100Рожева (г. Москва) ЗАВТРА

Под утро шторы надуваются парусами. Снится море. Она ласкает упругую кожу волн, пока не захлёбывается телефонной истерикой. Сонное морское «Я» тяжело причаливает к «Я» реальному. Сухопутное до отвращения, оно вваливается в тело словно в чужое, начиная с пальцев ног. Тонкие щиколотки, длинные голени, узкие колени. Она рассматривает свои худые ноги, не понимая, красивые они или уродливые…

В телефоне — ответственная секретарша Анечка. Тридцать семь лет, замужем за работой.

— Клара, за вами материал! Дедлайн завтра! Напоминаю!

Тридцать семь — как температура: ещё не болезнь, но уже не здоровье. Наивность Анечкиных глаз не мешает времени размечать места боевых действий по уничтожению молодости — скобками носогубных складок, штрихами у глаз, линиями на лбу. Досидит до первых приливов, и её заменят свежей «Анечкой». А эту — тем же приливом прибьёт к окну и одиночеству. Лживая романтика. Зачем жила? Чтобы жизнь «звёзд» освещалась бесперебойно? Чтобы авторы не путали дедлайны? Какой в этом смысл, если одиночество и окно…

Это она уже о себе. Ей тридцать, и хвастаться тоже нечем. Десяток приличных публикаций на фоне развалин брака. Вокруг мужчины. Но они лишь сгущают разочарование. Особенно по утрам, когда морское «Я» бьёт в берега висков: «измена-развод-предательство», откатываясь лишь для нового удара… Скажи ей кто-нибудь вчера, что эта пошлость её коснется завтра, не поверила бы. Не коснулась, затопила. Вязко, грязно. Клара у Коли украла кораллы и квартиру, а Коля у Клары украл веру в любовь и мужскую порядочность. Заезженная шутка друзей оказалась приговором...

— Клара, вы слышите меня? С вами всё хорошо? — Анечкин напор сменяется беспокойством за трудовую единицу.

— Да.

— Вы не ответили на вопрос.

— А вы что-то спросили?

— Я спросила, заказывать ли на вас аккредитацию на Белобородько, или, если вы не успеваете, я передам задание Кирюхину. Он хотел.

— Что значит он хотел! — взрывается Клара. — Мало ли кто чего хочет! Фестивальные фильмы — моя тема. Конкурсные, номинированные, отмеченные жюри и зрителями, не отмеченные никем, талантливые, бездарные, но по какой-то причине собирающие кассу, и прочая и прочая!

— Я знаю, знаю, Кларочка Пална! Я всё очень даже поняла! — лепечет Анечка.

«Стоит заорать, всплывает обрубок отчества», — ворчит Клара, окончательно просыпаясь, и идёт закрывать окно.

Парус шторы виснет на пластиковой мачте вслед за настроением, ниже уровня моря. С кровати на Клару пялится пара подушек. Как муж с блондинкой, когда она вернулась из поездки раньше, чтобы провести с «любимым» лишний день. Лишний день превратился в лишнюю жизнь. Она скидывает подушку, пнув её ногой, словно это надутое лицо бывшего с вышивкой на щеках.

На кухне чайник кипятит обиду и унижение. Только это он и подогревает последнее время. Пакет молока плюётся на стол бледной спермой, какую выстреливал из своего орудия Коля, гордый, словно артиллерист на параде. Желание пить кофе с молоком испаряется, как их любовь. Они прожили пять лет. Сделали ремонт в убитой «двушке», вместе выбирали декор и мебель. Их вкусы катастрофически не совпадали, но муж уступал, и она это ценила. Супружескую кровать с подголовником в виде волны привезли за день до её сюрпризного возвращения. Они не успели опробовать её вместе. Муж сделал это с другой. Рыхлая, с мясистым носом и выбеленными волосами, она, видимо, была в его вкусе. А у Клары — «слишком тощие ноги» и «грудка как у цыплёнка» и «ты живот мне проткнёшь своими коленками» и «женская сисечка должна заполнять мужскую ладонь, а не шугаться там» и «налегай на картофан, Кларчик, взяться же не за что»… А ещё: «зачем книжки, если есть телек?», «в театр не пойду, там кривляются и трясут пыльные тряпки, лучше дома футбол и пивандос», «концерт — это слишком громко, я не высижу два часа с больной башкой». Зато церковь увидит — крестится. «Зачем? — спрашивала Клара. — Ты не веришь в бога, не молишься, не соблюдаешь». «Так положено, мы же русские!» — отвечал муж.

