Миктор (г. Воронеж) БЫЛОЕ И ДУМЫ

ОДНАЖДЫ В БЕЛГОРОДЕ

Прибыв в Белгород воронежской делегацией поэтов и меня в качестве прозаика, мы собрались тусовкой в баре на поэтическом слэме. Саша Савицких — поэт и организатор, встретив делегатов из столицы Черноземья, посадил нас за отдельный столик. Нас было четверо: Юрка, Севка, Валера и я. Они втроем были настроены на победу и на скорейшее возвращение ночью на Юриной машине домой, так как что Валере, что Юре нужно было с утра на работу. А я никуда не спешил и хотел отдохнуть. А у Саши Савицких всегда было где остановиться.

Все участники сдали в призовой фонд по сто рублей, заказали напитки: кто пиво, кто морс, кто коктейль «белый русский», а кто втихаря протащил свое.

Валера — душа компании — от лица воронежской делегации выделил отдельный приз: пять литров домашнего самогона.

Среди участников были и белгородцы, и старооскольцы, и куряне, и даже был один харьковчанин, и все забыли про денежный фонд, жадно облизываясь на самогон.

— Вот таких призов у нас еще не было, — сказал на сцене бара Саша.

— Моя любимая теща, — начал Валера, — дает мне в дорогу что-то крепкое, чтобы я заблудился и не возвращался. Но, увы, все происходит иначе.

Все засмеялись.

— Да начнется слэм! — прокричал в микрофон Саша и ударил в гонг. Ну как в гонг, по кастрюле.

Юра выступал со стихами о разводе.

Валера выступал с матерными сказками.

Сева читал о первобытном коммунизме, ничтожном настоящем и коммунизме будущего.

Белгородцы — о пьянках, неразделенной любви и о поганом времени.

Куряне — о пьянках, неразделенной любви и о курских дорогах.

Старооскольцы — о пьянках, неразделенной любви и также о курских дорогах.

Харьковчанин читал лирику о войне и мире.

Я пил. И не только пил, но и засматривался на одну особу за столиком напротив.

Почему я пил? Все просто — проза всегда шла в конце. Я никуда не спешил и ждал, пока передо мной выступит человек пятьдесят. Я всегда разряжал публику своими юморесками. Особенно сочеталось после стихотворений о неразделенной любви на курской трассе орловского дальнобойщика.

Я прошел в следующий тур. Саша объявил паузу, чтобы все промочили горло и подготовились к следующему раунду. Ко мне подошла та сама девушка, на которую я обратил свой творческий взгляд.

— Очень смешные истории, — сказала она.

— Я вообще очень смешной, когда серьезный, — ответил я. — Дмитрий.

— Ксюша, — кокетливо представилась она.

— Могу тебе предложить пива.

— Конечно! — обрадовалась она.

Я привык к безвозмездным краткосрочным романам, которые заканчивались на «пока». Ну, угостил девушку. Я же джентльмен, а не какой-то воронежский жлоб.

Ксюша вернулась к подружкам. Ей поднесли бокал пива. Я издалека поднял свой бокал, и она тоже. Попивая, она улыбнулась мне и подмигнула.

Саша ударил в гонг. Начался второй тур. Я к концу второго тура был восполнен литром пива и по естественным причинам хотел скорейшего завершения раунда.

В финал я не хотел идти. Я уже был доволен вечером: сытый, пьяный, эстетически удовлетворенный. Подумывал даже уехать с остальными в Воронеж. Я наблюдал за столиком, где сидела Ксюша. Она поглядывала на меня и подмигивала. Пока я решался, остаться или ехать, прошел и финальный раунд. Саша объявил победителя слэма, вручил конверт победителя, а Валера вручил пятилитровый бутыль самогона. Саша пригласил всех на афтепати.

— Дима, ты едешь с нами? — спросил Юра.

— Поехали уже быстрее, — истерил от поражения Севка.

— Дайте мне минуту, — попросил я.

Ко мне подошла Ксюша и спросила: остаюсь ли я здесь на ночь.

И тут все нижнее тело просто умоляло остаться. На один вечер, с незнакомкой, разбежались утром и все. А дом он и дома — дом.

Я взвесил все аргументы «за» и «против» и попрощался с Юрой и Валерой. С Севой не попрощался. Он истерил и пинал ногой кресло. Юра, который годился ему в отцы, рявкнул на него, и тот укутался шарфом, чтобы его никто не видел и заперся в машине.

— Бабы губят, Дима, — ответил Юра.

— Не суй червячка, коль не знаешь, кто она, — пошутил Валера.

Бар закрылся. Нас было человек пятнадцать. Решили перекусить белгородской шавухой. Подруги Ксюши убежали, и мы шли рядом. Плотно отъевши белгородской шаурмы… или шавермы… нужное подчеркнуть, Саша сказал всем адрес, куда нужно ехать. Я заказал такси, со мной села Ксюша и харьковчанин.

По привычке я сел спереди, а Ксюша и харьковчанин сзади.

— Димочка, — начала она. — Ты очень сильно выделялся среди всех: и проза, и пиджак.

