Виктория ЛЕВИС (Украина) МИЛЛИОН ПРИЧИН ДЛЯ РАДОСТИ

Светлой маминой памяти посвящается

 — Мамуль, привет! Ты как? — жизнерадостно вопрошает в мобильный Nokia звонкоголосое создание женского пола двадцати двух лет от роду. Шестнадцать часов за киевским временем. Тополиный пух, жара, июнь. Не просто июнь, а июнь в большом городе. Промышленном. Но девушке нипочем ни зной, ни копоть. Вполне себе заметно (даже невооруженным глазом), что красна девица просто светится от счастья, излучая в окружающую среду флюиды позитива. Если кому-то кажется, что радоваться без    причины — это ниже его собственного достоинства, то пусть зарубит себе на носу: причину для радости можно найти всегда. Ну, или почти всегда. Девушка, например, только что вытеснилась из душного троллейбуса и радуется легкому встречному ветерку. И в запасе у нее еще с миллион причин для радости. Пуха, к счастью, уже нет. О нем это так было — для красного словца. Долгожданный дождик, пролившийся, наконец, в разгар привычной на востоке Украины изнуряющей жары, не только чуть охладил раскаленный воздух, но и смыл назойливые клочья тополиного цвета в грязные лужицы.

— Я в порядке, — улыбается «мамуля» телефону того же брэнда. Расстояние между абонентами в пару сотен километров редко является причиной незначительных синоптических отличий их среды обитания. Но при одинаковых сегодня около тридцати выше нуля по Цельсию маме все же дышится легче, потому что расположилась она на огромном пне в густом тенистом ольшанике, в пяти шагах от крохотулечки-речки. Точнее даже — шумного ручья (остальное выпило засушливое лето). Женщина так же светится  от счастья — дочурка позвонила! Весомая причина для радости. И ручей за спиной лопочет о чем-то забавном. Хоть и не понять о чем, а от улыбки удержаться невозможно. Тем более радостно, что не нужно никуда ходить в поисках такого вот живописного местечка. Вообще никуда. Потому что живет мама на околице маленького сельского поселения. Здесь все вокруг стимулирует жизненный тонус. А это великолепие — и ручей с ольшаником, и длиннокосые вербы — нигде иначе, как в конце собственного огорода. Впрочем, в запасе у мамы найдется еще с миллион причин для радости. Поэтому она и спрашивает радостно:

— А у вас что нового?

—  Из глобального — у нас сегодня матч.

— Ваша глобальная новость для нас давно не новость, — смеется мама. —  Французов много прилетело своих поддержать?

— В контексте с мощным потоком черного пиара,  пролившимся  перед «Евро» на Украину вообще и на Донецк в частности, меня немного удивляет тот факт, что иностранные болельщики к нам все-таки едут. Но — едут! Даже англичане уже съезжаются, на два матча сразу. Отважные ребята. Ведь их СМИ больше других преуспели  в распространении всякого рода «страшилок» о нас… Щас, мам, подожди пять сек. А «Добропольский» остался еще? Ага… Спасибо! Мам, ты здесь? Такая женщина хорошая работает в этом хлебном павильончике... Улыбка приятная, и глаза добрые-добрые… — дальше тон меняется из проникновенно-теплого на ироничный. — Не все, по ходу, испугались нас, гопников. А может и стремно бедолагам, но любовь к футболу сильнее страха. Кстати, среди сувениров в фан-зоне в хите продаж сейчас футболка с надписью на английском: «Теперь мне ничего не страшно. Я был в Донецке». Хух… Капец как душно.

—  Ну и речь у тебя стала, — вздыхает мама. — Жаргон на жаргоне, — она опирается спиной о дерево и, освободившись от синтетических шлепанцев, комфортно вытягивает босые ноги на соседнем пеньке. Их здесь много — декоративного вида пней, широких и удобных. Справедливости ради нужно признать, что это даже и не пни вовсе, а кругляши деревянные. Когда-то, в своей предыдущей жизни, они были могучим деревом. Через десятки лет дерево состарилось и усохло. Вместо него посадили молодое деревце, а старое распустили на полуметровые чурбаны. Отменные получились табуретки, скажу я вам.

