностью, и тогда ее можно растереть в пыль и выбить из ткани. Ребята так и поступали всегда, но у Пашки штаны были новые, черные, первый раз надетые, да еще и с карманами! Из таких штанов глину без последствий не выбьешь. «Хорошие штаны, нечего сказать, и карманы глубокие, в такие карманы можно не одну батарейку засунуть, и видно не будет! Для Пашкиной мамы эти штаны как для Пашки новый мопед, ясное ж дело, отчего он даже купаться отказывается», — размышлял на ходу Вася.

Из-за нежной, но уже буйной зелени высоких кустов блеснула гладь воды, и от предвкушения радости сердце в груди громко заухало и сбилось дыхание.

— Вода! — крикнул Севка и побежал к иве, за ним припустили и остальные.

Быстро раздевшись и побросав по кучкам одежду, кто в траву, кто швырнув на ствол дерева, четверо друзей подбежали к воде. Севка кинулся с разбега в обжигающую воду, намеренно обрызгал друзей, те бросились догонять. Кричали и барахтались, притапливали друг друга, брызгались.

— Давай-давай, сильнее его! — непонятно кому орал Пашка с дерева.

В запале он залез на самую макушку наклоненной ивы и чуть не срывался.

— Паш, давай к нам!

— Не могу! Мамка за штаны прибьет, — с досадой ответил Пашка.

— Так ты аккуратно ботинки скинь на землю, штаны сними на дереве, там обсохнешь, там и оденешься, — предложил Юга.

Это было резонно.

— А! Была не была! — Пашка стал торопливо раздеваться, но аккуратно снял и положил штаны на ветку и прямо оттуда прыгнул к друзьям.

Через некоторое время Вася почувствовал, как у него дрожит подбородок и поплыл к берегу. Подтянулись ребята, сели рядом на траву. Сидели и сопели, сжав дрожащие руки в кулаки, старались согреться. Солнце пригревало, тихо плескались о берег небольшие волны водохранилища, а сквозь прикрытые мокрые ресницы проникали солнечные блики.

— Хорошо скупнулись, — проговорил удовлетворенно Севка и лег на траву.

— Ну что, на фабрику?

— Может, не пойдем? — донесся Пашкин голос с дерева.

— Ты что? Не понимаешь? Сегодня ж воскресенье — все уже по хатам разошлись. Самое время — сторож один. Наберем по пять яиц, да и уйдем, — Мишка был непреклонен.

В местном сельпо можно сдать десяток яиц за шестьдесят копеек. А уж на эти деньги можно шикануть — и мороженое купить по десяти копеек за порцию, и в кино сходить за пять, можно было купить карамельных подушечек или даже халвы! А можно раскошелиться и на карамель «Премьера», которую все от мала до велика называли шоколадной, потому что она была обсыпана какао.

— Точно! — рассмеялся Юрка. — А ты на шухере постоишь в своих красивых штанах!

— А мне ничего и не остается. В лисий лаз я точно не полезу! — парировал Пашка.

Последние несколько раз ребята пробирались на фабрику сквозь лисий лаз, случайно найденный ими под забором. Лисы частенько атаковали птицеферму, и сторожа их люто ненавидели. Ребята немного раскопали его и прикрыли ветками. Чтобы пролезть, надо было лечь на землю и, подтягиваясь руками и отталкиваясь ногами, протиснуться в щель. Новые штаны этого никак не могли позволить, поэтому Паша грустил и уже не раз пожалел, что не переоделся.

— Ну пошли тогда! — скомандовал Вася, и ребята начали одеваться. Пашкины штаны на удивление выглядели хорошо, только внизу были чуть вымазаны.

Пока шли к фабрике, ребята изображали летящие самолеты — расставив руки в стороны, «облетая заданный квадрат», совершали разведывательный полет и иногда стреляли. Камни-пули вгрызались в дорожную пыль, поднимая ее невысокими облачками. Вот уже и подошли к повороту, ведущему к проходной птицефабрики. Сердце у Васьки начало стучать учащенно: лазить на птицефабрику было даже интереснее, чем в дом культуры. Во-первых, нажива, а во-вторых, здесь уж если сторож поймает, то точно огребешь, да еще и родителям сообщат. Тогда уж точно несдобровать. Все это щекотало нервы, и оттого становилось радостно.

— В будке-то, кажись, никого… — пробормотал Сева, глядя на территорию фабрики.

— Айда, хлопцы, пока не появился! — сдавленно крикнул Юга и помчался к проходной.

Ребята быстро метнулись под шлагбаум и, бесшумно пробежав по фабричному двору, скрылись за стеной здания. На Васю напала жуткая веселость. Он прижался спиной к стене и осторожно выглянул посмотреть, не появился ли сторож.

— Чего там? — услышал он шепот Пашки.

Васька не поверил своим ушам.

— А ты что тут делаешь? Ты ж на шухере стоять должен был.

Паша помолчал, потом зашипел:

— Где я там стоять должен? Прямо перед сторожем? Мы про лаз договаривались!

— Ладно-ладно, тише только, — прошелестел Васька и начал продвигаться вдоль стены.

Солнце уже склонилось ближе к дальнему лесу, и весь двор за зданием был расчерчен удлиненными тенями. Ребята мелкими перебежками, по очереди прячась то за телегой, то за колодцем, добежали до птичника. Теперь можно было расслабиться, в этом месте сторожа появлялись редко, да и до заветного лаза было недалеко. Остальное дело техники — надо было одного подсадить и пропихнуть в окно, откуда он передавал яйца по пять штук на человека, потому что больше пяти, пролезая в лаз и отталкиваясь на локтях, в руках удержать было невозможно.