«Димочка, — думаю я, — вечер обещает быть просто необычным. Черт, резинки нет. Может кто-то одолжит? Наверняка есть».

— Что же вы, Дмитрий Евгеньевич, не весь джентльменский набор взяли? — спросило сознание.

— Я ехал отдохнуть и выступить, — ответил я.

— Ну-ну, — усмехнулось сознание.

— А вот у нас война, — начал харьковчанин. — А вот мы все — русские! Братья-славяне! Что мы творим…

— Богдан, — говорю я. — Давай приедем, не будем говорить войне, а будем пить за братство.

— Спасибо, брат, — сквозь слезы произнес тот.

— Ксюша, — продолжил я, — а чем ты увлекаешься?

— Пока ничем. Я наблюдаю за миром.

— Обожди, — вдруг вспомнил я. — А лет тебе сколько?

— Девятнадцать.

— Учишься?

— Бросила чушок. Не хочу об этом. Вы, поэты, такие прикольные.

— Но я не поэт, — заметил я.

Ксюша прикусила мою мочку уха и прошептала: «Знаю».

Я улыбнулся, осознавая, что сегодня будет секс у воронежца в Белгороде. Передо мной появились лики Юры, Валеры и Севки.

Лик Юры говорил:

— Бабы губят, Дима.

Лик Валеры шутил:

— Не суй червячка, коль не знаешь, кто она.

Лик Севы истерил:

— Говно твоя литература!

Хоть с кем-то я был согласен.

Приехали на окраину города. Богдан меня приобнял и указал:

— А там Харьков и Украина.

— А там Воронеж и остальная Россия, — указал я в противоположную сторону.

— Димочка, — услышал я сладкий голос Ксюши.

— Яволь! — ответил я.

— Ну пойдем уже, — кокетливо предложила она.

«Все, везу в Воронеж. На большую землю», — думаю я.

Позвонили в домофон, вошли в квартиру. Мизерная двушка, в которой было пятнадцать человек, квартира фотографа, который снимал наше мероприятие. В гостиной была тусовка. Саша, фотограф и победитель слэма и еще пару человек сидели, пили самогон, курили что можно и чего нельзя.

Богдан присоединился к ним и потянул меня к застолью.

— Ну, хлопцы, за братание.

Мы выпили. Я не сводил глаз с прихожей. Мы еще не успели раздеться толком. Я подбежал к Ксюше и помог снять пальто. Она поцеловала меня и сказала, что скоро будет готова.

— Господа, есть ли гондон? — спрашиваю я.

— Да, но он в другой комнате танцует.

— Парни, я серьезно. Я творческий человек. Мне просто необходимо выплеснуть все творческое недовольство.

Саша затянулся, выпустил дым и спросил:

— С ней, что ли? Не смей.

— Почему? — спрашиваю я. — Я впервые такую давалку вижу.

— А ты не знаешь, чем такие давалки болеют? — спросил фотограф.

— А вот на Донбассе война, — всплакнул Богдан.

— Богдан, за мир! — быстро сказал я, прижав к груди плачущего Богдана. Мы чокнулись. Богдан успокоился. Саша продолжил:

— Она всем давалкам — давалка. Сохрани свой пиструн, ты еще нужен литературному миру.

— Но, Саша… секс! — умолял я.

— У тебя давно секса не было? — спросил он.

— Да, Саша.

— Это не твоя война, брат, — поддержал Богдан. — За любовь! С левой руки!

Мы выпили за любовь.

— Димочка, — услышал я.

Саша подошел к Ксюше, отвел ее в сторонку и что-то ей сказал. Она расстроилась и стала собираться.

— Ксюша, я тебя провожу! — воскликнул я.

— Ой, Димочка, ты такой джентльмен.

Я оделся. Но понимал, что мой телефон вот-вот разрядится.

— Саня, какой номер квартиры?

— Сто тридцать шесть.

— Скоро буду, — ответил я.

Мы с Ксюшей вышли во двор. Я думаю: может, во дворе? Нет, ноябрь, холодно, да и резинки нет.

— А ты далеко живешь?

— Недалеко отсюда.

Мы держались за руки. Шли вдоль однообразных новостроек. Обходили грязь и лужи. Благо, их здесь меньше, чем в Воронеже.

— Прости, что так вышло, — сказал я.

— Не переживай, Димочка. Ты очень приятный парень. У меня никогда таких не было.

— Скажи, мы перепихнулись бы?

— Конечно. Но Саша запретил.

— Почему? — спросил я.

Ксюша молчала.

— А вот мы и у дома. Спасибо тебе за вечер, — сказала она и поцеловала меня в губы.

— Прощай. Родители, небось, спят давно.

— Нет, дома мой парень. С работы приходит и играет по вечерам в игры. А я развлекаюсь как могу.

Я охренел.

— Прощай, — сказал я. — Я тебя никогда не забуду.

— Ты первый приятный парень, которому я не сделала минет.

На моих глазах наворачивались слезы.

Она меня еще раз поцеловала, и мы расстались. Навсегда.