Почему всё это казалось ей проявлением мужественности, надёжности, даже порядочности? И почему сейчас ей так плохо? Кому и для чего нужно бесконечное воспроизводство боли в её пустой душе?

Клара глотает безвкусный чай и погружается в работу, набрав воздуха заданных смыслов. Обещание очередного кино-удовольствия подписывает псевдонимом «Клара Каннская» и отсылает Анечке, тут же звякающей ответом: «Спасибо, получила!»

Клара не любит своё воронье имя. Оставила в псевдониме из-за редкости. Стесняется фамилии «Иванова», не выражающей ничего, кроме ничего. Презирает бывшего мужа так же сильно, как когда-то любила. Терпеть не может одиночество, никак не зависящее от количества людей вокруг. Ненавидит теперешнюю себя. Ненавидит, ненавидит, ненавидит…

Перед глазами слезится лента фейсбука, остывший чай, её скрещённые «обезжиренные» ноги, пятно на обоях, новые письма в почте…

«Если ты не решишься на это сегодня, завтра будет таким же, как вчера». Это реклама быстрого заработка в интернете. Обесцениванье смыслов как тренд. Гениальная музыка для ожидания ответа оператора, мудрость для рассылки спама, великие фильмы для продажи дутой кукурузы, мужчины для оттачивания навыков соблазнения. Соблазнения пустотой. Ничего кроме ничего…

Белобородько громоздится главным перцем на блюде овального стола, теребя облысевший подбородок. Бороду потребовало в жертву искусство. Так режиссер тянет на начинающего. К утыканному микрофонами и табличками столу сплываются акулы пера. Клара пробирается к своему месту, когда всё уже началось. Собственно, начинаться нечему. Фильм посредственный, то есть сделан по средствам и отобран в Европу за неприкрытую мастурбацию темы репрессий малых народов. Сам автор к этим народам отношения не имеет, просто вовремя опечалился их судьбой и подтянул прозорливых меценатов. Повествуя о непростом пути себя в искусстве, он мучительно подбирает слова. Демонстрирует бессмысленные излишества родной речи в сравнении с языком малых народов.

За пару минут Клара набрасывает опус об оценённом Западом молодом таланте и его артхаусном киношедевре. Дальше делать нечего, кроме как сочувствовать Белобородькиному подбородку. Ощущение, что её рассматривают, пристально и заинтересованно, заставляет Клару оглядеть коллег. Через стол — уткнувшийся в смартфон «ботан» с табличкой «журнал Шоу жизни». Это он. Смотрит словно третьим глазом. Клара сверлит взглядом его ухо, заставляя обернуться. Его лицо не выражает, а втягивает в себя окружающий мир вместе с отрепетированными киношными курьёзами и вороной за окном…

«Нет такого журнала «Шоу жизни»! — мучает Клару догадка до конца пресс-конференции. Она идёт к «ботану», но в шаге останавливается. Парень роется в сумке. Высокий, немного сутулый.

— У тебя грустные глаза, — не поворачиваясь, произносит он.

— А ты видишь мои глаза?

— Вижу. Что с тобой что-то не так.

— Я не знаю такого журнала «Шоу жизни», — вздрогнув от точного попадания в её настроение, говорит она.

— Ты ещё многого не знаешь, — оборачивается он.

Его лицо близко. Серые глаза, прямой нос, двухдневная светлая щетина. Но это не добавляет к впечатлению о нём ничего.

— Зачем тебе этот Белобородько? Ты же думал о другом…

— И о ком? — подхватывает он игру слов, заставляя улыбнуться и Клару.