Запихнули в окно Югу, он уже начал передавать яйца, как Вася прошептал:

— Миш, погляди, нет сторожа? Куда он делся? До ветру пошел, что ли?

Мишка кивнул и осторожно направился к левому углу здания.

Из окошка все показывалась и показывалась Югина рука с яйцами. Вася их принимал и передавал дальше.

Пока Мишки не было, Паша начал «лишние» класть в карманы брюк. Наконец, Юрку благополучно вытащили из окошка, поставили на ноги и начали распределять добычу.

— Миш, посмотри еще раз, — попросил Севка.

— Угу, — Мишка в полуприсяде посеменил к углу.

— Ах вы ж сволочи! Вы шо тут делаете? — донесся крик от другого угла здания.

Миша аж присел.

— Хлопцы, шухер! — заорал Юга и бросился по направлению к лазу.

Теперь было явно не до яиц! Добежав первым, он разгреб ветки и юркнул в лаз. За ним кинулся Севка, Пашка, отсалютовав яйцами, нырнул в лаз рыбкой. Вася на бегу обернулся и увидел, как с разных сторон к нему приближаются Миха и хромой сторож. Мишке до лаза оставалось всего пару шагов, а сторожу… Может, десять? Тот ковылял из последних сил, потряхивая берданкой, что-то крича на ходу.

— Быстрее! — заорал Вася.

Мишка с разбега нырнул в лаз, за ним руками вперед полетел Вася.

Он почувствовал, как его вытянули, схватив за рубашку, и услышал за забором ругань подбежавшего сторожа.

Не сговариваясь, сверкая пятками, ребята помчались к лесу. Васька бежал и бежал, чувствуя, как парусит рубашка на спине, слышал гул в ушах и удары собственных ног о землю.

— Стой! Хватит, хлопцы, — сдавленно прокричал Севка.

Все потихоньку начали останавливаться. Согнувшись, с трудом восстанавливая дыхание, мальчишки собрались вместе и повалились на траву.

— Нормально так сходили на фабрику, — протяжно выдохнул Миша.

— Да-а-а-а… — отозвался Юга, — я чуть в штаны не наделал, когда его услышал!

— А я-то, — рассмеялся Сева, — как побегу! Ты, Юг, молодец, ветки раскидал, все правильно сделал!

— Ага! Яйца летали в разные стороны! — захохотал Вася.

— Мать! Хлопцы… Чего делать-то? — отчаянный крик Пашки заставил всех замолчать и посмотреть в его сторону.

Пашка стоял на коленях, оттягивая штаны в области карманов. Мало того, что они потеряли свой черный цвет и были протерты глиной, они еще имели и темные мокрые разводы от раздавленных яиц, которые Паша в запале забыл выбросить из своих глубоких карманов.

Пытаясь осознать масштаб катастрофы, все замолчали, Паша же, брезгливо засунув руку в карман, достал из него пригоршню яичной скорлупы, которая была вымазана желтой слизью и с омерзением выкинул.

Это выглядело так смешно, что даже понимание, как Пашке теперь сильно влетит дома и как нехорошо смеяться над своим товарищем, не смогло остановить хохота ребят. Они валялись в траве, и слезы застилали глаза. Слезы застилали глаза и Пашки, но не от хохота. Он еле сдерживался, чтобы не плакать. Васька увидел это и одернул:

— Все, хлопцы, хватит!

— Смешно вам? — закричал Паша. — Как я теперь домой?

— Паш, да ты не переживай! Пошли на речку стирать.

— Какую речку? — кричал Пашка.

— Пошли, Паш, штаны скинешь, мы постираем.

— Да? — вопил Пашка. — А когда они высохнут? Ночь скоро!

И действительно, солнце уже садилось.

— Как я до дома дойду? Меня мамка убьет теперь! — не сдержался Паша, и по его щекам покатились крупные слезы.

— Да не плачь ты! На речку пошли быстрее, — Юга подошел к Паше, — смотри, идем на речку, стираем, отжимаем. Пока светло еще.

— Да, — вскричал Пашка, — а потом что? Мамка прибьет за штаны.

— Так они уже чистые будут! Придешь, повесишь, до утра высохнут! — вторил Вася.

— Пошли уже быстрей! — Миша положил Пашке на плечо руку. — А по селу мы тебя прикроем!

До речки было недалеко, ребята окружили Пашку и всячески подбадривали. Начали вспоминать, как за ними гнался сторож, смеялись, и когда дошли к реке, улыбался уже и Паша.

Солнце вот-вот должно было закатиться. Страдалец снял штаны, вывернул карманы, отчистил последнюю скорлупу. Вася и Юга начали полоскать и тереть такие черные еще утром брюки. Паша пытался отмыть яичную корку с ног.

— Трусы тоже в яйцах! — в отчаянье пробормотал он.

— Ну, скидывай и стирай! — огрызнулся Севка.

— Да ладно, и так нормально.

Стемнело. Вася и Юга старались — терли ткань и били об воду. Наконец решили, что штаны уже должны быть чистыми и передали их Севке с Мишей. Те, взяв за разные концы, начали скручивать, и штаны быстро превратились в канат, из которого струями стекала вода. Чтобы выжать еще больше, Мишка крутнулся вокруг собственной оси, и ткань собралась в узел. Ребята деловито потянули каждый на себя, выжимая последние капли и с чувством выполненного долга передали узел Пашке.

— Спасибо, хлопцы! — Пашка растряхнул штаны.

По виду они походили на жеванный коровой лист.

— Ты их потрепи посильнее. Мама так делает, они разгладятся, — сообщил Вася, всматриваясь в недоверчивое выражение лица Павла.