— Ладно, — снисходительно прощает мама засорение дочкой «великого и могучего». Она относится к нему так же трепетно, как и к «спивочей соловьиной». Вообще-то, в этой местности пролетарии всех стран уже давно объединились в процессе тяжелого и небезопасного для жизни шахтерского труда, и для них маловажным является тот факт, на языке которого из государств ты изъясняешься. И даже каким образом ты это делаешь. Главное для них — чего ты на самом деле стоишь. То есть именно — не на словах, а на деле. Но русский язык преподавала мамина мама, и при таком раскладе не болеть за него просто невозможно. Поэтому мама и морщится иногда непроизвольно. Хотя затем сразу же себя и успокаивает: «Как ни старайся, а истинную красоту — ее ничем не испортишь». Вот и сейчас произнесла эту фразу.  Мысленно. А вслух попросила:

—  Иностранцев там не обижайте. Они, кстати, со всех телеканалов сейчас твердят, что наши девушки — самые красивые в мире.

— Мам, так всегда говорят: «Ваши девушки — самые красивые в мире». Закон вежливости.

— Да знаю я. Тем не менее, отечество не опозорьте. Имидж Украины сейчас в ваших руках. Ее гостеприимство и красивые девушки — что может быть приятнее для футбольного фана? Победа родной команды сейчас не в счет. Одета, надеюсь, не «синим чулком»?

— Строгая по колено юбка и довольно закрытая блузка.

— Кто бы сомневался. А в твоем возрасте можно немного и оголиться. Зачем лишать окружающих эстетического удовольствия?

— Не хочу отбирать хлеб у профессионалок, — сказано с иронией, но вполне серьезно. — А что касается других удовольствий… Я чего и звоню пораньше. Вечером вряд ли созвонимся — мы с Тоней сегодня в фан-зоне за матчем следить  будем. Миссии две — своих поддержать и взгляды иностранцев понежить. Одежда по форме — вышиванки и шорты короткие. Ну, те, что совсем короткие. Так что за отечество не бойся. Ему не будет стыдно. По крайней мере — за своих девушек. За команду ручаться не  буду.

— Французская команда — одна их самых сильных. У них там что ни игрок, то исполин, — мама не то чтобы разбирается в футболе. Но в этом месяце две тысячи двенадцатого она в футболе хоть что-нибудь, да смыслит. Поэтому и продолжает со знанием дела. — У французов техника на класс выше. И они нам вообще еще ни разу не проигрывали. Мало того, они никому не проигрывали уже двадцать два матча кряду. Не знаю, как переживет предполагаемое поражение украинской сборной отечество, а мое честолюбие точно не пострадает, если наши продуют.

— Но согласись, здорово было бы в четвертьфинал выйти. Со шведами ведь неплохо сыграли.

— Не все коту масленица. Мечтать и о полуфинале можно. Только мечта эта — надежда на чудо. То есть на случайность. А закономерность — это когда побеждает сильнейший. Ты же знаешь, что я за справедливость.

— А я — за патриотизм.

— О'кей. Сообщение сбросишь, когда домой вернешься. Чтобы меня кошмары не мучили.

— Обещаю, что темными переулками сама ходить не буду. Любимый из суток сменится и встретит. Так что спи спокойно. Мужикам — привет!

— Договорились. И пожалуйста, будь аккуратна, — просит на прощание старшая.  Та, что мама.  Доченька моя. Кровиночка, плоть от плоти.

— Не волнуйся, я сама аккуратность, — широко улыбается в ответ младшая.  Внученька… Плоть от плоти моей кровиночки. Счастье мое.

Всегда их вижу и чувствую, девочек моих. Обеих одновременно. Вот и сейчас:  внученька пункты в списке неотложных дел царапает, а дочь о доченьке своей задумалась. «Мужики» ведь вон они, рядом. Внук в перерыве между отцовыми нарядами в саду на брусьях кувыркается, мечтая о подвигах, чтоб с адреналином в кровь. Зять в ореоле сварочных брызг над очередным техническим изобретением колдует, о кресле-качалке мечтая (чтоб три года потом в нем просто сидеть, а затем уж начать раскачиваться). А девочка далеко. Как по ней не скучать?

Я вам сейчас один секрет открою. Внученька моя — большая-большая причина для радости. И не только для нашей радости, но и для вашей, между прочим, тоже. Потому что с такими как она людьми на этой планете жить спокойнее.  И радостней.