— Нет, серьёзно…

— Я стараюсь не пропускать ситуации, когда вход есть, а выхода нет.

— Где нет выхода?

— Как тебя зовут? У тебя должно быть редкое имя.

— Редкое. Клара. А тебя?

— Клара. Клэр… — задумчиво повторяет он. — Латинский корень. Свет. Светлая. Да, пожалуй…

— Так как тебя зовут?

— Ты можешь звать меня Учитель.

Готовый сорваться сарказм застывает на губах.

— И чем ты занимаешься?

Он протягивает визитку. «Иван Иванов. Естествоиспытатель в бытие».

— Иванов? — переспрашивает Клара, собираясь сообщить, что она тоже Иванова.

— Нет, — отвечает парень. — Тебе нужна помощь, Клэр.

Её глаза намокают. Она отворачивается, стесняясь срыва, она ведь умеет владеть собой. Он чуть сжимает её локоть.

— Поехали ко мне.

За подобную пошлость в других обстоятельствах Клара расстреляла бы энтузиаста крупнокалиберным стёбом. Но сейчас лишь кивнула.

Его машина выглядит музейным экспонатом. Несуразно широкая, с комнатными креслами без подголовников и приборной панелью словно из черно-белых фильмов. «Она ещё и ездит?» — усмехается Клара.

— Машина — зверь! Просто непривычно. Мы многие действия совершаем не задумываясь, поэтому новое не получается, и мы его боимся. Каждый поворот, которого ты боишься, лишь пустота, которая прикидывается неодолимой преисподней, — отвечает парень на незаданный вслух вопрос. Он гармонирует со своей машиной. Другую уже представить невозможно. — Это Мерседес семьдесят четвертого года выпуска. Нас ещё на свете не было, а здесь уже всё было: подогрев сидений, кондиционер, радио, усилитель руля, даже люк на крыше. Подголовников нет на креслах, но можно поставить, стёкла вручную опускаются, компьютеров нет, конечно, а так… В это время в Союзе делали жестяные банки с мотором. Мне нравится этот контраст, пример того, как по-разному течёт время в разных точках пространства. Для человека оно тоже по-разному идёт. Ты ведь замечала это, Клэр? У времени свои законы. Чем тебе больней, тем оно медленней — один из них. А машина, кстати, принадлежала одному коллекционеру, помешанному на немецком автопроме. Он её держал в тёплом гараже и почти не ездил, так что она полна сил и благодарности…

— Мой бывший тоже помешан на машинах, — говорит Клара. — Читал все авто журналы. Больше ничего не читал.

— Автожурналы — не совсем то, что следует читать мужчине…

Грузный сталинский дом копирует подъездной дверью звук выстрела. Темно. Свет проникает откуда-то сверху.

— У нас никогда нет света. Перестали лампочки менять. Ещё и лифт не работает, — парень вдавливает мёртвую кнопку. — Пойдем пешком, ступень за ступенью. Так даже лучше…

— Высоко?

— Я скажу.

Она не понимает, почему безропотно идёт за ним, отмеривая шагами восхождение в неизвестность. Она с утра на каблуках, но усталости нет. Наоборот, идти всё легче. На седьмом пролёте свет ослепляет.

— Пришли.

Бесцветный в этом освещении парень открывает дверь без номера.

Клара делает шаг. Первое ощущение — заброшенная церковь: темно, гулко, пахнет свечами. Второе, более точное, но менее понятное — где-то вне пространства и времени. Хозяин щёлкает выключателем, и соотношение понятного и непонятного меняется. Свет не доходит до стен, или их нет. Есть одна. С гобеленовым средневековьем. Король в камзоле на коне, вставшем на дыбы перед армией готовых к схватке мужчин. К схватке с полчищами книг... Даосизм. Духовные практики. Уильям Блейк «Избранные переводы». Фридрих Ницше «Человеческое, слишком человеческое. Книга для свободных умов». Олдос Хаксли «Двери Восприятия». Шершавая, как кожа старика, обложка. «Посвящается М. Если бы двери восприятия были чисты, всё предстало бы человеку таким, как оно есть — бесконечным...»