Начали по очереди трясти, растягивать и разглаживать штаны то с одной, то с другой стороны. Ткань вроде стала ровнее. Правда, в темноте не так уж и хорошо было видно. Вася озяб — вместе с темнотой пришел и вечерний холод.

— Одевай и пошли! — скомандовал Севка Паше, у которого после помывки зуб на зуб не попадал.

— Холодно… а штаны мокрые, — заскулил Пашка.

— А ты пока не одевай, до села дойдем, там наденешь.

Так и порешили. Быстрым шагом чтобы согреться дошли до околицы, и Пашка, отсвечивая в темноте худыми белыми ногами, надел мокрые штаны.

— Ну шо, хлопцы, по хатам? — нетерпеливо уточнил Севка, ему сегодня надо было быть дома пораньше, и он нервничал.

Все молчали, ждали, что Пашка ответит. Тот тоже молчал.

— Да не бойся ты! Чего ты труха́ешь? — обратился Юга в темноте к Паше.

— Ага! Знаешь, что со мной мамка сделает? — начал поднывать тот.

— Ну давай я с тобой пойду! — не выдержал Юга.

Ребята расстались — всем уже надо было быть дома до зарезу.

На следующее утро Вася с Севой и Михой в полном неведении и с большим нетерпением ожидали Югу и Пашку около школы. Юга был бодр, а вот Пашка с заплаканными глазами. Юрка отбарабанил, что вчера вечером все гладко прошло — к радости Пашки окно в его комнату было открыто, тот влез в него, переодел штаны, вылез назад, мокрые они вместе повесили на забор. Юрка даже посидел в кустах и проследил, как Пашка вошел в дом.

— И нормально все было. Ну, получил подзатыльник, что долго шлялся где-то, и все! — подытожил Юга, поглядывая на припухлости вокруг Пашкиных глаз.

— А чего ж ты грустный-то такой? — тряхнул за плечо Пашку Миха.

— Да утром сегодня, — сдавленно начал Паша, — мамка как закричит, штаны мои увидела… Они в глине все, и колом стоят, как с мороза…

— И что?

— И отходила меня рушником! Сказала, батьке скажет и штанов мне новых не станет больше покупать. Сказала, что я буду в этих до армии ходить.

— Да как же они в глине-то? — вскричал Вася. — Мы с Югой их так полоскали!

— Вот-вот… — враждебно пробурчал Пашка, — видно всю муть со дна и собрали…

— А колом-то чего? — удивился Севка.

Из Пашки вырвался душераздирающий стон.

— Из-за яиц как раз! Вот мамка орала на меня. Сказал я ей, что яйца побил… Эх, батя мне сегодня точно ременяки всыплет…

Пашку спасло то, что отец уехал на дальние делянки и появился только через три дня. Мама к этому времени уже остыла, и ремня Пашке всыпано было «по формальному» признаку, то есть без усердия — чтобы он относился бережнее к одежде. Пашку даже в следующий субботний вечер отпустили гулять.

А в субботы — танцы! Интересно сидеть поодаль и наблюдать за парнями и девчатами повзрослее. Тем более, что Мишкин брат неделю назад из армии вернулся — ходит по селу в форме, щеголяет. Значит, на танцы точно придет!

Ребята подошли к танцплощадке, залезли на березу.

— Мих, гляди, брательник твой! — прокомментировал Юга.

Из темноты начали вырисовываться силуэты солдата и идущей рядом с ним девушки.

— Ты глянь! Мотю с собой привел!

Мишкин брат подвел девушку ко входу и горделиво огляделся. Мотя же, качнув бедром, перенесла свою гитарную фигуру на сколоченные доски танцплощадки, стрельнула хитрыми раскосыми глазами. Что-то сказала кавалеру и засмеялась, обнажив белые жемчужные зубы.

— Хороша зараза! — послышалось откуда-то снизу и сбоку.

Заиграла музыка, пары закружились, а с ними и Мишкин брат с Мотей, и Николай-художник с пионервожатой Людкой.

Вася удивлялся своему чувству удовольствия от присутствия здесь. Раньше на танцах было задерживаться гужево — вроде уже как взрослый, можно себе позволить домой не торопиться, а сейчас прямо хотелось сюда! И это было странно и ново. Особенно было странно смотреть на Мотю. Она, кажется, года на четыре старше. Пару лет назад поймала Ваську за ухо, когда тот на шухере стоял, а ребята в их саду яблоки рвали. Крепко его так схватила, Вася даже вырваться не смог и отхлестала крапивой! Вот унижение так унижение — девчонка поймала, да еще когда он в дозоре был!

— У-у-у, змеюка! — пробурчал про себя Васька, глядя как грациозно движется Мотя.

Она уже работала на МТС, говорили, к ней и взрослые мужики подкатывали, не то что парни. Она ж своим хитрым глазом быстро секла, да и на язык была острословна, будто ей и не семнадцать вовсе.

«И вообще на селе говорят, что ее бабка ведьма. Тьфу!» — в груди Васьки все вздыбилось, как вспомнил ту крапиву, но глаз от Моти не отвел. А та что-то сказала Михиному брату, он, довольный, одернув гимнастерку, повел ее с танцплощадки в темноту. «Гуляют. Небось, мимо дворца культуры к реке пойдут», — подумалось Васе. Сразу стало как-то скучно, да и делать было больше нечего, и они с Мишкой пошли домой.

А вот с кружком духовых инструментов было все непонятно. Во дворец культуры Васька захаживал ежедневно, даже дед Ваня на вахте привык и к концу второй недели сообщил ему, что кружок «струментов» откроют после первого числа.

— От на демонстрацию все сходют и откроют. А вести его будет сам Остап Осипович, пока не найдет кого другого, — сообщил дед.