Я шел обратно. Телефон разрядился. И я осознал, что не знаю, какой мне нужен дом! Помню только номер квартиры. Я бродил вдоль однообразных новостроек и звонил случайным образом в домофоны.

— Да, — отвечали мне.

— Саня, открой, это я.

— Иди в жопу! Здесь таких нет.

И так шесть домов. На седьмом случайном доме мне открыли. Я поднялся. Тусовка почти рассосалась. Я, грустный, закурил то, что нельзя.

— Димон, — сказал Саня. — Знаешь, что самое плохое?

Я покачал головой.

— Нет хуже женщины, которая не знает себе цены.

— Но пиво и шавуха — это уже минет! — оправдывался я.

— А это, Дима, демпинг, — ответил фотограф.

— Да и тем более, ты творческий человек, женщины будут всегда.

— Они у поэтов, — заныл я. Богдан меня обнял.

— Не мелочись, брат! Это не твоя война.

— За сохранение бойца? — спросил фотограф.

— Да! — поддержали Богдан и Саша.

Я, почти рыдая, чокнулся с ними. Докурил и выпил.

— Господа, я спать, — сказал я.

Улегся с какими-то ребятами в маленькой комнате на матрасе. Словил трип и видел, как передо мной раздевалась Ксюша.

— Хотя бы так, — прошептал я и отключился.

НА ГУБЕРНАТОРСКОМ БАЛУ

Ничто не придает человеку уверенности, как передача ответственности на другого.

Ежегодно в нашем городе проходит рождественский губернаторский бал. Нет, это не то, о чем вы подумали, эстеты. Никаких танцев, только светский раут для своих: с кошельками.

Известный столичный артист — Николай Юрьевич Стоянцев — постоянный приглашенный аукционист на балу. Раньше организацией занималась одна компания. Но по разным причинам ее отстранили. И за частичную организацию взялась наша театральная площадка. Почему, спросите вы, именно театральная площадка, а не театр? Как бы вам объяснить. Театр — это место, где ставят спектакли, получая гроши. А наша театральная площадка занималась привозом антрепризных спектаклей и концертов. В общем, кто-то тратит бюджетные деньги на искусство, а кто-то их восполняет. Такова доля коммерции.

Итак, я отвечал головой, моральным духом, психикой и сжатой задницей за Николая Юрьевича Стоянцева. Меня изначально предупредили, что Стоянцев — сложная личность. Я не воспринял этого всерьез — я работал и с народными артистами, и инородными, со всеми находил общий язык. Что я, со Стоянцевым общий язык не найду? Вздор!

Из всего коллектива администраторов я единственный был мужчиной, поэтому физическая нагрузка всегда приветствовалась при встрече артистов и техников — хоть чемодан, хоть декорации тащить.

Мой шеф находился рядом со мной на центральном вокзале. Иван Евгеньевич отличался спокойствием и доброжелательностью.

Возле перрона мы ждали поезд. Стояли люди из департамента, мэрии, администрации губернатора — работали, наблюдая как коршуны за нами. Также стояли машины в ожидании артистов. В одну машину нужно было посадить Стоянцева с женой, в другую — юную певицу из телепроекта вместе с ее командой.

За Стоянцевым была Тойота, за юной певицей — БМВ.

Прибыл поезд, я стою у входа в вагон. Иван Евгеньевич встречал у соседнего вагона юную певицу с телепроекта.

— Ба, Николай Юрьевич, рады вас видеть!

— Добрый, добрый! — с улыбкой на лице произнес тот. — И солнышко тут яркое, и теплее, чем в Москве.

— Вы хорошо доехали? Комфортно было? Хорошо кормили? Позвольте ваш чемодан.

— Все отлично. Спасибо, — передал он мне чемодан. — Это моя супруга Елена, по всем вопросам к ней.

— Разумеется, Николай Юрьевич. Елена, добрый день!

Супруга кивнула, и я повел их к машине.

Тем временем к автомобилю подошел Иван Евгеньевич с юной певицей с телепроекта и ее командой.

Я уложил вещи артиста в багажник. Тот закуривает, видит, как садятся молодые ребята в BMW и говорит:

— Ребята, — поменялся он в лице. — А что за хуевая организация?

Люди из департамента зашептались. Иван Евгеньевич и я остолбенели.

— Николай Юрьевич, я отвечаю за организацию, — произнес Иван Евгеньевич. — Что-то не так?

— Вы совсем тупой? — спросил артист. Иван Евгеньевич побледнел.

— Николай Юрьевич, — перебил я. — За организацию всего вашего пребывания отвечаю я.

Люди из департамента зашептались еще сильнее.

— Как тебя зовут? — спросил он.

— Дмитрий.

— Вот послушай сюда, Дима и все остальные. Почему я, народный артист, работающий в этой профессии уже сорок лет, и мне дают хуевую тойоту, а этой девице, которая и года не выступает с гастролями, ей дали бэху? Я понимаю, если бы Олег Палыч Табаков или Армен Борисович Джигарханян, то я и слова не сказал бы. Если не будет заменена машина, я уеду обратно сейчас же.

