Dixi

Архив



Любовь  СМИРНОВА  (д.Сухоборка Воскресенского р-на Нижегородской обл.)

ПОТЕХА           

 Смирнова

 

Духота мешала спать. Василий Васильевич, охая и вздыхая ворочался в постели, истекая потом. Вконец измучившись, отмахнул полог и сел, свесив босые ноги. Посмотрел на часы, мирно тикавшие на стене. Было пять часов утра. Дневная жара, превратившись в ночную духоту, казалось,  высосала из него последние силы. Шатаясь  на непослушных ногах, он подошел к окну и увидел идущего мимо сутулого и плешивого мужичонку.

— Жига, — тихонько окликнул он, высунувшись из окна,  —  зайди!

Мужичонка с неожиданной прытью вскочил на высокое крыльцо и, старательно вытерев ноги о половик, прошел в просторные сени.

— По делу идешь или так болтаешься? — спросил Василий Васильевич как только Жига открыл дверь в избу.

— Не спится. Жарко! Хотел искупаться.

— А не рановато для купания? Времени сколько — знаешь?

— Какая разница сколько. Рассвело и ладно.

— Опохмелить? Голова, небось, болит?

— Ага… Не мешало бы, — согласился Жига.

Василий Васильевич достал из холодильника початую бутылку водки и налил полстакана. На закуску подал малосольный огурец. Коричневыми то ли от солнца, то ли от грязи пальцами мужичонка крепко ухватил стакан и, довольно крякнув, опрокинул его в рот. Хрустя огурцом, осведомился:

— Зачем позвал? Не поверю, если скажешь, чтобы опохмелить.

— Да нет, не опохмелить. Это ты угадал. Есть у меня к тебе одно дельце, — Василий Васильевич задумчиво смотрел то на Жигу, то в окно, где медленно разгорался новый день. Он решался на что-то важное. Наконец тихо, но твердо произнес:

— Вот что, Жига, сослужишь мне службу честно, без обмана, награжу, а если  вертеться начнешь, так как говорится, пеняй на себя. Ты меня знаешь! Я не обману, но и не прощу.

Мужичонка заинтригованно смотрел на хозяина дома. Он даже жевать перестал и, поперхнувшись огурцом, переспросил:

— А что за дело? Дело-то какое?

— Дело не хитрое, при желании ты справишься. Вот что, пошли-ка на улицу, там поговорим, — Василий Васильевич покосился на дверь во вторую половину избы, где спали дочь с подругой, приехавшие его навестить, и пробормотал. — У стен тоже уши бывают.

Они вышли в сад, которым хозяин гордился. Здесь не только легко дышалось, глаз радовался изобилию всевозможных садовых растений. Сорта яблоней и ягодных кустов были тщательно подобраны по вкусовым качествам и времени созревания плодов. Распределены по участку тоже не кое как, а продуманно — с пользой для насаждений, удобно для ухода и сбора урожая, и чтобы эстетично. Василий Васильевич покупал специальную литературу по садоводству и огородничеству, много времени уделял своему хозяйству. После того как он удачно женился на Арине и получил в приданое за ней пасеку, для себя решил, что бедствовать никогда  не будет. Все силы положит на то, чтобы  его умению хозяйствовать завидовали сельчане. Правилом для него было каждый свой шаг и поступок, каждое слово продумывать, прежде чем что-то сделать или сказать. Он считал, что все человеческие ошибки, а вместе с ними проблемы и неприятности от недостатка ума и выдержки. На селе его за это не только уважали, но и побаивались. Односельчане обращались к нему уважительно, по имени отчеству, а между собой  называли  чаще по фамилии — Груздев.

Как-то повелось, что в селе с незапамятных времен у всех были прозвища. Было оно и у Груздева. За хитрость, ум и изворотливость нарекли его Гитлером. В глаза, конечно, не называли, но потихоньку, чтобы он, не дай Бог услышал, ругали. Василий Васильевич знал про кликуху. Поначалу обижался и сердился на людей, но потом, будучи умным человеком, рассудил так:

«Ну и пусть. Наплевать. По за глаза и царя ругают».