— Остап Осипович? — удивился Васька. — А он умеет?

— Умеет, — усмехнулся дед, — еще с гражданской.

Остап Осипович на кружок одну трубу выделил, и все по очереди упражнялись. Труба сначала сипела, хрипела и хрюкала, но затем стал получаться некий звук, который Васе страшно нравился.

На второе занятие Миха влетел в класс с опозданием.

— Там Остап Осипович с твоим батькой сейчас в коридоре разговаривает. Я, когда мимо пробегал, слышал, как он твоего батьку уговаривает оркестр собрать. Твой папка что, играть умеет?

— Не знаю… — растерянно ответил Вася, — дома на гитаре, бывает, играет. С переборами.

Друзья хотели и дальше обсуждать эту тему, да появился директор.

— Ну, хлопцы, еще два занятия и каникулы до осени. Так шо трудитесь.

Ваську вдруг озарило:

— Остап Осипович! А можно нам с Мишкой трубу на лето с собой взять? Мы на одной улице живем, вместе репетировать будем.

Остап Осипович поразмышлял и степенно ответил:

— Ну что ж, хорошо. Берите, хлопчики. Учитесь.

И строго прикрикнул:

— С инструментом аккуратнее!

Через неделю Васька с Мишкой, сияя от важности как медные бока новенькой трубы, которую они по очереди несли по улице, здоровались с каждым прохожим и объясняли, что директор дворца им двоим на лето доверил инструмент, чтобы они тренировались, то есть репетировали.

Мишка жил ближе, поэтому перед его калиткой возник спор:

— Понесли до меня, — вперился он глазами в Васю, прижимая трубу к груди.

— А чего до тебя? Я ж трубу на лето просил, значит, у меня пусть будет.

— Остап Осипович аккуратно просил к инструменту относиться. Вот и не будем таскать ее лишний раз!

Это был аргумент… Да еще к тому же у Василия тяжелел «груз» — он никому из домашних не сказал, что казенная труба в доме появится, и разрешения на это ни у кого не спрашивал, а поэтому не знал, как родители отреагируют. Могли и развернуть, и приказать отнести назад. Поэтому Ваське пришлось согласиться с Мишиными доводами. Они долго искали место хранения для трубы и оставили у Мишки на сеновале. Сняли полотенце, что сохло на веревке во дворе, закрутили в него трубу и засунули сверток на сеновал в дальний угол. Решили начать занятия со следующего же дня и заниматься ежедневно никак не менее двух часов во дворе Мишкиного дома. Опять же — и дома видят, что они не «груши околачивают», а серьезно к делу относятся, и соседи видят, точнее, слышат их сознательность. На селе как — в одном конце чихнешь, из другого «будь здоров» скажут.

Первыми их слушателями стали свиньи в хлеву, особенно волновался огромный боров, он взвизгивал и бил толстым боком в дверь сарая во время звучания и умиротворенно хрюкал между затишьями трубы. Ребят это поначалу немного смутило, но нельзя же при занятиях музыкой обращать внимание на каждую свинью! Только друзья привыкли к «аккомпанементу» из-за дверей хлева, как появилась Михина бабка. Платок на ее голове сидел криво, сама же была бледна и вся в поту. Увидев ребят, всплеснула руками и запричитала:

— Святый боже! А мне соседка и говорит, иди быстрее до хаты, там у вас во дворе звуки непонятные, и свиньи кричат! Я ж чуть не обомлела! Меня ж чуть родимчик не хватил! Где ж это видано, шоб леший среди дня приходил? А это вы! Ах вы, тьманники, дармоеды! От я батьке-то все расскажу! Будешь знать, как свиней пугать!

Она схватила висевшую на стене сарая веревку и попыталась стегануть музыкантов, те, конечно же, были проворнее и, похватав вещи, сбежали.

— Ну, и что делать будем? — пробубнил Миха.

Ребята от смущения не смотрели друг другу в глаза.

— Бабка твоя заноза-то… Ничего в музыке не понимает, — проворчал Васька, и его озарило, — а давай на курган пойдем?

За селом была высокая гора, люди называли ее курганом. Даже из районной газеты приезжали ее фотографировать и обещали, что скоро сюда приедут археологи. Ну, археологи приедут или нет — не известно, а скатываться с кургана на санках зимой было весело, да и летом тоже — ложишься на вершине на бок и вниз. Прикатишься к подножью — в голове крутит, встать не можешь, даже подташнивает. И вид с кургана козырный! Огромное их село практически полностью видно, и дамбу, и речку, и птицефабрику с лесом, и колхозные коровники, и табун лошадей возле реки. Да и того, кто на кургане тоже неплохо так видно. И слышно, скорее всего, тоже будет хорошо! Пошли на курган.

Трубили они по очереди уже минут сорок, как внизу на тропинке увидели велосипедиста. Вскоре стало понятно, что это Костя. Жил он в крайнем доме и был моложе ребят года на два. Подъехав к подножию кургана, Костя вылез из-под рамы огромного велосипеда и закричал:

— Хлопцы! Закругляйсь! Дед сказал, что если вы не прекратите, он вас дрыном встретит, а если у нашей коровы молоко скиснет, то он вашим батька́м расскажет, шоб они вас высекли!

Уши у Кости от натужного крика покраснели и алели как кумач на дворце культуры.

— Иди отсюдова! — не сдержался Мишка.

— Давай-давай! А то щас спустимся! — поддержал друга Васька и в сердцах плюнул.

Костя глянул вверх и на всякий случай оттащил велик на пару метров дальше.

— Хлопцы, я вам передал, а будете драться, я брату скажу! — выкрикнул он уже потише и начал разворачивать свое транспортное средство.

— Ах ты ж! — закричал Васька и сделал вид, что поднимает палку.