— Николай Юрьевич, — ответила юная певица с телепроекта. — Мне не принципиально на чем ехать. Можете ехать на BMW.

— А мне по-человечески обидно. Я сообщу губернатору, и вам мало не покажется.

Он сел в Тойоту и отправился в отель. По хищным взглядам людей из администрации я осознал, что нам карачун.

Я сел в машину Ивана Евгеньевича, и доносится ему звонок от жены Стоянцева. Он выслушал и положил трубку.

— Нужно решить вопрос с машиной.

— Все сделаю, — ответил я.

Мы прибыли след в след за машиной Стоянцева. Тот вышел и вновь закурил с женой у входа в отель. Я аккуратно подошел к Стоянцеву.

— Николай Юрьевич, прошу прощения. Не за себя, за Ивана Евгеньевича. Мы действительно отвечаем за проезд и логистику, но машины нам дают из правительственного гаража, — чуть не плача ответил я.

— Так найди мне телефон начальника правительственного гаража. Я ему все выскажу.

— Д-да, — робко отвечаю я. — Позвольте, я провожу вас до номера и ресторана.

Я с вещами, с легким, да кой легким! мандражом до всех неприличных мест, язык и ноги онемели от страха. Сознание крикнуло напоследок «прощай» и сгнило в тумане бессознательного.

Я, сопроводив артиста, выбежал наружу и начал трясти из водителя номер начальника гаража. Тот нехотя дал номер, осознавая, что получит люлей от начальства, но, видимо, понимал, что лучше получить люлей от начальника, чем от губернатора. Получив контакт, я немедля отправил Елене.

— Спасибо, Дмитрий, — получил я сообщение.

Дело оставалось за малым — сценарием. Нас бог миловал, и я распечатал его в ресепшене отеля. Скрепил и понес его в ресторан.

Николай Юрьевич обедал с супругой. Я передаю Елене сценарий, та передает артисту. Николай Юрьевич проглядывает писанину и, причмокивая, говорит мне:

— Дмитрий, кто писал сценарий?

Я опять побледнел.

— Режиссер драматического театра Петров.

— А он, понимаю, тоже идиот?

— Не могу ответить, — признался я.

— Я жду свой сценарий через полчаса. Не будет — звоню губернатору.

Я забрал сценарий. Листаю. Вот: «Стоянцев ведет аукцион».

Подождите, час аукциона уложилось во фразе: «Стоянцев ведет аукцион». Ни лотов, ни описания. Ничего.

Мне поступил звонок супруги Стоянцева.

— Дмитрий, нужен телефон Петрова.

Я вбежал в фойе к Ивану Евгеньевичу, который немного успокоился, выпив чайник улуна, объяснил ему ситуацию, и у него задергался глаз.

— Владимир Александрович, — начал разговор по телефону шеф. — Нам срочно нужен сценарий для Стоянцева… Владимир Александрович… Алло! Алло! Бросил трубку.

Мы стояли как вкопанные. Ивану Евгеньевичу пришло сообщение: «Не готово». Тут же раздается звонок от жены Стоянцева:

— Сценарий должен быть через два часа, Николай Юрьевич решил вздремнуть.

А через четыре часа уже выступление.

— Беги в драматический театр за сценарием, а я поехал на площадку, — сказал мне шеф. — Хотя, стой. Пошли пообедаем.

Мы так разволновались, что ложки и вилки тряслись в наших руках, словно при болезни Паркинсона.

Я влил в себя капучино, а шеф — три американо.

Пообедав, мы поняли, что до сдачи остался час. Шеф уехал на площадку, я вернулся в отель. Немного посидев, увидел, как подбежала девушка в отель и спрашивала меня.

— Я здесь! — крикнул я.

— Вот сценарий для Стоянцева.

— Стоять! — рявкнул я. — Сразу посмотрю, чтобы все было.

Пролистал, вроде все хорошо.

— А отправить по почте нельзя было? Я бы здесь распечатал несколько штук.

— Эм, — занервничала девушка. — Мы распечатали текст, но файл не сохранили, так что в единственном экземпляре.

— Что?! — возмутился я. — Несите сами тогда ему сценарий.

— До свидания! — уже мне напоследок крикнула девушка, выбегая из отеля.

Я впопыхах начал фотографировать сценарий. Слава богу, немного. Пять страниц всего. И тут звонок от жены Стоянцева.

— Елена, все принесли. Сейчас поднимусь.

И администратору:

— Девушка, скрепите листы, а то нам всем карачун.

— Не поняла, — ответила девушка.

— Я не хочу конкретизировать последнее слово на исконно русском. Скрепите листы, пожалуйста.

Со сценарием я метнулся в номер к Стоянцеву. Постучал, открыла дверь супруга и забрала сценарий.

Я с облегчением выдохнул и побежал на площадку, чтобы проверить гримерку.

Актовый зал здания облправительства был наполнен банкетными яствами. Осмотрел подъезд к запасному входу, согласовал все с охраной, выпил американо и вернулся обратно в отель.

Подъехала уже другая машина — правительственный майбах. Николай Юрьевич вышел с супругой уже с вещами.