Ксюшенька с рождения нас удивляет. Сначала — своей светящейся кожей (необычно светлая девочка на фоне обычных краснокожих младенцев). Затем  гиперактивностью. Потом — сверхранней ответственностью.

В два с половиной малышка перестала считать себя ребенком. Ведь маленький теперь — это ее родившийся брат. Я не успела подружиться со своим внуком, а вот с моей «взрослой» внученькой мы были большими подругами.

Ксюше не было четырех, когда однажды я не поднялась с постели — злокачественная опухоль прогрессировала в кости. Тогда я уже закусывала губы от боли. Если никого не было рядом. В остальное время я улыбалась. И писала детские стихи. От имени внученьки.

«Этот день чудесным был — папа раков наловил.

Мы с Сережей раков ели, нам они не надоели.

Но сказала я Сережке: «Оставим бабушке немножко!»

Это так рифма легла. На самом деле внученька просила все для меня оставить. Чтобы я  выздоровела быстрее.

«… иногда Сергей кусается, на меня внезапно он бросается,

вцепится в живот, иль в ножку, разревуся я немножко.

Мама шлепнет малыша — у меня болит душа:

«Ты не бей его, мамуля! Я большая. Потерплю я».

И как это наш маленький умудрился тогда вцепиться зубами в ее плоский прозрачный живот? Ксюша расплакалась  взахлеб — не шуточно болела рана со следами от зубов. Вот тогда-то дочка и шлепнула своего полуторагодовалого сынишку. Еле-еле шлепнула, для виду. Ежеминутно ведь норовил обидеть сестру, никакие уговоры не помогали. А когда обиженный мамой малыш горько расплакался  вслед за сестрой, сердце малышки дрогнуло. «Мамочка, — взмолилась она, — пожалуйста, никогда-никогда  больше его не бей! Пусть кусается! Я ведь уже взрослая. Я потерплю!» Не забыть дочке нахлынувшего в тот момент мучительного стыда перед своими маленькими детьми. Это был первый урок человечности, который преподала маленькая девочка взрослым.

Меня не стало рядом с ней за месяц до ее четвертого дня рождения.  Не стало сегодня. Завтра. Никогда. На детские плечики эта потеря свалилась неподъемным грузом. Сказать, что нам было больно смотреть на оцепеневшую девочку — ничего не сказать. Вчера это был не ребенок — вихрь. Сегодня — медленные-медленные движения.  Медленная, нараспев,  речь.

Со временем мы смирились. Что же, пусть медлительная. Главное, что умненькая.  И добрая. Очень-очень добрая.

Кадр за кадром прокручивает память кинохронику жизни.

Шестилетняя Ксюша смотрит сказку о гадком утенке. Хрупкая фигурка вжалась в кресло, огромные глаза переполнены слезами. «Бедный, бедный утенок!» — сокрушается голос за кадром. И слезы градом катятся по щекам малышки, и сотрясается от всхлипов тщедушное тельце. «Бедная, бедная Ксюша», — печалится ее мама, — как же нелегко тебе придется  в этой жизни».

Девочке восемь. Она заполняет анкету для друзей. Ту самую, где дети пишут о своих кумирах, увлечениях, кулинарных пристрастиях. «Твоя заветная мечта?» — так звучал один из вопросов. Кто-то из одноклассниц уже мечтал стать моделью. Кто-то хотел бассейн в собственном доме. «Хочу спасти человечество от рака», — серьезно написала тогда наша девочка. Так серьезно, что никто не усомнился в ее выборе.

Ксюше пятнадцать лет: «Мама, я хочу поступить в медучилище. А уже после него — в институт». «Ксюшенька, ты ведь у нас такая маленькая, худенькая, не приспособленная для взрослой жизни девочка. Я очень боюсь отпускать тебя сейчас. Давай ты еще подрастешь, а потом сразу в институт?» «Мамочка, отпусти, пожалуйста. Не хочу терять времени».

Года не прошло после того разговора, а нашу девочку — не узнать. Нет, не только потому, что детеныш лебедя когда-нибудь становится лебедем. Не только потому, что Ксюша вытянулась вдруг до ста семидесяти. Просто случилось то, чего уже никто не ждал. К нам вернулась девочка, которую мы потеряли в ее четыре года — наша живая, энергичная, веселая щебетунья Ксюша.

Медицинской училище. Первый курс.