Костя, оглядываясь и нажимая на педали всем своим кузнечиковым весом, покатился к селу. Конечно же, никто не собирался обижать красноухого, но досада была велика.

— Ладно, Мих, хватит на сегодня, — пробормотал Васька.

— Да ну их к лешему! — Мишка в сердцах махнул рукой, он был крайне раздосадован.

Еще бы! Все гоняли, хотя хотелось признания.

— Ну и ну! Чуть ли не вредительство приклеивают — то одной свиней пугаешь, то другому молоко кислым делаешь. А тут — музыка!

— Может, завтра на реку пойдем или на дамбу? В лесу эхо, — предложил Мишка.

Васька приплелся домой, настроение было паршивое. Одно радовало — можно было почитать, потому что всю заданную родителями работу по дому он уже сделал. Оксанка же была за работой, сидела под грушей и вяло колошматила в тазу замоченное с утра мамой белье. Ее настроение было таким же, как и у Васи.

— Мучаешься? — сочувственно произнес брат.

— Угу… — печально ответила Ксанка и начала тереть ворот отцовой рубахи.

Ваське стало жаль сестренку. Хоть она, конечно, и конкретная заноза, но мед свой ему отдавала и от отца защищала. Однажды наврала, и Ваське не влетело, хоть он и был виноват. Сидит сейчас такая грустная с грустными веснушками на носу. У него что-то защемило внутри, даже захотелось обнять сестренку, как в детстве, когда она была маленькой.

— А хочешь, я тебе почитаю? Я такую книгу в библиотеке взял! Жуль Верн! Хочешь?

— Хочу! — загорелась Оксанка.

Васька сгонял в дом за книгой и взахлеб начал пересказывать начало. Книга называлась «Дети капитана Гранта». Оксанка с азартом слушала и с любопытством и жадно рассматривала редкие картинки, а Васька так увлекся рассказом, что даже сбегал за географическим атласом, чтобы объяснить сестре, что такое широта и долгота.

Васька торжественно читал третью главу. Очень богатый, благородный, щедрый, добрый и храбрый лорд Гленарван был владельцем яхты «Дункан», которая должна была отправиться на поиски капитана Гранта.

Они и не заметили, как во дворе появился отец, он стоял и улыбался, облокотясь на угол дома.

— Папка! — воскликнула Оксанка, бросив давно забытую ею стирку, подбежала к отцу и обняла за пояс.

Он приобнял в ответ и вытащил из кармана обсыпанные резанным табаком две конфеты. — На! И брату дай, — сказал он улыбаясь и пошел в дом.

Дети сидели и пережевывали конфеты. Было сладко и умиротворенно.

— Ой, мамка скоро придет, а я не достирала, — спохватилась Оксанка.

— Вась, — позвал из дому отец, — собирайся, пошли травы накосим. Ты косы отклепал?

Отец вышел в другой рубашке, придирчиво осмотрел косы, засунул за голенище сапога оселок.

Приятно было идти по селу с отцом, тот высокий, складный, красивый, шел широким уверенным шагом, и все с ним уважительно здоровались. Он отвечал, с немногими переговаривался, смеялся. «Как лорд Гленарван… — подумалось Ваське и сразу взгрустнулось, — правда, лорд так не напивается». Отец любил выпить. Ну как выпить, как все в их селе. Только опьянение у него было тяжелым, черным, страшным для всех и для него самого. В пьяном угаре мог драться страшно, остервенело, не помня себя, не глядя на чины, саны, родство и дружбу. В своем пьяном полубреду он слушал только Ксанку, только ее тоненький голосок имел власть над его пьяным дымным упрямством. Васька его любил и страшился одновременно, уважал. В школе говорили, что уважение надо заслужить, что уважают человека за конкретные дела и заслуги. За что Вася уважал отца, он не знал, но то, что уважал его, чувствовал четко.

— Пап, говорят, тебя Осипович просит духовой оркестр собрать. Ты что, играть умеешь?

Отец усмехнулся.

— Ну, просит. Играю я на духовых посредственно, а народ собрать смогу.

— А тебя кто на гитаре играть учил?

— Дед. Твой прадед и мой отец. Хорошо они играли!

— А на трубе? — Ваське очень хотелось рассказать отцу о своей трубе, схороненной на Мишкином сеновале, но он побаивался.

— На трубе научился, когда в войну партизанил. Ребята с вылазки принесли трубу, а у меня колено как раз было прострелено, вот от нечего делать я и дудел, — отец рассмеялся — меня чуть не побили.

— А оркестр? — вскричал Васька.

— Оркестр. Скажешь тоже! — рассмеялся отец. — Поезжу по деревням, скажу мужикам, человек пять-семь найдется.

Васька решил отцу ничего не говорить о своих тренировках — раз он сам выучился, значит, Васька тоже сам! Потом придет домой с трубой и поразит всех. И отец его похвалит!

Ребята пару дней ходили в балку, репетировали. Было даже хорошо — никто не мешал, правда, никто и не восхищался их упорством и трудолюбием. В один из дней с самого утра прошла сильная гроза. Потоки воды пропитали землю, казалось, насквозь. Подойдя к мосткам на речке, ребята их не обнаружили, доски разнесло потоком, а одну прибило к противоположному берегу. Далековато, но Васька примерился и с разбега перепрыгнул. Довольный собой выловил доску, но она была слишком коротка, чтобы соединить оба берега.

— Мих, давай так, — предложил Васька, — перекидывай трубу, я ее здесь словлю. Потом тебе эту доску толкну, ты ее притопишь, оттолкнешься и перепрыгнешь.

— Давай, — согласился Миха, он уже уверился, что такое расстояние сам не перепрыгнет.