— Николай Юрьевич, машина уже ждет.

— Угу.

— Скажите, а почему вы выселяетесь? У нас выселение после мероприятия.

— Еду на вокзал.

У меня екнуло сердце.

— Да успокойтесь, у нас ужин по приглашению после мероприятия в ресторане Михал Михалыча.

— Фух, хорошо.

— Дмитрий, скажите, во сколько поезд?

— Без пяти двенадцать.

— Значит в половину двенадцатого выезжаем.

Я уложил вещи Стоянцева и побежал в облправительство. По прибытии на площадку ко мне подошла Елена Стоянцева.

— Дмитрий, Николай Юрьевич забыл в номере сценарий.

— А я сфотографировал. Может не очень четко, но читаемо.

— Да, распечатайте пожалуйста.

Вот только где распечатать в здании правительства, когда здесь закрытое мероприятие?

Все гримерки, в том числе и для администраторов, были в кабинетах чиновников. И наша «администраторская» находилась в одном из кабинетов. Стоял компьютер и принтер какого-то чиновника. Камер не было. Включил устройство. Черт, требует пароль. Я нажал на единицу, запустился экран приветствия.

«Боже, храни кибербезопасность сильных мира сего», — подумал я. Распечатал сценарий. Подчистил за собой историю и выключил компьютер.

Отнес распечатки Стоянцеву, тот что-то, поглядывая в текст, пробормотал и положил текст на стол.

Вот-вот начнется мероприятие. Собрались гости, приехали мэр и губернатор.

Губернатор открыл бал. На сцене танцевал и пел детский ансамбль, потом несколько песен спела юная певица с телевидения. Настала очередь Стоянцева. Я молил бога, чтобы все прошло хорошо. Артист начал объявлять лоты. Я с облегчением прогуливался по зданию правительства и увидел директора филармонии.

— Николай Петрович, добрый вечер! — радостно сказал я. — Какими судьбами? Оркестр вроде не выступает на вечере.

— Дима, привет! Я сортирую лоты.

Я взглянул на содержимое: с десяток картин, несколько статуэток и арфа.

— Это же арфа из филармонии! — воскликнул я.

— Да, все, что могли предложить, чтобы финансирование поднять.

— Лучше бы пол-оркестра на лот выставили, — пошутил я.

Директор филармонии засмеялся и сказал, что в следующий раз так и сделает.

Я стал ожидать завершения вечера. Иван Евгеньевич что-то обсуждал с пресс-секретарем губернатора. Потом подошел губернатор и пожал шефу руку и сказал, что все сделано хорошо.

— Все же не позвонил, — с облегчением подумал я. Стоянцев закончил аукцион, я спросил, как все прошло.

— Слабенько, — ответил тот. — На этот раз пятьдесят миллионов. В том году на сотню было.

Я сопроводил артиста в ресторан, а сам, перематывая весь день в голове, засел в баре неподалеку. Расплатившись, пошел к ресторану, проверил, на месте ли машина, и уточнил график поезда.

Вышел немного подвыпивший Стоянцев, мне так казалось. Он как и я был в хорошем расположении духа.

— Ну что, в Москву, — сказал артист.

Я с облегчением кивнул. Посадил их в машину и отправился следом на такси.

Проблема вокзала в том, что он не был центральным, и все поезда были проходящими и стояли максимум пять минут. На вокзале я взял чемодан Стоянцева и попросил поспешить на перрон.

— Николай Юрьевич, ну простите, ради бога, за все, — сказал я, когда уже подходил поезд.

— Так было все хорошо. Это просто рабочие моменты. Это вы, Дмитрий, не знаете, как все на телевидении происходит. А когда мероприятие проходит на государственном уровне — тут надо знать цену всему. Либо ты вытираешь ноги, либо об тебя. Я думал, вы понимали это.

— Не настолько, если честно, — ответил я.

— Дмитрий, вы хороший и внимательный человек. Таких мало. Если ничего не случиться, то в следующем году я буду рад, если вы также будете меня сопровождать.

— Конечно, буду рад.

Поезд подошел. Мы подошли к вагону. Я сфотографировался на память с артистом. Пожали друг другу руки на прощание. Поезд тронулся. Я уехал домой и не знал, что за чувство меня переполняет: то ли радость, то ли смятение.

СЕКРЕТЫ СЕКСТА ПРОПЕРЦИЯ

Есть в нашем городе клуб один. Странный такой. Кутежно-интеллигентный. Лекции слушай, перекурами кухню задымляй, чай, кофе, беленькую попивай, в дискуссии вступай. Естественно, на квартире, естественно, вечером, естественно, с дамами: страшненькими, но доступными, красавицами, но донельзя сумасшедшими; естественно, с продолжениями, естественно, вход свободный.

Обычно лектором был хозяин квартиры — Андрюха Октавиан, филолог и историк, сильно увлекшийся античной поэзией, женатый молодец. И оратор хороший, и поэт прекрасный, но временами сложный для восприятия. Курили в ожидании лекции про древнеримского поэта Секста Проперция. Андрюша Октавиан пригласил нас, слушателей, на диван и ковер, сам уселся в ораторское кресло и запустил параллельно прямую трансляцию, чего технологиям без дела сидеть.