«Странно, что я не читала ни одну из них, и странно, что в доме нет кухни», — думает Клара.

— Я не ем дома. Но всегда могу приготовить хороший чай, — отвечает Учитель на избранную часть мысли.

— Лучше вина…

— Вина нет. Я не пью и не держу алкоголь в доме.

Он растворяется в полумраке, а она тонет в кресле, которое держит её бережно, как тёплая ладонь раненую бабочку.

Учитель опускается к её ногам с чашей дымящегося напитка.

—Что это? Чай?

— Да. Сделай три глотка подряд. И рассказывай. Начни с самого больного и вернись к началу.

Клара подчиняется. Раскалённый ручей втекает в неё, разжигая желание говорить.

— Знаешь, я всегда ненавидела пошлость. Жена вернулась из командировки, а муж в постели с другой на новой супружеской кровати — всё это так больно ещё и оттого, что нестерпимо пошло! Мне казалось, я любила. И казалось, он любит. Казалось — ключевое слово… Иллюзия притворялась реальностью. Я была уверена в его честности, надёжности, верности… Грубость считала мужским шармом. Мы собирались заводить детей, сделали ремонт… Мне нравилось засыпать рядом с ним, нравилось смотреть на него, идти с ним под руку, даже если в другой руке он держал банку пива.… Его измена как удар исподтишка. Когда меньше всего ожидаешь…

Чай трясется в Клариных руках, она опускает лицо, пряча слёзы.

— Смотри на меня! — твёрдо говорит Учитель. — И скажи, что ты хочешь. Вернуть его?

— Нет…

— Чего же? Ты должна именно сейчас сказать, что ты хочешь.

— Хочу… забыть. Не думать, что все мужчины таковы. Хочу верить, что мир не такой, каким я вижу его сейчас. Хочу стать прежней, будто ничего этого не было в моей жизни.

— Забыть — это самое сложное. И стать прежней ты не сможешь. Этого никто не может. Но ты можешь стать другой, новой. И я попробую тебе помочь. Ты занимаешься какими-нибудь практиками? Йогой, может?

— Нет, у меня нет на это времени, и я считаю, что это всё коммерческие истории.

— Я понял. Дай мне руку, и ни о чём не думай сейчас.

Его рука напряжена, словно готова к сражению. Клара глотает чай, но внутри неё уже не ручей, а река, впадающая в море, где воспоминания об отвесных берегах и шершавом мелководье растворяются в туманной безбрежности. Так действует чай или это потому, что он держит её руку?

— Теперь постарайся представить своего бывшего мужа. Черты лица, фигуру, голос. Как будто он стоит здесь. Можно с пивом. Представь себе его максимально чётко.

Клара закрывает глаза и пытается представить человека, с которым прожила пять лет, но образ рассыпается. Она помнит форму его носа, глаз и бровей, но не может собрать эти детали в лицо. Она слышит его голос, но не слова…

— Не могу. Он у меня всегда перед глазами, но сейчас я вижу пятно вместо человека.

— Постарайся. Ты увидишь его последний раз, но ты должна сделать это. Представь, как ты целуешь его в сердце. Подходишь к нему, приближаешь лицо к его груди, слышишь стук его сердца, вытягиваешь губы и целуешь его в сердечную чакру, это там, где сердце… Ну!

Пространство искажается в тот зябкий вечер, когда Кларе так захотелось, чтобы парень с мужественной фигурой обернулся. В день свадьбы, нервный, солнечный и счастливый. В день без погоды и сезона, когда они, наконец, закончили ремонт. В утро, когда она вернулась раньше на лишний день… Боль искажает её лицо.

— Целуй его! В сердце! — сжимает её пальцы Учитель.

Клара целует. Он расслабляет руку и выдыхает, как после тяжелой работы.

— Теперь всё. Иди домой и постарайся уснуть. Завтра наступит завтра. У тебя будут вопросы. Задай их. Но не раньше, чем почувствуешь необоримое желание сделать это. И помни, для тебя я всегда свободен.