Миха поднялся, укутал получше трубу, прицелился и кинул. Дух захватило, ведь, если труба упадет, тонкий медный бок точно помнется. Но Вася поймал, победно потряс свертком над головой и отложил подальше. Изловчась, толкнул другу доску и она, не спеша, как огромный сом, подплыла к Мишкиному берегу.

— Мих, прыгнешь, руку мне дай, я тебя дерну.

— Ага! — Миша стал азартно считать, — три, два, один!

Он оттолкнулся и в прыжке вытянул руку. Васька поймал ее, и что есть силы дернул на себя. К его удивлению друг оказался легче, чем он рассчитывал — Мишка пролетел мимо и буквально врезался в берег.

— Труба! — вдруг заорал он.

Мишино колено было погружено в сверток.

— Васек! Что делать-то?

Вася сел возле уже не такого объемного свертка и начал осторожно разворачивать ткань, готовясь к худшему.

Раструб был смят. Ура! Был смят только раструб!

— Отрихтовать можно! — вдвоем завопили друзья, обрадованно вскочив.

Для пути назад следовало найти доску, которая нашлась очень быстро, в соседних кустах. Друзья бросили ее на «сомообразную» и, не дожидаясь пока их разнесет течением, по очереди попрыгали на другой берег и помчались к Мишкиному дому.

Взяли инструменты. Во дворе лежала какая-то жердина из свежего дерева, отпилили часть. Васька топором стесал ее до нужного диаметра и аккуратно отшлифовал ножом. Мишка взял трубу, а Вася легкими ударами начал потихоньку вгонять колок и помятая и измученная медь стала выравниваться.

— Входит! Распрямляется! — радостно громким шепотом запричитал Мишка.

Но не тут-то было. Непонятно почему колок перестал входить! Васька выхватил трубу из рук Миши, пытаясь понять причину. Вид трубы был ужасающ: казалось, она горлом наткнулась на кол. Вася схватил молоток и стал бить с немного большей силой. По Мишкиным ощущениям кол стал входить глубже, но не так радостно и резво, как вначале. Оба взмокли. Решили вытащить кол. Потянули — не поддается! Сначала Миша тянул, потом Васька, потом пытались расшатать руками и тянуть вдвоем в разные стороны, потом постукивали по колу молотком, пытаясь его сдвинуть. Васька изначально отпилил от жерди короткий отрез, и держаться за него, а тем более тянуть было неудобно — рука все время соскальзывала.

— Давай кол к стене прибьем и потянем, может, соскочит? — с надеждой выговорил Мишка, указав подбородком на угол дома.

— Неси гвоздь!

С осторожностью приколотили кол к стене, а чтобы он держался накрепко, Васька засадил его так глубоко, что даже шляпка утонула в сырой мякоти дерева.

Начали тянуть — не поддается. Вдруг Миху подбросило, он вскочил, помчался в дом и тут же вылетел обратно, перескакивая ступени.

— Мамка сейчас должна прийти! Трубу снимай!

— Как? — подорвался Васька.

Страдальцы вдвоем схватили несчастный раструб и в четыре руки начали дергать, расшатывать и скручивать. Мишка приволок стамеску, попытался подцепить шляпку гвоздя, чтобы уже потом гвоздодером выдрать неоспоримую улику, но нет, видимо, и гвоздь решил, что будет солидарен с колом в его упорстве.

— Да чего ж ты его так замуровал-то? — процедил сквозь сжатые зубы красный от натуги Мишка.

— Думал, так лучше будет, — пыхтел Вася, его вихор надо лбом взлетал и падал от надсадного дыхания.

— Здравствуй, Зина! Уже с работы? — услышали они из-за густой листвы голос соседки.

— Да, теть Маш, отработала уже, — послышался в ответ голос Мишкиной мамы.

Зарябило в глазах…

— Пили кол на хрен, — зашипел Миха, он схватил пилу и сунул ее в руки Васьки, — я отвлеку!

Мишка помчался к калитке навстречу маме. Когда они медленно вошли во двор, громко разговаривая, там никого и ничего уже не было — ни Васьки, ни трубы, ни инструментов… Ничего, кроме куска отпиленного кола, варварски прибитого к углу дома. Миша метнулся к месту преступления и закрыл его спиной. Как только мама вошла в дом, из кустов смородины материализовался Васька с гвоздодёром в руках.

— Ты чего не отодрал? — возмущенно зашептал Мишка.

— Да не успел я!

Они быстро избавились от улики и забросили ее в дебри сада.

— Где труба и инструменты? — продолжил шептать Мишка.

— В кустах лежат, — так же тихо отозвался Васька.

— Ой, Вася! Когда это ты пришел, я и не видела, — на крыльце стояла Мишина мама.

— Здрасьте, теть Зина! — рявкнул Васька.

— Мам, мы пойдем! — заторопился куда-то Миша.

— Ну хорошо, — удивленно пробормотала она и пожала плечами, ее младший сегодня себя вел крайне странно.

Мальчишки разложили инструменты по местам, потом полезли на сеновал, только там можно было без свидетелей рассмотреть трубу. Выглядела она удручающе. Ее прекрасные формы, так завораживающие Васю, были нарушены, медь поцарапана, а горло вообще забито колом!

— Ван-да-лизм, — с трудом вспомнил Васька слово со школы. — Что теперь делать, как вытащить?

— Не знаю, — также растерянно протянул Миха.

Мучились думами они несколько дней, даже в кино не пошли, побоялись с Осиповичем встретиться. К концу недели опять залезли на сеновал, достали трубу, попытались выдернуть кол — все впустую!

— Что ж делать-то? — в сердцах воскликнул Миха. — Может ее вовсе выбросить? Осиповичу скажем — украли.