Народу и правда было много. Да и еще подошли две девушки, а с ними мужичок, поддатый. Но никто ничего не спросил, не сделал. Мужичок уселся между ребятами и молчал.

Сигаретный туман веял над нами, но постепенно рассеивался в портале открытой форточки. Поддатый пытался вдохнуть кумара, но не выдержал и спросил:

— Я обращаюсь к хозяину квартиры, можно ли закурить?

Супруга Андрюши Октавиана не сводила глаз с гостя, потом резко посмотрела на мужа. Андрей ответил, что после лекции. Тогда гость начал вдыхать остатки кумара что есть мочи.

— Итак, дорогие гости этой квартирки и уважаемые подписчики и зрители, — обратился Андрей к камере. — Сегодня речь пойдет о древнеримском поэте Сексте Проперции. Секст Проперций, друг и товарищ Овидия, был влюблен в красавицу Кинфию, которая была ему не верна, да мало того что не верна, а была профессионалкой самой древнейшей профессии. Все творчество Секста Проперция было связано именно с ней. Практически как и у Данте Алигьери, тоже, как известно, уроженца Италии.

— А как он жил? — спросил гость.

— Интересный вопрос. Он родился в довольно богатой семье… — начал Андрей Октавиан.

— Ние-е-ет, — фыркнул гость. — Как он жил, ну, с таким именем?

Андрей Октавиан явно не был готов к подобному вопросу.

— В Риме, в том Риме такие имена означали совсем другое, не то, о чем вы подумали.

— Фамилия тоже дурацкая.

— У кого? У Секста Проперция или у Данте Алигьери?

— Во! Да! У Прос… Прост… ну, вы поняли. Я на имена слаб.

— Не страшно.

— Был бы такой Секс…

— Секст, — поправил Андрей.

— Был бы такой Сек… Секст… дурень, короче, в нашем дворе, то всё бы.

Диванная интеллигенция посмеивалась.

— А что «все»? — спросил один интеллигент за сорок. У выпившего гостя отмерла последняя извилина от этого вопроса.

— Ну-к, ты же должен понимать, что с таким именем ему жилось бы туго.

— А назовите имя вашего лучшего… — сорокалетний интеллигент сделал паузу. — скажем, товарища.

— Ну, Максон.

— А Максим, любезный, имя — римское.

— Да иди ты! — удивился гость. — И как они жили?

— Кто? — гневно спросил интеллигент.

— Ну, Максоны римляне. Ведь рядом какие-то Сексты.

— Вообще-то, — продолжил Андрей Октавиан, — среди римлян было нормой испытывать гомосексуальные связи.

— Пидоры, что ли?

— Так, без мата, — попросила жена Андрея.

— Господа, пожалуй, нам нужно сделать небольшой перерыв. Простите, что не дал вам паузы. Предлагаю перекурить и продолжить.

Вся гостиная кивнула, гость обрадовался, только взгляд жены Андрея был холоден и страшен.

— Вот это дело! А не про пидоров каких-то слушать, — вскочил гость и пошатываясь пошел на кухню за остальными.

Курили и кофе́или на кухне. По непредвиденным обстоятельствам гостю не досталась ни одна сигарета. Ни даже затяжечки. У всех, как по волшебству, осталось по одной в пачке — со слов гостей. Наивный гость пошел ва-банк.

— А бухнуть? — громко сказал гость. Андрей Октавиан отверг идею гостя.

— Кх-м, — возмутился сорокалетний интеллигент и прошептал Андрею: «Ты же не серьезно?»

Андрей подмигнул интеллигенту, и тот успокоился. Подвыпивший гость что-то начал подозревать:

— Ни покурить, ни бухнуть. Что за компания скучная такая? Я, пожалуй, пойду, товарищи интел… интелли…

— Интеллигенция! — все ответили хором.

— Во! Вот она. Вот вы! Знания без пития — не знания. Лишь слова-слова. И еще, — остановился тот у дверей, выискивая свою обувь. — Дурацкое все-таки у него имя. А Максону скажу, что все с таким именем — пидоры.

И закрыл за собой дверь.

Когда закончилась лекция и полились рюмки знаний, Андрей Октавиан поднял тост и произнес:

— Знания пития — не знания! Да! А вот пустое питие, а не заглушение боли знаний — не дело!

Андрей Октавиан обратился к девушкам, с которыми пришел выпивший гость:

— А кто это был?

Одна стыдливо ответила:

— Пристал, чудила, познакомиться хотел. Увязался за Танькой. А она, дура, молчит. Ладно, если он ко мне обратился бы, я послала бы его и все! А так даже и внимания не обратила.

Таня кивнула и стыдливо опрокинула еще рюмку.

— Ну, он за нами в квартиру и зашел…

— Андрей! — закричала жена Андрея. — Ключи пропали! Завтра же меняй замки.

Все засмеялись, но только Андрей Октавиан понимал, что смеяться здесь не над чем.