С Ариной  жил  он  в согласии  до самой ее смерти. В том, что у них в семье был  мир, надо отдать должное ей. Она ему не перечила, во всем его слушалась и со всем соглашалась. Считала, что решения принимает хозяин, а ее дело их исполнять. Она и умерла рано, надорвавшись тяжелыми корзинами с яблоками и ягодами, которые  безропотно каждое лето на попутках возила продавать на железнодорожную станцию за семьдесят километров. Как бы между делом Арина родила ему шестерых детей. Когда умерла, старшему сыну было двадцать, а младшей дочери два года. Вновь жениться Груздев не стал. Не хотелось ему приводить в дом, где создавал достаток для своей родной семьи, чужого человека. Не хотел ни с кем делить добро, нажитое вместе с покойной женой.

Ребятишки росли послушные и смышленые. Воспитывать их ему помогали сестры, которые жили неподалеку.

Оглядываясь на прошлое, Василий Васильевич считал, что с Ариной прожил самые счастливые годы из своих семидесяти.

После многолетнего вдовствования и долгих раздумий он все-таки решил  жениться.  Про него нельзя сказать, что рано овдовев, жизнь свою прожил монахом. У него были женщины. Его мужское естество требовало своей доли жизненных удовольствий.  Но это были ничем  не обременяющие  связи. Серьезные отношения он не завязывал, в душу никого не пускал.

Несмотря на то, что ему исполнилось семьдесят, чувствовал он себя превосходно. Ни на что не жаловался, ничего у него не болело. Единственное, что не давало покоя, так это одиночество. Детки выросли и разлетелись из родного гнезда кто куда. У каждого из них была своя судьба.  Ближе всех из детей жила Зинаида, поэтому и наведывала его чаще остальных. Она была одинока.  С личной жизнью у нее как-то не заладилось. 

Зинаида неоднократно улавливала его недвусмысленные взгляды  в сторону какой- нибудь молодухи. Может быть поэтому в ее голове зародился авантюрный план — женить отца на своей подруге. Она думала, что при его осуществлении, как говорится, одним выстрелом убивает двух зайцев — отцовское богатство прибирает к своим рукам, и подруга остается при ней. Зинаида собиралась переехать жить, что называется, к отцу под бок. Иными словами выходило так, что волки были бы сыты, и овцы целы. По слухам она также знала, что отца одолевает Нинка, которая была чуть старше ее. В юности они одно время даже дружили, но из-за халдовского характера Нинки их дружба распалась. К тому же Зинаида очень не хотела, чтобы богатство Груздева попало в чужие руки. Поэтому, не откладывая в долгий ящик, на этот раз она привезла свою подругу для знакомства с отцом.

А он, мечтая о женской теплоте и, как ни странно, о любви, уже был готов привести в свой дом даже матерщинницу Нинку.

 

* * *

В саду, среди кустов и яблоней, было прохладней, чем на открытом месте. Мирно гудели пчелы, не обращая внимания на двух озабоченных мужиков. Оглянувшись на дом, Груздев  наклонился к мужичонке и тихо проговорил:

— Вот что,  Жига,  дело, которое я тебе поручу, должно остаться между нами.

Они уселись на небольшую, сколоченную из узких реек, скамейку в глубине сада, недалеко от пасеки. Василий Васильевич любил отдыхать на ней, наблюдая за пчелками или карауля их в пору роения. Пахло медом. От этого аромата у Жиги слегка кружилась голова и сводило живот.

— Щекотливое это дело, Петька, — назвал он Жигу по имени.

— Умрет со мной, Василич, — заверил  Жига. — Доверься мне, говори.

От нетерпения он то и дело шмыгал носом, ерзая по скамейке.

— Ну ладно. Вот что. Видел, наверное, что Зинка с подругой приехала?

— Видел. А что?

— Да ничего особого. Приехала и хорошо. А ты вот что, последи-ка за ними. Куда пойдут, как пойдут. Неплохо, если услышишь, о чем говорить будут.

Жига ничего не понимающими глазами следил за  Василием Васильевичем.

— Понял?

— Нет, — поспешил ответить он и тут же поправился,  —  ну да…

— Вот как проснутся, пойдут, наверное, на реку купаться, и ты с ними ступай.  Разговор  заведи — о том, о сем. Да мне тебя что ли учить? Поди, знаешь как с женщинами обращаться.