— Мам, преподаватель психологии сказала, что в ее представлении я ассоциируюсь с образом светлого эльфа.  Ты ведь слышала о разделении двух волшебных народов, единых в древности, на светлых эльфов и их антипода?

— Слышала, конечно. Как и то, что мифы об эльфах, их внешности и нравах отличались у разных народов, и менялись под влиянием времени.

— Да, это так. Но большинство исследователей сходятся во мнении: эльфов из ранних легенд отличало исходящее от них сияние. Об этом свидетельствует и общий корень слов — светящийся. Легенды говорят, что эльфов почти не осталось. Они сделали  много добра для людей, потому-то на них первых направили свой гнев властители тьмы.  Так вот, мамочка, наш психолог сказала, что я очень похожа на светлого эльфа — и внутренне, и внешне.  Ой, мам, надеюсь, у меня не очень большие уши?

— Вот ты смеешься сейчас, а я скажу тебе одну серьезную вещь, если уж на эту тему разговор зашел. Разве ты не знаешь, что к чистокровным светлым эльфам принадлежала твоя бабушка? И ее папа, между прочим, тоже. Мне это точно известно. Но так как он не принимал участия в воспитании дочери, напрашивается вывод: эльфическое сияние, так же, как и неистребимое человеколюбие может передаваться  вместе с кровью.

Медицинское училище. Третий  курс.

Ксюша с фолликулярной ангиной в инфекционном отделении. За столько лет — и расплакалась вдруг: «Мамочка, я боюсь…»

— Ну что ты, маленькая моя. Все будет хорошо!

— Нет, мама, ты не поняла меня. Я боюсь, что пропущу что-то  важное, пока лежу в больнице. Кто-то лекцию законспектирует неполно, или невнимательно. А вдруг я после училища буду фельдшером на «скорой»?  Ведь я могу однажды не спасти человека! Из-за того, что сейчас пропускаю лекции! Ты понимаешь, мама? Понимаешь, насколько все  серьезно?! Мне очень страшно.

Дочка в замешательстве. Она хочет подобрать те единственно правильные слова, но боится ошибиться в таком важном вопросе. Поэтому говорит беспорядочно: «Послушай меня, мой милый эльфик… Сейчас тебе нужно не волноваться, а выздоравливать. Эльфам ведь и так нелегко — им некогда думать о собственном благополучии. А если ты еще будешь принимать все очень близко к сердцу — перегоришь мгновенно. Знаешь, твой папа  говорит мне иногда: «И надо же было эльфу полюбить гоблина!». Конечно же, это шутка, потому что папа у тебя замечательный. Просто мужчины, они немножко толстокожее нас. Помни, что ты — папина дочка. В принципе, мы ведь все потомки некогда единого народа. Не исключено, что в каждом из нас живет и светлый эльф, и темный гоблин. Выбор за нами — кому из них дать порулить. И еще. Можно соседей так разместить — левая сторона для эльфа, правая — для гоблина. Но лучше, все же, эльфа оставить в сердце, и хранить его под толстой гоблинской кожей.  В твоей профессии нельзя без панциря. Иначе миссия будет короткой. Поставь перед собой задачу — светить как можно дольше. От этого ведь все выиграют».

Медицинское училище. Четвертый курс.

— Мам, я так хочу работать! И учиться хочу. Я еще в институт не поступила, а уже в аспирантуру хочу. И работать хочу! Мам, что делать, а?

Областная больница. Второй месяц Ксюшиной работы.

— Мам, классно, что в медучилище выпуск весной, можно еще хоть немножко до института поработать. Я недавно прочла одну фразу. Она обо мне: «Счастье — это когда на работе хочется домой, а дома — на работу». Вернее, это не совсем обо мне. Потому что я бы хотела когда-нибудь и жить при больнице. Среди ночи своих больных проведывать. Можно прямо с бигуди и в комнатных тапочках. Ты ведь не ревнуешь, мам? Вас я тоже очень-очень люблю!

Третий месяц работы.

— Мам, я сегодня часа в три утра проверяла палаты, все ли у больных в порядке. В одной из палат — форточка настежь, холодина. А больные мои без одеял спят. Тогда я  стала им тихонечко одеяла поправлять, подворачивая края вовнутрь, чтобы не задувало. Помнишь, как ты нам в детстве? Как ни осторожничала, а дедуленьку одного все-таки разбудила. И он пробормотал сонным голосом: «Оксаночка, вы мэни, як ридна мама…» Ему за семьдесят, мам, а мне двадцати нет. И я ему — как родная мама! Так приятно. Знаешь, мам, как же  все это на самом деле здорово!