СПРАВКА

Языку принесли в кабинет письмо с обращением писателя с пометкой «срочно».

Уважаемый Язык Ильич!

Я, молодой и уважающий себя и вас писатель, столкнулся с дилеммой. Пишу в рассказе, что непорядочная девица — блядь. А редактор запрещает. Нет, не потому, что против, а потому что слово не этично и не толерантно. Язык Ильич, пожалуйста, помогите решить эту дилемму, и жду скорейшего ответа. А ведь блядь — это обманщица. А всякий обман — это, несомненно, блядство. Помогите.

Молодой автор

Язык Ильич прочитал. Пошел к Бытию Ивановичу. Тот посмотрел на обращение.

— Ну пусть делает. Слово есть, понятие есть. Все на своем месте. Ну, поругается с редактором. И не такое бывает.

— Мир другой. Между редактором и писателем есть некоторые преграды. Да и читателями тоже. Если ты понимаешь, о чем я.

— А, эти, — буркнул Бытие. — Только губят все. Ладно, пошли по сусекам скрести, по амбарам мести.

Культура посмотрела на обращение и говорит:

— Я не дам разрешения.

— А в чем проблема?

— Некультурное слово, коллеги.

— Дорогая Культура Андреевна, доверьтесь мне, — сказал Бытие. — Ты и так на полставки. Зачем тебе лишняя работа?

— А язык он, милая моя, разный. По себе знаю, — поддакивал Язык Ильич.

— И что для меня и Языку хорошо, то почему оно должно быть плохо для тебя? Пустяковое дело, — Бытие Иваныч протянул плитку шоколада Культуре Андреевне. — Держи эндорфинчику.

— Ну хорошо, — кокетливо ответила она и поставила печать.

— Заходите! — прокуренным голосом сказала Этика.

— Здравствуйте, наша любимая Этика Эпикуровна. Пожалуйста, помогите нам решить деликатную проблему-с, — попросил Язык.

— По одному, любезные-с. И ноги вытирайте.

Бытие остался за дверью.

— Кх-м, — заволновался Язык. — Этика Эпикуровна, мне бы разрешение поставить.

— Что у вас, любезный?

Старушка посмотрела на обращение и закричала:

— Что вы мне подсунули? Нет! Не подпишу! Уходите! Ваши проблемы! Уходите! Столько лет, столько лет, а меня за идиотку считают! Что за департамент такой, что даете разрешение на такое… гав… пошлятину! Нет! Уходите!

Язык Ильич вышел, и его трясло. Бытие посмотрел на него, глубоко вдохнул и вошел в кабинет.

— Я не подпишу, уходите! — закричала Этика Эпикуровна.

Бытие запер дверь и вплотную подошел к старушке.

— Что вы делаете, любезный? — с испугом спросила она.

— Я? То, что должен.

— Я не подпишу! Это против моей воли!

— Хорошо, будете спать на кушетке. Я вычеркну из базы Бытия софу, вино, мундштуки и оргии.

— О-о-о-ох! — театрально вздохнула Этика. — Это шантаж! Даже по пятницам?

Бытие кивнул.

— Ох! Ладно, ладно! Подпишу! Нет у вас совести, господа!

— А теперь пошли к госпоже Морали, — сказал Язык.

— А она до сих пор работает?

— Без понятия. Вещи ее лежат.

— Так может ее печать поставим… Втихаря…

— А если она все-таки есть?

— Ну и хрен с ней, все равно, считай, уволена. Столько лет по острию ходит.

— Тогда ты иди. А я на шухере постою, — сказал Бытие.

— Заметано, кореш, — Язык сделал паузу. — Все же давай грамотнее говорить.

— Все стоит на своих местах. В данный момент, — съехидничал Бытие.

— Ладно-ладно, — ответил Язык. — А то будешь еще мной помыкать.

Бытие ухмыльнулся.

В кабинете при тусклом свете Язык нашел печать: «Разрешено Моралью».

— Бытие, — кликнул Язык. — Я не могу поставить печать.

— Да елки-палки, почему?

— Так вседозволенность у автора тогда будет. Черт знает, куда творчество занесет.

— Н-да, — протянул коллега. — А давай на хитрость пойдем. Выпишем тридцатидневную справку. Пусть нагуляется.

— А это хорошая идея. Тихо, слышишь шаги?

Язык спрятался под стол. Бытие затаился в шкафу. Широко отворилась дверь, влетела полуголая Мораль и упала на диван.

Бытие тихо вышел из шкафа. Осмотрел Мораль и прошептал:

— Мертвецки пьяна.

Стоило Языку начать вылезать, как тот ударился о стол. Мораль перевернулась и застонала.

— Чего это она? — удивился Язык.

— Как что? Пятница. Опьяневшая Мораль — всегда права, она логична, весела, честна и…

— … похотлива, — схватила сонная Мораль за штанину Языка. Тот немного засверкал глазами.

— Но джентльмен и в пятницу джентльмен, — осуждающе посмотрел Бытие на Язык.