Клара спускается по лестнице, баюкая в голове слово «необоримое» под ритм собственного сердца, но ей кажется, что она продолжает подниматься…

Утренний парус легко выносит сонное «Я» на солнечный берег реальности. Потягиваясь, Клара утыкается в отсутствие второй подушки на привычном месте, и тут же спрыгивает с кровати, чтобы вернуть репрессированную толстуху. Под весёлую болтовню чайника она ныряет в интервью и рецензии, плюс вечером светское мероприятие. Вёрстка пресс-релиза вызывает у неё улыбку. «Кульминационная сцена фильма перерастает в трагедию. Главная героиня застает своего супруга с любовницей и кончает», — помещено на одной строке, а «с собой» — на другой. Улыбку и больше ничего...

Для «мероприятия» она выбирает маленькое черное платье. Коко и стройные ноги ещё ни разу не выходили из моды. Ей впервые за долгое время нравится отражение в зеркале, и она подмигивает ему, кокетливо поправив чёлку.

Светская тусовка с её пираньями и губастой мелочью, снующей меж кормушек, к ночи перетекает в мутную заводь клуба. Обязательная часть — перемывание свежевыловленных сплетен с двумя подружками, в которых алкоголь проявляет их лучшие качества.

— Бездарная тусня! Все эти типа «звезды» со стадом папарацци вообще ни о чем! Жрачка никакая, организация тупая! Но завтра все напишут, как было зашибись! — раздирая когтями дым, прорицает одна.

— Ты про какие звезды ваще? — гундосит другая. — Я этих хохляцких проблядушек знаю ещё когда они по кастингам чесали в нарядах от Степаниды Ховронько. А теперь они на Бентли с охраной! И я же с ихними ботоксными рожами на разворот напишу о «культурном событии года!» А там нет ничего! Пафос на ровном месте! С кем надо переспала, у кого надо отсосала, и всё — звезда!

— А ты чего всё не у тех сосала?— ехидничает Клара.

— Знаешь, Клаш, если ты пока ещё типа вроде замужем, это не значит, что ты отличаешься!

— Пока ещё типа вроде… — радуется Клара неосведомленности светских львиц её личной жизнью и абсолютному отсутствию боли при упоминании бывшего мужа.

Душевный штиль добавляет весёлых оборотов в коктейли, и в такси она садится, когда ноги уже ватные, а голова и вовсе чужая. Таксист, похожий на колобка-качка, который отправил лису в нокаут и выкатился из сказки, подмигивает румяной корочкой, заботливо устраивая Кларино тело на заднее сиденье. Клара «в сознании», но внутри неё пакля, словно она тоже кукла из сказки…

— М-м-м… Когда я вижу красивую нетрезвую девушку, я сразу хочу затащить её в полемику! — запевает колобок, присаживаясь на высунутый язык кресла.

— Куда затащить? — еле шевелит Клара чужим языком.

— В полемику, в полемику! Живую, эмоциональную, логически стройную. Кстати, залипаю на теории заговора! А могу быть жилеткой! После того, как сражу тебя наповал своей аргументацией! Аргументация у меня железобетонная! Ты в этом можешь сама убедиться!

— Можно просто отвезти меня домой? Молча.