— Мамуль, ты что здесь сама улыбаешься? — прерывает волну воспоминаний внук.

— О Ксюше думаю…

— Как она там? Звонила?

— Звонила. Они с Тоней уже в фан-зоне, наверное.

— Круто! Так это уже игра скоро начнется? Ой-йой-йой… Мамуль, моя помощь нужна?

— Минут через десять будет нужна. Папу притащишь  за руку — ужинать.

Вот так. А ведь и на самом деле все это здорово! А когда Ксюша в университет поступила, ее там с первого дня сюрприз ожидал. Вернее, он всех нас ожидал. Это — девочка Тоня. Знаете, как иногда бывает: открывается дверь, ты поднимаешь глаза и видишь на пороге… светлого эльфа! И совсем неважно, насколько светлая у него кожа. Главное — это сияние глаз, предопределяющее поступки. «Они обречены быть подругами», — подумала тогда дочка. Похоже, не ошиблась. Наши эльфы уже старшекурсницы, и пока что — «не разлей вода». Кстати, прямо сейчас и проверим это. Ведь над Донецком повисли тяжелые тучи. Пока что с них срывается только мелкий дождик. Но так резко потемнело! А вот порывом ветра сорвало и понесло палатку с сувенирами. Да, дождь припускает. Обычно Ксюша никогда не берет с собой зонт, но сегодня как раз тот особый случай: дождь прогнозировали, вышиванку жалко.

Похоже, это уже не дождь. Это стена из дождя. Оглушающие раскаты грома, яркие  вспышки молнии — чуть ли не ежесекундно. Погас огромный экран, транслировавший начало матча. Ксюша с Тоней осматриваются вокруг. Куда все люди подевались? Кто-то из девушек предложил действовать по «плану А»: переждать дождь на скамейке, что вдоль ограждения — под одним на двоих зонтом.

«Вот это да!» — округляет глаза перед телевизором Ксюшино семейство. Что же там творится, в Донецке! Ливень, гроза страшнющая, и все это нашествие — одновременно с началом матча! Его уже приостановили, на четвертой минуте, кажется. Чемпионат Европы ведь по футболу, а не по плаванию. Журналисты еще как-то пытаются комментировать форс-мажор, но с каждой минутой делать это им все трудней. А вскоре дядьки с широкими спинами предупреждают, что вынуждены обесточить «Донбасс-арену» — в целях безопасности. Трансляция прерывается.

— Мне тревожно… — дочь жалобно смотрит на своего мужа. — Мало того, что промокнут насквозь, ведь никогда же не берут с собой зонт. Да еще этот ветер штормовой. Могу только представить, как они замерзнут! А гроза? Ты видел, какая  гроза?

— Ну и что же, что гроза? Не в первый раз и не в последний.

— А если они не выключили телефоны? Говорят, это очень опасно. А если…

— Ну что ты, в самом деле, сразу о самом плохом думаешь. Все нормально будет.

— Я бы и рада не думать, да оно само думается. Ты же слышал, что в нашем регионе сейчас во время каждой грозы люди от молнии погибают?

— Не смотри ты эти новости! Они тебе вообще противопоказаны, с твоей впечатлительностью! И пожалуйста, перестань себя накручивать.

Как бы ей хотелось послушаться мужа и перестать себя накручивать. Но материнская тревога живет своей жизнью, она заседает накрепко где-то в сердце, и не хочет слышать голос рассудка.

Дочь все-таки переключает канал на службу новостей. Кажется, здесь что-то о прерванном матче: «…повисла тягостная пауза. «Не фарт» сборной Украины в Донецке вышел на новый качественный уровень: теперь уже небеса подключились к черной полосе украинской национальной команды в столице Донбасса…», — это мы уже слышали, есть что-нибудь еще?  «Как стало только что известно из эпицентра событий, шквальный ветер в Донецке ломает деревья и поднимает в воздух легковые автомобили. Информация о пострадавших пока что не поступала…»

— Мамочка… — тихонько зовет меня дочка, инстинктивно закрывая лицо ладонями. — Ма-ма… — выходит на улицу. — Все будет хорошо… Все будет хорошо! Потому и дышать мне легко, — судорожно набирает воздух сведенными спазмом бронхами (ну что же ты, девочка!), — дышать мне легко, потому что я знаю — все будет хорошо.