Жига кивал головой, глупея все больше. Василий Васильевич посмотрел на него и махнул рукой.

— Ну, для начала с тебя хватит.  Выполняй, а там посмотрим.

В дом он вернулся один, без Петьки. Тот остался  на улице ждать женщин, чтобы идти вместе на реку.

К этому времени дочка с подругой уже проснулись и весело готовили завтрак. Они, ничуть не смущаясь, ходили по дому почти нагишом. Из всей одежды на них было по трусам и майке. Василий Васильевич невольно отметил, что подруга вовсе даже ничего. Плотная, но не толстая, с большой грудью и крепким задом, она ходила мимо оторопевшего хозяина,  покачивая крутыми бедрами, словно дразня его, и как бы говоря: «Пожалеешь, если откажешься. Где еще найдешь такую?»

— Пап, ну что стоишь, проходи. Завтрак готов.

Зинаида в душе ликовала, что удалось смутить отца, и инициативу из рук решила не выпускать.

Василий Васильевич, стараясь не смотреть на женщин, пододвинул к себе окрошку  и стал медленно есть. Подруга села напротив и стала мешать ложкой в тарелке. Когда Груздев поднимал глаза, его взгляд упирался в ее внушительный бюст, который просто-таки рвался из майки, чтобы вывалиться в окрошку.

— Ох, Зинка, что-то есть совсем не хочется, — томно вздохнула Катерина, выпрямляя спину.

— Не ешь, коли не хочется, — засмеялась  та. — Нам с тобой можно неделю не есть и ничего не случится. Пап, а ты что молчишь?  Хоть скажи — вкусно или нет?

— Ничего, есть можно, — пробурчал Груздев и еще больше нахмурился.

Зинаида засуетилась.

— Пап, выйди со мной. Я тебе хочу что-то сказать, совсем было забыла.

Не доев, он поднялся из-за стола и, не глядя на Катерину, вышел в сени. Прикрыв дверь в избу, дочь взяла отца за руку и, заглядывая в глаза, проникновенно с участием спросила.

— Если честно, ведь плохо одному? Сколько можно жить бобылем? Зачем себе жизнь укорачиваешь?

Василий Васильевич  все больше недовольно хмурился и молча отводил взгляд.

Не обращая внимания на его недовольство, дочь подвела его к широкому окну, выходящему в сад, и уселась вместе с ним на длинную широкую скамью, стоящую  вдоль стены. Распахнув окно и зажмурив глаза вдохнула чистый ароматный воздух и, задержав дыхание, медленно выдохнула. При этом на ее круглом грубоватом лице было написано  истинное блаженство. Немного постояв перед окном, Зинаида уселась рядом с отцом и рассудительным голосом посоветовала:

— Жениться тебе надо и жить по-человечески. Хоть и есть еще в тебе сила, но годы  берут свое. Скоро и уход за тобой потребуется. Если ты думаешь здесь кого-то найти, то это вряд ли. Такие как Петровна за тебя не пойдут, потому что идейные слишком. А Нинка гулять будет, и все твое добро с очередным хахалем спустит. Тебе это надо?

Зинаида говорила убедительно, то и дело заглядывая отцу в глаза, держа его руку в своей.

— А Катя? Ты только внимательно посмотри на нее — умная, красивая, сильная и еще молодая.

— Вот то-то и оно, что молодая, — как-то обрадовано подхватил Василий Васильевич. — Мне семьдесят, а ей сколько? Она тебе, наверное, ровесницей будет.

— Ну и что, — Зинаида снисходительно улыбнулась. — Кому плохо от того, что рядом постоянно будет находиться молодая женщина? Своей энергией она тебе и жизнь и  душевную молодость продлит. Хозяйка из Катерины получится хорошая, вот увидишь. Готовит она вкусно, что еще надо? Притом, неужели я родному отцу что-нибудь плохое  подсуну?

Зинаида  кожей  почувствовала, что отец почти сдался. Еще немного, и колебаниям его придет конец, но тут он неожиданно спросил:

— А работать она где будет? Она еще не пенсионерка, ей работа нужна, а здесь нет никакого производства. На моей шее что ли будет сидеть?

Зинаида  возмущенно  всплеснула руками, хлопнув себя по круглым коленям.