— Ты что? Он с района милицию вызовет. Ему по должности положено.

Мишка горестно сопел.

— Давай отнесем ее в подсобку во дворец культуры. Туда сейчас никто не ходит. Осипович инструмент мужикам раздал. Они три раза в неделю собираются для репетиций.

— Откуда знаешь? — удивился Васька.

— Так видел. Батька твой за дирижера у них. А ты что, не знал, что ли? Они на самодеятельность в район готовятся.

Васька и в самом деле не знал, но признаваться в этом было неловко — мыслимое ли дело, не знает, что его батька за дирижера!

— Не, ну знал, конечно, — соврал он, — а откуда ты знаешь, что в подсобку никто не ходит?

— Так а что там делать? Инструмента-то нет, — Мишка был убедителен.

— Подбросить, значит, — Вася набычился.

— Трубу убирать надо! Батя сказал, на днях машину сена привезет. Перекладывать все тут будем. Не дай бог увидят!

Васька молчал, думал.

— Мы, Вась, сейчас ее просто положим в подсобку, а потом ближе к концу лета к Осиповичу пойдем и скажем. Чтоб по-честному было.

— По-честному — это сейчас к Осиповичу идти.

— Ну и получим по полной! Меня до зимы из хаты не выпустят. А так хоть лето пройдет. А, Вась?

Васька крепко задумался. «Прав Мишка… Да еще и папка за дирижера! Осипович на него надеется: и собрать мужиков попросил, и казенный инструмент по хатам раздал».

— Лады! — согласился Васька, хоть некий червяк и шевелился у него внутри, и было неспокойно.

Вечером в темноте, короткими перебежками, прячась от гуляющих парочек за деревьями, заборами и густой листвой кустов, друзья достигли заветного разбитого окна кинозала. Их ожидал неприятный сюрприз — окно было застеклено. Ребята обошли все здание, проверили все окна — все закрыто!

— Елки зеленые! Небось, завхоз все починил. Как не вовремя! — сдавленно воскликнул Мишка.

— Есть один ход, только потом-то что? — задумчиво зашептал Васька. — Можно, Мих, через котельную. Пролезем через скат для угля. Только вымажемся сильно.

— Это ничего! — ободрил Мишка, которого страшило больше обнаружение забитой колком трубы. — Айда!

Мальчишки, пригибаясь, быстро добежали к ходу в котельную, через который подавали привозной уголь. С трудом откинули ставень. Перед ними зиял чернотой лаз. Слегка угадывались очертания досок, по которым скатывался уголь вниз в помещение котельной. Жутковато было лезть в такую кромешную темноту.

— Эх, жаль фонаря не захватили. Сколько туда лезть? Метра три? — с опаской спросил Миха, вглядываясь в черноту.

— Взял я фонарь, не бойся, — пробурчал Васька, роясь в карманах.

— А я и не боюсь!

— Тише ты! Я и не говорю, что ты боишься… — Васька вытащил лампочку и квадратную батарейку.

«Батарея галетная сухая» мелькнули синие и красные буквы надписи в лунном свете. Поозиравшись кругом, Васька наклонился над зловеще-темным проемом и соединил проводки с лампочкой. Рассеянное свечение слегка озарило с одного бока очертания деревянного, черного от угольной пыли борта. Доски уходили в темноту и казались бесконечными. Васька сглотнул подступивший к горлу тошнотворный ком. Он хоть и был пионером, а рассказов о ведьмах и ведьмаках, черных руках и красных плащах наслушался немало. Да вот хоть Мотину бабку взять — даже мужики говорили, что она голая в ночь на Купала по огороду ходит. Васька почувствовал, как грудь начинает что-то сжимать. «Тьфу!» — он рассердился на себя и резко встал.

— Ну, так… Давай я первый спущусь с фонарем, а ты с трубой по видному месту уже ко мне, — предложил он Михе.

Мишка стоял, ссутулившись и было видно, что ему не по себе.

— Давай, — согласился он, — только дай я так скручу полотенце, чтоб в зубы сверток взять. А то еще на крошке поеду, упаду и вовсе ее доломаю.

Укутали трубу получше. Васька начал спуск — присел на корточки и потихоньку, лицом вперед, придерживаясь одной рукой за борт, начал маленькими шажками продвигаться вниз. Другую руку с самодельным фонариком, он вытянул перед собой, пытаясь осветить пространство вокруг. Тусклый огонек хорошо освещал лишь бортик и колени, расстояние же вокруг пробивал плохо. Васька пытался определить, где находятся стены помещения, но не мог, и от этого становилось страшнее. Ведь должны же они где-то быть! И чем ниже он спускался, тем сумрак вокруг становился гуще. Васька стиснул зубы и опустил голову, заставил себя смотреть только на движущиеся колени. Казалось, спуск не закончится никогда. Он вспотел, но ему почему-то стало холодно. Страшно хотелось развернуться и побежать назад. Но тут Васькин ботинок уперся в угольную крошку.

— Мих! Я внизу! — обрадовано и сдавленно шепотом закричал Васька, — давай, спускайся! Видишь меня?

— Да. Сейчас, — сверху зашуршало.

Так жутко Ваське не было еще никогда. Он затылком ощущал, что за спиной кто-то стоит. Казалось, все волоски, какие у него были на теле, приподнялись. С каким облегчением он сейчас обернулся бы, заорал, бросил батарейку в темноту и помчался наверх, хватаясь за борты спуска, не щадя рук, ногтей, штанов, обдирая ботинки — лишь бы туда, наверх! Но Васька крепился, зубы аж свело, так он сжал челюсти. «Стыдно закричать. Не смотреть назад!» — приказывал он себе. Он всем сердцем жаждал появления Михи, только это и придавало смелости. Вот шуршание Мишкиных ботинок приблизилось и показались очертания его острых двигающихся коленок.