Язык отряхнулся от рук Морали. Заполнил справку. Бытие накрыл одеялом храпящую Мораль, оставил ей кувшин с водой на столе. Вышли и тихо закрыли за собой дверь.

Они молча шли по коридорам департамента.

— Альтруизм — это пидорство какое-то! — возмутился Язык.

— Но пидорство необходимое, — прокомментировал Бытие.

Справку запечатали в конверт и положили в почтовый ящик. Письмо упало на стол писателя и дело пошло в гору.

Язык радовался за писателя. А Бытие подумал про себя: «Все равно говенный автор. Но работа есть работа».

БЕЗУМЕЦ

Мы нашли во дворе Безумца. Он замерзал и явно был голоден, поэтому и забрали его домой. Откормили, согрели и жить оставили. Безумец всегда ждал нас с работы. Когда мы приходили уставшие, Безумец нас ласкал и успокаивал. Он у нас хороший рос, добрый и ласковый.

Однажды мы его выгуливали по улице. В парке увидели старого знакомого:

— У вас тоже Безумец? — спросил знакомый.

— Да, — ответили мы. — Приютили, откормили и согрели.

— А вы не боитесь его без поводка выгуливать?

Мы задумались.

— А почему бы и нет? Пусть резвится, пока маленький.

— У моего товарища история была. Его Безумец загрыз до смерти. Безумец всегда с ним жил — это ему врач сказал. Так что думаете — товарищ все отрицал. Да настолько, что забухал, впал в депрессию, страдал одним словом. А Безумец его рос и был вечно голодным. Он тащил хозяина до постели, и по галереям, и в кино, и в театр. А тот к бутылке и ворчать: нет у меня Безумца! Нет и все! Ну и Безумец спрятался в шкаф. Пока хозяин спал, Безумец влез в него и начал пожирать. Как орал, как орал он в свои последние минуты жизни. Но голод есть голод. И вой как удовольствие за комплимент Безумец воспринимал.

— А выпустить он не пробовал Безумца? — спросили мы.

— А зачем? — заулыбался знакомый. — Я уже сполна сыт. Вы молодцы, что не держите своего Безумца на цепи.

Мы засмущались. Знакомый снял с себя одежду и радостно начал нагой бегать и резвиться с нашим Безумцем, купаясь в осенней листве приозерного парка.

Мы приютили и его.

ИЗДАЛА!

А я издала книгу. Не вру. Такую хорошую, великолепную, изящную. Правда, трое редакторов скончались, пока редактировали мою роман-повесть-эпопею с элементами фэнтези-реализма-натурализма-романтизма. Про корректоров вообще молчу. Мрут, как мухи. Последний проткнул себе карандашом висок, чтобы не дышать на мое великолепие. Ох, сколько крови было.

Последний седоволосый морщинистый двадцатипятилетний редактор, вычитывавший правки, отнес верстальщику рукопись. Вышедши из кабинета верстальщика, редактор растворился с солнечной пылью и боле его никто никогда не видел.

Верстальщик ломал себе каждый палец, когда он вычитывал небывалую чушь. Переломал пальцы не только себе, но и всей редакции и соседним офисам. Вот я же умница, все всё видят и радуются моему таланту.

Типографы восстали, потому что не хотели печатать мою ересь! Ересь! Понимаете? Я за нее заплатила. Поэтому будьте добры встать к станку и начните, наконец, печать! Редакторы и корректоры зря старались, что ли?

Типографы не испугались и поставили вместо себя робота, мол, работает лучше. Так что думаете? Обрезал себе все детали. Странная техника. Вроде должна резать бумагу, а режет металл.

На днях проснулась в холодном поту от звонка. Примчалась в редакцию, кто-то пытался сжечь мою рукопись! В кабинете главного редактора типографы и остатки редколлегии, облачившись в мантии, читая заклинания, пытались сжечь книгу. Ха-ха! Рукописи не горят! Ну, их посадили за решетку. Ждем новых типографов.

Директор издательства завязал себе глаза, выжрал бутылку водки, в мгновение запустил все механизмы и побежал в диспансер на лечение. Так или иначе, мой тираж был готов. Презентация меня, молодой писательницы, в книжных магазинах города. Администрация вводит чрезвычайную ситуацию — произошел мятеж в тюрьме под предводительством типографов. Они с вилами и факелами сражаются против озверевшего тиража. Они обливают святой водой оригинал-макет. Но все тщетно. Все мятежники мертвы. Оставшийся тираж цепляет на себя табличку "Бестселлер" и лежит в ожидании читателя.

Критики под книжными угрозами почему-то становятся на колени и начинают целовать мои ноги, а потом просят повернуться, чтобы проявить свою любовь еще сильнее. Потом меня отправляют с книгой на книжную премию, где все участники под дулом бумажных автоматов то и дело голосуют за мое гениальное произведение и пророчат мой мировой гений! А потом мне неожиданно говорят: Простите, мы не можем это у вас принять». Я возмущена! Как? Почему? «По качану», — отвечает редактор и напоследок вручает мне в руки учебник по грамматике и кипу книг по литературе. Ну не дурак ли?