— Отвезём! Конечно, отвезём! Но люди в этом смысле все одинаковые, я проверял! Да и по себе знаю. Как отправляюсь в алкопутешествие, так — полемика и жилетка! Сто процентов! Думаешь, я алкоголик? К сожалению, нет! Никак не получается пуститься в алкогольный штопор, работа и гены мешают, много раз пытался, а иногда так хочется! Все мои предки пили долго и счастливо. Под генами я имею в виду средиземноморское происхождение моих родоначальников, откуда и пошла традиция виноделия и естественный отбор наиболее устойчивых к алкоголю индивидуумов. По мне никогда не скажешь, что я пьяный, если не знаешь меня. Я не шатаюсь, язык не заплетается, наглый просто как танк становлюсь и борзый, пока в рог не дадут, ну, в общем, все как с моими предками! Я не хвастаюсь, просто факт! Никакой эмоциональной окраски, как и то, что дважды два четыре, нельзя же на это жаловаться, верно? Я сам-то из Тюмени вообще, там меня всё достало, и я рванул в Москву, устроился в такси. А полемика — это хобби. Нет другого такого дела, которым бы я был так увлечен! Кроме… Ну не важно. Есть книжка классная про подростка аутиста. Про то, что слова ничего не стоят для людей, они всячески над ними измываются и просто тупо девальвируют! Аутисты не способны этого понимать, они всё воспринимают прямо по смыслу. И это прям про меня! Вот прикинь, я в кабаке не один сижу, вокруг ещё как минимум десять таких же рыл как моё, только более гламурных. Но ведь не подкатишь к ним типа давайте веселиться и в танце медленном кружиться? Лица скривят, типа «фу, как некультурно»! Смешные все в Москве, люди с айфонами как дети с игрушками в песочнице. Дома им их айфоны на фиг не нужны, и они идут в рестораны, кабаки, чтобы там их выложить на стол и сидеть с пафосными хавальниками. А я мог бы много чего порассказать! Я ж фанат теории заговоров! Одно скажу точно — нами управляют! Все наши эмоции по поводу догхантеров, педофилов, навальных, свиных и прочих гриппов и всего остального засирания мозгов — не более чем результат воздействия инструментов политтехнологов в играх больших мальчиков! И путинская братва — это пацаны на мировой арене! Как я к этому пришел? А вот я тебе расскажу…

Песню обрывает звонок.

Анечка. Уже волнуется по поводу завтра. Тысячу раз извиняется, но вот именно сейчас необходимо уточнить…

Клара, прислонившись лбом к боковому окну, старается говорить коротко и чётко, чтобы Анечка не оценила своим бдительным эхолотом глубину её алкогольного падения. От дыхания на стекле разрастается прозрачное озерцо, в котором замедляются огни ночного города. Она не успевает подумать, почему они остановились, как слышит звук блокировки дверей. Сильные руки подхватывают её и насаживают на член, одним движением задрав платье и зажав рот. Но она и не кричит. Мозг лишь толкает в такт вялые мысли: «Ловко он… Привычные движения. Не в первый раз… Пересел незаметно и двери заблокировал. Это пока я трезвую изображала с Анькой. Вот сукин кот… Ч-ч-чёрт, приятно… Лишний оргазм… Никто не узнает. Это ж не наша тусня, где у всех язык без костей. Язык у него, кстати, наверняка рабочий. Господи, о чём я думаю... Позорище…»

Она кончает неожиданно быстро и сильно. Взрыв оргазма разносит её деревянную голову в груду бессмысленных щепок. Сзади подпрыгивают последний раз и выключают сопелку. Таксист снимает Клару с себя, выкидывает в окно презерватив, хмыкнув:

— Всё, богиня, финишировали!

Ей режет слух «богиня» в этом пошлом контексте. Очередное обесценивание смыслов. Хотя, до контекста ли теперь…

Персонаж отыгрывает джентльмена: помогает выбраться из машины, провожает до подъезда и даже пытается поцеловать руку. Клара отдёргивает.

— Это точно лишнее. Надеюсь, я тебя больше не увижу.

— Если сама не захочешь, — допевает колобок, укатываясь.

На кухне недопитый утренний чай смотрит из чашки с укоризной. Клара выплёскивает его, словно день из жизни, и идёт в душ. Отмывшись и почти протрезвев, ищет в фейсбуке Учителя: «Будь онлайн! Пожалуйста…»

В ту же секунду получает сообщение:

«Привет, Клэр. Как ты?»

Как она? Вот так… Глупая и беззащитная. Дура. Рассказать бы ему всё. Но это желание всегда пугает мужчин. Всех. Без исключений. Надо с нейтрального зайти. Клара взбивает волосы, словно влажную пену женственности, и только тогда отвечает:

«Твой чай подействовал. Я всё забыла. Но есть необоримое желание спросить…»

«Спроси»

«Почему ты не употребляешь алкоголь? Не хочешь расслабляться?»