— Ну, Васят, ты даешь, — послышался горячий Мишкин шепот, — я б сам уже здесь окочурился!

Ничего прекраснее в жизни Васька не слышал, казалось, даже тьма отступила.

— Нормально, — только и ответил Васька в темноту сдавленно-хриплым голосом. — Теперь, Мих, будем надеяться, дверь в кочегарку открыта.

Мишкино присутствие ободряло, мальчишки двинулись в темноту. Загораживая от себя свет лампочки ладонью, Вася пытался осветить путь к двери. Под подошвами ботинок скрипели и трескались кусочки неубранного угля. Васька чувствовал, что Мишка следует за ним как приклеенный и представил, как темнота за спиной друга сгущается. Стало опять не по себе, но вот блеснула металлическая ручка двери. Васька вцепился за нее и потянул. Дверь с противным скрипом открылась.

— Хох! — выдохнул Мишка в ухо Васе, — пошли отсюда!

Поспешно прикрыв за собой дверь, ребята поднялись по лестнице и оказались в коридоре. Свет от луны бил в окно и освещал практически все вокруг, это монотонное освещение казалось после кочегарки даже уютным. В коридоре стоял приятный пыльный запах, а звук шагов заглушала ковровая дорожка. Стало спокойно и радостно.

— Надо потише, вдруг дед еще не ушел, — прошептал Васька и с удивлением понял, что смеется.

Уже в приподнятом настроении в ожидании завершения своего беспокойного приключения ребята подошли к подсобке, где раньше хранились музыкальные инструменты. Дверь оказалась запертой! Такого провала Васька не ожидал.

— Елки зеленые! Что ж делать-то? — обескуражено произнес он.

Миша молчал, а потом, прислонившись к стене, сполз на пол. Васька присел рядом.

— С чего ты решил, что дверь открыта? Ну и что, что инструментов нет! Да и я тоже хорош, — бурно прошептал Васька.

Мишка долго молчал, а потом предложил:

— Давай ее положим в актовом зале за шторой на подоконник.

— В актовом есть другое место, — осенило Ваську, — за сценой есть комнатка.

Таясь, ребята двинулись в другое крыло здания. Выйдя из освещенного луной коридора, повернули в другой, темный, слегка освещенный светом, струящимся из холла. Может, дед Ваня забыл свет выключить? На стенах коридора висели большие портреты — и Ленина, и Хрущева, и еще кого-то… Кому принадлежали другие портреты, Васька уже не вглядывался, потому что было жуткое ощущение, будто они следят за ним глазами!

— Вась, они смотрят, — Мишка крепко схватил друга чуть выше локтя.

Они инстинктивно ускорили шаг, как вдруг с ужасом услышали скрипучий голос деда.

— Прощевайте, Петро Данилович, доброго вечорка вам! Я тоже пойду зал запру актовый и до хаты.

Пробурчал какой-то невнятный ответ, застонала входная дверь, и послышался лязг ключей.

— Завхоз ушел вроде, — прошептал Мишка и выглянул из-за угла.

Дед Ваня со стаканом спитого чая прошаркал через коридор и скрылся за дверью. Это был шанс — чтобы попасть в актовый зал, надо было пройти мимо вахты. Ребята бесшумно промчались мимо и, скрывшись за поворотом, рухнули на дорожку, пытаясь отдышаться.

— Кто здесь? — услышали они голос деда.

Мальчишки не шевелились.

— Может, пуганем? — шепотом предложил Миха.

— Как?

— Ну, повоем…

Васька было задумался, как ребята услышали стариковские причитания:

— Свят-свят-свят…

Мишка выглянул и, давясь смехом, сообщил:

— Крестится еще!

Дед стоял посреди коридора, насторожившись, на полусогнутых, вытянув голову. Из темного ворота рубашки торчала худая небритая шея. Через недолгое время он прошаркал к стойке, зазвенел связкой ключей и, судя по звуку, направился в сторону ребят закрывать актовый зал.

— Вой! — скомандовал Васька.

И Миха завыл сначала тоненько и тихо, а потом начал усиливать звук. Ваське стало не по себе. Шаги и звон от ключей в коридоре вначале стихли, а потом послышался топот — дед Ваня, прытко крестясь, торопливо шаркал к выходу. Потух свет, хлопнула входная дверь, послышались повороты ключа в замочной скважине, и стало тихо.

— Ты где так выть научился? — сглотнув слюну, спросил Васька.

— Да не знаю… Коты когда дерутся они как? Они сначала тоненько начинают, заметил? Бывает, только тоненько один начнет, другой уже улепетывает. А если оба горло дерут, то точно драка будет.

Васька только в ответ головой мотнул. Актовый зал был открыт. Включили фонарик, добрались между рядов до сцены и положили трубу с колом на полку шкафа в комнатке за кулисами.

— Слушай, Вась, а давай не пойдем назад. Давай в окно вылезем.

Васька и сам об этом уже думал. Попробовали открыть маленькое оконце и, чудо, рама поддалась. В открытое окно ворвался вкусный ночной воздух и стрекот цикад. Они перевалились через подоконник, упали на траву и еще долго лежали, глядя на купол ярких ночных звезд на черном небе. Темнота вокруг теперь казалась родной, тихо шелестели листья, перебираемые легкими дуновениями теплого летнего ветерка. Было хорошо и спокойно.

— Ох и влетит нам с тобой, — абсолютно равнодушно проговорил Миха.

Ребята крепко прижали раму окна, и уже ни от кого не прячась пошли домой.