— Пап, да ты что? Какая работа? О чем ты говоришь? Ситуацию вокруг не видишь? Половина людей моложе ее мыкаются без дела, а у тебя хозяйство, к тому же пчелки, медок, сбережения. Я думаю, что твоих запасов для скромного проживания хватит не только для двоих, но и целого семейства. Зачем тебе нужно, чтобы она работала?

Неожиданно дочь встала и, потянувшись, лениво произнесла:

— Да что я в самом деле перед тобой тут распинаюсь? Дело твое, как хочешь, — она подошла к двери в избу и, взявшись за дверную ручку, оглянулась. — Хочу, чтобы ты подольше пожил в удовольствии, а ты упираешься. Думай сам своей головой, но смотри не прогадай, а мы, пожалуй, сейчас пойдем искупнемся. Ты нам пока деловое задание готовь. — Увидев удивленный взгляд отца, пояснила. — Это в том смысле, что может помощь в чем-то нужна? Дела какие? — она весело засмеялась.

Василий Васильевич недовольно заметил:

— Только оденьтесь, не позорьте себя и меня. Не девочки семнадцати лет. Жиров поднакопили, слава Богу.

— Пап, ты вроде современный человек, а рассуждаешь как древний дед, — Зинаида вновь подошла к окну и сорвала черную ягоду вишни, висевшую над самым подоконником. — Жара стоит несусветная, дышать нечем, а тебе хоть бы что. Да и что такого, если мы на реку пойдем в шортах и топике?  Теперь все так ходят, ничего  особенного в этом нет.

— Молодежь ходит, а не тетки здоровенные, — упорствовал Василий Васильевич, не глядя на дочь.

Вскоре женщины ушли, а с ними и  Петька — Жига.

Уже никто и не вспомнит, с чьей легкой руки и почему Петьку прозвали Жига.  Кличка прилипла к нему намертво. Он, пожалуй, и сам теперь не скажет, какое  прозвание ему больше нравится — Петька или Жига. Жил он один. На жизнь зарабатывал тем, что выполнял разные поручения односельчан — таких как Груздев, или просьбы таких как беспомощная больная Серафима. Платили ему кто чем. Иногда довольствовался простым  обедом. После родителей ему достался небольшой домишко, куда он ходил, пожалуй, только ночевать, и то если на это было желание. В чем смысл поручения Василия  Васильевича он не понял, но и не расстроился, а философски рассудил, что дальнейшие события все поставят на свои места. А пока надо смотреть и слушать.

Груздева он побаивался, и одновременно уважал за несвойственную ему — Петьке — какую-то внутреннюю силу, с которой тот умел надавить на человека и получить все, что хотел. Жига не мог ему противостоять в силу своего слабого характера и незавидного материального положения.

К тому же он попросту боялся мстительного и злопамятного Василия Васильевича и никогда ему ни в чем не перечил и только потихоньку, когда никто не слышал, он отводил душу, ругая своего благодетеля на чем свет стоит. Вот и в этот раз, стоя на берегу и слушая в свой адрес насмешки купающихся бабенок, которых сейчас попросту ненавидел, он мысленно мстил Груздеву.

«Чертов Гитлер! Шел бы сам да и караулил своих баб. Рассматривал бы их жирные телеса. Ему надо, а  я стой тут, слушай их бредни да издевательства. Заразы».

— Ну что? Рассказывай, о чем девки говорили, как вели себя? — наступал Василий Васильевич на Жигу, как только они остались  вдвоем.

— А  никак не вели, нормально вели. Шутили, в меня водой брызгали, купались.

— Ты что, дурак? — Василий Васильевич неожиданно занервничал. — О чем говорили, спрашиваю?

— Да ни о чем не говорили, Василич. Вот ей Богу. Хохотали да плавали. Меня намочили. Я купаться не стал.

— Почему? Надо было с ними в воду лезть.

— Да не могу я, — взмолился Петька. — Нельзя мне.

— Это почему же нельзя тебе?

Жига замялся, потом прошептал, оглядываясь на кусты черной смородины, с которых Зинаида с подругой собирали ягоды.

— Без трусов я.