Конечно же, хорошо. Вот же они, наши красавицы, съежились под зонтом, словно два замерзшие воробушка (а все-таки кто же из них предложил «план А»?)

Девушки замечают перед собой мужскую спину в одеянии фана сборной Англии. Он сидит на скамье, что спереди. Поток воды из Ксюшиного зонта льется прямо на  цилиндр англичанина, а оттуда сбегает ему за шиворот. Но бедняжка почему-то не совершает никаких телодвижений, чтобы уклониться от дополнительного водопада. Девочки смущены. «Эй! — зовут они англичанина, — идите к нам под зонт!» Парень с готовностью перешагивает через скамью и ныряет в укрытие.

Вода, вода, везде вода. Уже и ноги в ней по щиколотку, несмотря на высокие каблуки босоножек. Очень холодно становится даже Ксюше, согреваемой вжавшимися в нее с двух сторон Тоней и англичанином. А те, что с краю, и вовсе сотрясаются крупной дрожью. У кого-то застучали зубы. В тандеме «Ксюша и Тоня» двигателем прогресса является Тоня. Вот и сейчас ей первой приходит в голову гениальный «план Б» — перебраться в укрытие, более приспособленное к данной синоптической ситуации. Тем более, что здание не так уж и далеко, просто где-то за стеной дождя. Тем более, что там работает их подруга Василиса. О «плане Б» сообщают иностранцу, сооружая для пущей убедительности крышу из рук. Англичанин кивает с энтузиазмом — он только «за». Бегут —  все так же втроем под одним зонтом, хотя в нем  нет никакой необходимости, ведь давно промокли до нитки. Бесконечно ослепляющие вспышки и агрессивное рычание неба стимулируют прибавить в скорости.

Ну наконец они — двери. В легкие ударяет испарением влажных тел и того, что на них одето. Да, воздух не очень свеж. Зато какой теплый!. Вот они люди куда подевались! Ими здесь все просторное фойе заполнено. Девушки достают из сумочек не пострадавшие мобильные. «Бесполезно, — комментируют окружающие, — со связью что-то непонятное творится».  «Это уже хуже, — думает Ксюша, — ведь мама сейчас в панике».

Да, «мама» все так же в панике. Аутотренинг, конечно, сработал, и дышать стало полегче. Но как же мучительно долго тянется это ожидание! Сколько уже прошло? Минуты? Час? Больше?

Дочь не выпускает из рук телефон и смотрит на него, смотрит, смотрит. Пока не  вздрагивает от сигнала сообщения: «У нас все хорошо. Мы сухие». «Господи, спасибо тебе!» Жуткое напряжение сваливается с плеч. Почему же тогда шаги такие тяжелые?

Плетется в дом. Ну и страху натерпелась! Еле ноги передвигаются.

—  Эй, народ! Наши девочки нашлись.

Нетерпеливый внук выхватывает мобильный. Хмыкает недоверчиво: «Хм, сухие?»

— Вот видишь, а ты паниковала, — рассудительно увещевает зять. Он вообще замечательный муж. Даже если когда и не вполне замечательный, всегда — вполне любимый.

— Ну да. Еще и меня заразила, — подпрягается внук — всегда любимый и всегда замечательный.

— Как они могут быть сухими? — рассеянно недоумевает дочь. — Ведь никогда же не берут с собой зонт…

— А ты пока там прогуливалась, — перебивает внук со зловещей интонацией в голосе, — у нас здесь уже «ДВА — НОЛЬ».  Последние слова с ударением, но сквозь зубы. Как вроде бы челюсти свело: «ДВА — НОЛЬ»…

«Какая боль, какая боль», — мгновенно подсказывает память.

— Не «два — ноль», а «ноль — два», — поправляет зять, подрываясь с дивана для перекура. Последние минуты матча. Все ясно, как божий день.

— Да какая разница… — безысходно остается на месте некурящий внук.

И дураку понятно, у кого — ноль, а у кого — два. Но, сочувственно взглянув на своего ребенка, моя дочь  зачем-то задает идиотский вопрос:

— Мы проигрываем? — тон «попроще» сделать не удается.