«Не хочу, не могу, и даже не имею права этого делать. Представь, что ты плывёшь по реке против течения. Пока ты гребёшь, ты движешься вперёд относительно берегов. При этом ты движешься вперёд ещё и относительно себя. Относительно себя прежней, себя, даже один момент назад. Если ты расслабляешься и перестаешь грести, ты тут же начинаешь движение вспять, ибо течение этой реки никогда не прекращается. И то, что ты прошла перед тем, как расслабилась, будет потеряно навсегда. В эту воду в эту единицу времени ты уже не попадешь. Если ты задаешь вопрос выпив алкоголь, ты никогда не ответишь на него. Чтобы найти ответ, надо думать, то есть, надо грести. Слышала, как люди, выпивая, задают вопросы: «Что-то со мной не так, надо что-то делать, а что, ума не приложу»? С алкоголем на эти вопросы никогда не будут найдены верные ответы. Придут другие — что кто-то виноват в неудачах, или что жизнь вообще не стоит того, чтобы жить. Я не хочу впускать в свою жизнь лёгкие ответы на сложные вопросы. Поэтому не употребляю. Я ответил на твой вопрос?»

«Да. Но у меня есть ещё. Что делает звёзду? В светском понимании».

«Я понял. Звезда притягивает к себе взоры и этим отличается от остальных людей. Сущность звезды определяется источником энергии, который дает ей силу и смыслы. Поскольку источников энергии много и они разного рода, то и звёзд можно классифицировать по этому признаку. Самый распространенный тип звёзд — это те, которые привязаны к социальным эгрегорам и являются их человеческим олицетворением, как, например, Малахов или Бузова. Они резонируют с коллективным бессознательным определенной части людей. У такой звезды есть популярность, но нет силы, она — зеркало. Есть те, что существуют на агрессии и ненависти, но это энергии низкого порядка. Они делают звезду, но недостаточны для того, чтобы влиять на что-то. Есть лидеры, концентрирующие в себе энергию коллективной Тени. Она вызывает внутренний резонанс в душах людей и разрушительна по своей природе, как для самого носителя, так и для последователей. Такие лидеры появляются во времена, когда количество вытесненных в Тень энергий зашкаливает разумные пределы, и им требуется выход. Можно резонировать с тем или иным архетипом или мифом, поскольку наши души включают в себя эти образы. Попадая в них, человек становится проводником таких энергий. Источники высокого порядка дают тонкую метафизическую энергию. Её влияние на людей велико, хотя и не так очевидно. Эти источники тоже бывают разные, вплоть до самого главного. Поэтому ответ на вопрос «что делает звезду» не очевиден, поскольку её могут делать энергии разного порядка...»

«Главный источник энергии — это что?»

«Клэр, постижение сути этого вопроса потребует от тебя не только достаточного количества времени, но и трезвой головы. Как я понимаю, сейчас ты не можешь соблюсти ни одного из этих условий».

«Тогда простой вопрос для моей нетрезвой головы и позднего времени: секс без любви это грех?»

«Это провокация или тебя действительно интересует ответ?»

«Интересует»

«Есть известная притча, где задают вопрос Богу, является ли секс без любви грехом. И Бог отвечает: «Да что вы все привязались к этому сексу? Всё без любви — грех!»

Большой взрыв Вселенной на аватаре Учителя втягивает её взгляд, как черная дыра слабую звезду. Она медлит минуту и снова пишет:

«У меня последний вопрос к тебе»

«Ты сама знаешь, что он не последний»

«Последний на сегодня. Так жить неправильно?»

«Нет правильного и неправильного. Есть путь. И у каждого он свой».

Слова Учителя пронзают Клару в самое сердце, словно целуют в сердечную чакру. Эти слова всегда жили в ней, были частью её. Он просто бережно сдул с них пыль, и они засияли. Нестерпимо ярко…

Глаза слипаются. Морское «Я» отчаливает от берега реальности в открытое море смыслов. Они есть. Они не обесценены. Они — бесценны. И есть слова, хранящие эти смыслы. И есть люди… И желание — если не понять, то хотя бы приблизиться. Необоримое…

Она пройдет этот путь. Завтра.

Завтра…