— Подумаешь, — усмехнулся Василий Васильевич. — Стеснительный какой. Купался бы в одеже, — и, оглядев одежонку Жиги, предположил:

— Она у тебя, наверное, давненько воды не видела.

Петька обиделся, но виду не подал. Он хоть и считал себя никчемным человеком, но не любил, когда над ним насмехались.

С Зинкой Груздевой они были ровесники, даже учились в одном классе. После окончания школы она поступила в техникум, он же остался работать в колхозе. В армию его не взяли по причине глухоты на одно ухо, а он, особо не расстроившись, летом пас  колхозное стадо, а зимой работал скотником на ферме. Но это было пока существовал колхоз.

С Зинкой местные парни не гуляли, даже ухаживать за ней не пытались. Она была какая-то резкая, холодная и не притягательная. Пока училась — на каникулы, а когда начала работать, то в отпуск к родителям приезжала всегда с подругами. На танцы в клуб приходила редко, с местными парнями, да и девчонками, общалась мало. Впечатление было такое, что она сторонились людей. В лесу, на реке или пляже односельчане ее  видели только вдвоем с подругой.

Годы шли, а Зинка замуж так и не вышла, но женщин по-прежнему возила.

 

* * *

В общем и целом Катерина Василию Васильевичу понравилась. Бабенка была ладная. Он не любил худосочных женщин. Считал, что жена должна быть женственной во всем, а особенно в фигуре. Чтобы было к чему прижаться и за что подержаться. Единственное, что его смущало, так это дружба Катерины с его дочкой. Он знал об изьяне Зинаиды. Знал, что она была транссексуалкой, и ему очень не хотелось, чтобы отношения между женщинами были не просто дружеские. Хотел исключить малейшее сомнение и подозрение, поэтому и поручил Жиге проследить за ними.

Катерина была замужем дважды, и оба раза неудачно. Первый муж оказался  эпилептиком и умер, ударившись во время приступа головой об угол дома. Они прожили с ним всего два года. Второй муж был пьющим человеком и во время очередного запоя попал под колеса автомобиля. С ним Катерина промаялась четыре года. Детей ни от первого, ни от второго брака не осталось. После неудачных попыток устроить свою личную жизнь Катерина на замужестве поставила крест. Однажды, отдыхая в местном санатории-профилактории, познакомилась с Зинаидой, которая работала тут завхозом, понравились друг другу, стали общаться и дружить. На тот момент Зинаида жила с женщиной намного старше себя. Катерина по первоначалу даже думала, что это ее мать, но через какое-то время женщина собрала вещи и уехала жить к сыну, освободив место для более молодой  подруги. Как-то само собой получилось, что Катерина большую часть времени стала проводить у Зинаиды, а вскоре и жить перебралась к ней, но свою квартиру не бросала, хотя Зинаида и настаивала ее продать. Регулярно туда наведывалась и поддерживала порядок, видимо помня судьбу своей предшественницы.

За обедом Катерина поведала Василию Васильевичу о той части своей жизни, которая касалась ее неудачных браков; о взаимоотношениях с Зинаидой упомянула вскользь, как о ничего не значащем факте.

«Ну ладно, время пока еще есть, все узнаю», — успокаивал себя Василий Васильевич.

Но он ошибался. Времени ему Зинаида как раз и не оставила. Сварив из ягод варенье, она объявила, что вечером уезжает, потому как ждет ее работа и дольше прохлаждаться тут она не имеет права. Катерину же оставляет погостить. Отец хотел было возразить. Хотел сказать, что нельзя малознакомого человека вот так с бухты-барахты оставлять, но взглянув на  Катины пышные формы, раздумал и промолчал как бы в знак согласия. Про себя же подумал: «А что, пусть остается. Там будет видно. Может даже и ничего. Понравится! А Зинка что? Зинка будет далеко…»

Василий Васильевич и сам не ожидал, что у них с Катериной все так быстро сладится. Одевшись в домашний халат, она  выглядела очень уютной и привлекательной. По дому ходила тихо и плавно, стараясь быть в поле зрения хозяина. Проворно приготовила ужин, с ласковой улыбкой пригласила его к столу, сама же не села до тех пор, пока он, удобно устроившись на стуле, не взял в руку ложку. Женщина постоянно его умиляла. Это вселило надежду на то, что действительно все будет хорошо.

Ночью его ждал еще больший сюрприз. Раздевшись, он забрался в свой любимый марлевый полог, который спасал от мух, и, вытянув ноги, уже хотел забыться крепким сном, устав от дневных  треволнений и переживаний, как почувствовал, что кто-то гладит его под одеялом по ноге. Василий Васильевич мгновенно открыл глаза, и в полумраке ему померещилась склоненная над ним голова с каким-то белым пятном вместо лица. От неожиданности он даже вскрикнул. Но голова голосом Катерины прошептала:

— Тише, тише, Васенька. Не пугайся, мой родной, это я, Катя.

Василий Васильевич обалдел от неожиданности. В голове мелькнуло:

«Вот это да. Кто это Васенька? Неужели я?»

А Катерина между тем продолжала.

— Не бойся, я только около тебя немножко полежу, а то мне что-то страшно стало. Ты не против?

Сама, между тем, забравшись под одеяло, все теснее прижималась к жесткому боку хозяина, обнимая его беспокойной рукой. Ему стало невыносимо жарко. Как будто  раскаленная печь все глубже и глубже засасывала его всего в свое нутро.  Ему казалось, что он сейчас, лежа на кровати в объятиях этой женщины, потеряет сознание от чувства и состояния, которое не испытывал уже много лет. Тело его напряглось и трепетало. Руки и ноги, независимо от него самого, обняли и обвили тугое и податливое тело женщины, а губы с жадностью встретились с другими ищущими его губами, и Василий Васильевич медленно и необратимо погрузился в сладостно-чувственное состояние души и тела.

 

Зинаида вернулась через неделю. Увидела отца и удивилась,  даже показалось,  что  за время ее отсутствия он ростом стал выше. В глазах горел огонек, которого раньше не замечалось. Можно было сказать, что они светились счастьем, которое невозможно было скрыть. Катерина тоже изменилась. У нее даже походка стала другая — более плавная и уверенная. Она и отец смотрели друг на друга с нежностью и пониманием. Со стороны казалось, что они знают какую-то очень важную тайну и держат ее от всех в секрете.

Отец от Катерины не отходил. Ее вдвоем с дочерью старался не оставлять. Зинаида поняла, что эти люди счастливы. Улучив момент, когда отца не было рядом, она с издевкой спросила:

— Я вижу, у вас мир и согласие?

— Все нормально у нас, — пожала плечами Катерина, стараясь не встречаться глазами с подругой. 

Она видела, что Зинаида ревнует и, зная ее характер, понимала, что ссоры не избежать. А та, между тем, продолжала допытываться.

— Что это отец-то весь светится?

Катерина набралась сил и не отвела взгляд.

— Зин, нам надо поговорить.

Зинка подозрительно-нехорошо усмехнулась.

— Ну давай, поговорим. Начинай, а я послушаю.

Волнуясь, Катерина прошлась по комнате.

— Твой отец очень хороший человек. Не стоит его обманывать. С ним легко и просто…  Я даже подумать не могла, что человек в семьдесят лет на такое способен.

Она замолчала, подбирая слова.

— И на что же такое он способен? Может скажешь, что лучше меня?

Катерина категорически замотала головой.

— Это совсем другое. Он — мужчина, с ним совершенно другие ощущения, — она говорила пылко, пытаясь убедить подругу в своей правоте, а больше всего защитить тонкие и легкоранимые чувства, возникшие совсем неожиданно, но ставшие дорогими. — К тому же мы с тобой сами решили, что все так и будет. Я должна была завоевать его доверие или нет?

— Да, завоевать доверие, а не… Ты что, влюбилась?..

Не отвечая на прямо поставленный вопрос, Катерина задумчиво проговорила, глядя в открытое окно:

— А соседний дом еще продается. Сходи, приценись…

Зинаида перебила.

— Ты не юли, отвечай, коли спрашиваю.

— Не мели ерунду, — вздохнула женщина и отошла к окну.

Зинаида слегка потеплевшим голосом переспросила:

— По отношению ко мне ты надеюсь не переменилась? Потеху не устроишь?

Катерина понимала, что говорить сейчас правду будет равносильно самоубийству. Характер у подруги был крутой, ожидать от нее можно было всякое, поэтому она  смалодушничала.

— Да нет конечно. Все осталось по-старому. Добро твоего отца будет нашим. Договор между нами в силе…

Их разговор прервал возвратившийся Василий Васильевич. Последние слова Катерины он слышал, но виду не подал. Зинаида, как ни в чем не бывало, начала рассказывать новости о знакомых, но остановившись на полуслове, неожиданно объявила:

— А знаете что, загляну-ка я к соседям.

— Это зачем? —  поинтересовался отец.

— Они дом продают. Пойду, посмотрю и, если понравится, купим его. Тогда сюда перееду. Будем жить рядом.

Василий Васильевич сразу не нашелся, что сказать, а пока думал, Зинаида вышла за дверь. Озадаченный он молча как-то боком присел на край стула и уставился на растерянно молчавшую Катерину. Она догадалась, что Василий Васильевич подозревает про их с Зинаидой отношения и теперь не знала, как себя вести. Груздев, в свою очередь,  думал, что никому не отдаст эту женщину, с которой у него все так хорошо складывалось,  и уж тем более не будет делить ее с собственной дочерью.

После разговора с соседями Зинаида вернулась довольная, и застала отца и Катерину молча сидящими друг против друга. Весело сообщила:

— Ну вот, все хорошо. Договорилась. Покупаю у них  дом.

Отец не ответил, молчала и Катерина. Зинаида же с недоброй ухмылкой поинтересовалась:

— Что молчите? Не рады, что ли?

Василий Васильевич поднялся и, обращаясь к Катерине, попросил:

— Накрывай на стол, Катюша. Обмоем договор.

Когда все было готово, и стол был накрыт на троих, он предложил:

— Надо бы, наверное, и соседей позвать.

Зинаида махнула рукой.

— Да ну их! Зачем? Вот когда сделку оформим, тогда уж и пригласим, а сейчас в  семейном кругу отдохнем. Все-таки сегодня воскресенье.

Василий Васильевич сам готовил из самогона наливки. Гости, пробовавшие их, были в восторге от вкуса и аромата. Просили рецепт, но он его оберегал. Вот и теперь три сорта знаменитых наливок стояли на столе. Пилось легко, но и в голову «ударяло» тоже хорошо. Все трое захмелели быстро. Расслабились, заговорили. Зинаида все подливала себе и отцу, предлагая тосты один за другим. Вскоре Василий Васильевич извинился и пошатываясь вышел в сени. Стоявшая под пологом кровать манила его, но он, стянув с себя брюки, присел на скамью у окна. Чтобы не задремать, стал смотреть в открытое окно. Под тяжестью налитых черных ягод тонкие вишневые ветки склонились к самому подоконнику, как бы прося облегчить их участь. Не уступала в плодоношении и слива. Урожай ягод в этом году был отменный, но мысли Груздева  были заняты другим.

— Вот мы и остались одни,  —  скорее зловеще чем радостно произнесла Зинаида, как только за отцом закрылась дверь. — Он теперь долго проспит. А я так по тебе соскучилась! Пошли на ту кровать отдохнем, — кивнула она на дверь во вторую половину.

— Ты что, — испугалась Катерина. — Какая кровать? — От выпитого она слегка заикалась. — Зин, нам надо поговорить серьезно. Он меня замуж  зовет  и…  мне он нравится…  А с тобой все…  Я не хочу… Хочу, чтобы рядом был мужчина.

Зинаида слушала ее лепетанье и медленно наполнялась злостью. Она схватила подругу за руку и с силой сдернула со стула, а вместе с ней и скатерть с едой. Не обращая внимания на звон разбитой посуды и остатки разбросанных по полу продуктов, она начала срывать с Катерины одежду, шипя и брызгая слюной.

— Ты что же, сучка, думаешь, что я тебя сюда привезла твое личное счастье обустраивать? Чтобы ты тут как сыр в масле купалась? Чтобы все добро, которое наживалось годами, досталось тебе? Нет уж, не будет этого! Я тебя скорее придушу вот этими руками, чем ты будешь здесь хозяйничать без меня.

Катерина сопротивлялась изо всей силы, чем еще больше распаляла Зинку. Вконец разозлившись, та с силой ударила Катерину по лицу и повалила на пол. Навалившись на нее центнером своего веса, зажала ей грудью лицо так, что той нечем стало дышать, а руками обхватила шею. Чувствуя, что задыхается, Катерина разжала рот и зубами вцепилась в огромную и мягкую как вата грудь бывшей подруги. Та, взвыв от боли, отпрянула от своей жертвы и замахнулась, чтобы снова ударить, но, подняв глаза, увидела отца, стоящего в открытых дверях с топором в руке. С глазами белыми от гнева и  перекошенным лицом цвета спелой малины он поднял топор и, ринувшись вперед, прохрипел:

— Зарублю суку…

Несмотря на солидные габариты, Зинаида ловко вскочила и юркнула за стол. Обогнув его, опрометью бросилась бежать. Груздев в прыти не уступал дочери. Подгоняемый  бешенством, в одних трусах и босиком, размахивая топором, пустился за ней по улице, матерясь и выкрикивая угрозы. Сельчане с удивлением выглядывали из окон. Некоторые из соседей вышли на крыльцо, но никто не вмешивался. Считали, что дело семейное и разберутся сами. Остановил его Жига. Он как раз направлялся к нему.

— Василич, остановись. Успокойся. Что с тобой?

— Убью суку. На потеху меня решила выставить.

— Успокойся, погляди на себя — в каком ты виде. Не смеши народ.

Василий Васильевич до того разнервничался, что ему было все равно, в чем он бегает по деревне. Он снова обернулся в сторону убегающей дочери и изо всех сил  крикнул:

— Чтобы  ноги  твоей  больше  в  моем  доме  не  было, — и, сплюнув, добавил, — сволочь.

— Да ладно тебе, Василич, успокойся.

Жига  взял у  него  топор и, слегка подталкивая в спину, направил к дому. Василий Васильевич, тяжело дыша, ссутулившись и опустив голову, медленно брел по пушистой траве. Сердце колотилось так, что готово было выскочить из груди, в висках пульсировало. Ноги казались пудовыми, а тело — вялым и непослушным. Разом навалилась усталость какой он кажется  не испытывал за всю свою жизнь.

Катерина подбирала с пола осколки разбитой посуды и раскиданную по всему полу растоптанную еду. По ее лицу катились слезы. Было обидно и стыдно за случившееся. Она предположить не могла, что за такой короткий срок можно душой прикипеть к ранее незнакомому человеку и не только прикипеть, а и полюбить.

Увидев  вошедшего в избу  Василия Васильевича, какого-то  измученного и разом постаревшего, она  опустилась на пол и, уткнувшись в ладони, запричитала в голос. Он тоже сел на стул и, посмотрев на рыдающую Катерину, успокаивающе прошептал: 

— Довольно слезы лить, — и уже громче и увереннее проговорил. — Теперь все  будет зависеть только от нас с тобой, — он наклонился к ней. — Хочешь со мной жить? Выходи за меня замуж. Не пожалеешь! Меня еще надолго хватит. Только и ты имей в виду, надо накрепко забыть все, что у тебя с ней  было, — он кивнул головой в сторону окна, из которого была видна улица, по которой он только что бежал с топором. — Давай договоримся раз и навсегда  —  только ты и я и больше никого нет и не было.

По мере того, как Василий Васильевич говорил, Катерина всхлипывала все тише и тише. Под конец затихнув, она подняла мокрое от слез лицо и, взглянув на него, согласно закивала головой.

— Согласна, согласна. Я на все с тобой согласна.

Поднявшись с пола, она подошла  к нему и, обняв, прижала к себе его седую голову.

Все это время Петька-Жига стоял у порога, не подавая признаков своего присутствия. Наблюдать такую сцену примирения ему было грустно. Он никогда не испытывал ничего подобного. В своей жизни он много раз любил,  а вот его — ни разу.

Хозяин повернулся к нему и доброжелательно, даже ласково произнес:

— Ну что, Петька, будешь у нас свидетелем. Ты теперь самый близкий и доверенный в нашей семье человек. А что, вот возьмем да и родим сына. Мы еще сможем, правда, Катя?  —   помолчав немного, добавил, — а может дочку. Тоже неплохо. Лишь бы умная была.

 
html counter