— Ой, мам, давай только обойдемся без скепсиса, — красноречивый взгляд внука заставляет дочь виновато отвести глаза. — Все сегодня против нас. Даже этот злополучный ливень.

— Французам ливень не помешал, — мягко возражает дочь.

— Ага! — кричит с улицы  зять. Курит под дверью. Исход ясен, надежды нет, но к печальному голосу комментатора все же прислушивается. — Пожалуйся еще матери, что место для команды «не фартовое». Я тогда расскажу тебе, что плохому танцору мешает!

— Причем здесь донецкий стадион? — возмущенно парирует внук. — Будто ты не знаешь, что мне по фиг все эти суеверия! А вот на судейство жаловаться буду! Нам не надо подсуживать! Но пусть только судят то, что есть! У Менеза была вторая желтая, и ее надо было показывать! За первый фол судья ему «горчичник» выписал, а за второй — пожалел! «Шеву» с «Брагой» — не пожалел! А здесь придержал. Испугался французов в меньшинстве оставить! Менез этот нам потом и забил! А если бы второй тайм одиннадцать на десять играли, неизвестно, батя, как бы игра сложилась!

— Если бы да кабы! — не унимается зять. — Продули, потому что играли слабо! На ничью играли. Но даже ее не выстояли! А могли бы! Защиты вообще не было! Позор, а не игра!

— Никакой не позор! — яростно заступается за команду внук. —  Видно же, что ребята старались! Просто они какие-то потерянные сегодня. Измученные. Сначала «несчастливым» стадионом разные «кликуши» пугали, потом эта гроза матч расстроила. Ну, не смогли собраться. А французы? Ты видел против наших, худеньких, какие они амбалы? Амбалищи! И играли грубо. А судья — нечестный. Посмотрим девятнадцатого, как наш турнир с англичанами засудят. Увидите сами, что справедливости не было, нет, и  не будет!

— Сынок! Ну не расстраивайся ты… — финальный сигнал перебивает дочь. Она чувствует себя виноватой: и за родную сборную, что не смогла собраться, и за судью, что был не всегда объективным, и за себя, что не верила, — … не расстраивайся ты так. Я понимаю твои чувства. Но все же… Мы ведь оба знаем, что французская команда сильнее. Поэтому и результат  закономерен. Все справедливо.

— Ты не патриот, мама, — в голосе обида и укоризна.

— Почему же? — пытается защищаться «мама». Но силы вовсе покидают ее. Усталым голосом сворачивает дискуссию. — Я очень даже патриот. Только я патриот-реалист.

Она и вправду устала. От жаркого суетного дня. От неожиданно волнительного вечера. От изнемогающей болезни. От проблем. Уж не подумали ли вы, что в наличии у нее только миллион причин для радости, и без вечных спутников-стрессов? Нет, что вы. Проблем, как и у каждого — такой же миллион. Разница между нами, людьми, в том, кто из нас насколько любит лелеять свою депрессию. Кто-то концентрируется на негативе и передает его по цепной реакции. А кто-то ежеминутно работает над позитивным мышлением и не скупится на заряд солнечной энергетики для окружающих. Не исключено ведь, что в каждом из нас живет и светлый эльф, и темный гоблин. Выбор за нами — кому из них дать порулить. А жизнь… Она многолика и многогранна. Вы только присмотритесь к ней внимательней, а она уж точно найдет — чем вас порадовать.

«Надо собраться, — услышала меня доченька. — Настроиться на необходимую волну. Восстановиться. Как там всегда повторяла мама? «Человек сам творец своего настроения?» Чтобы проснуться счастливым, нужно уснуть счастливым».

«Расслабься», — подсказываю я. Или она сама себе подсказывает? Иногда я путаю наши голоса. Все говорят, что они очень похожи. Поэтому и не разберешь порой, где из нас я, а где — она.  Впрочем, какая разница, если мы и так единое целое.

Вряд ли еще кто не знает, что общение с маленькими детьми — один из лучших способов релаксации. Ведь они же — огромнейшая причина для радости! Несколько минут смешного лепета поднимут настроение. А невинный вид спящего младенца наполнит умиротворением. Если  дети  выросли, а внуков еще нет, и соседского ребенка не видать поблизости, то, на худой конец, сгодится и старый семейный альбом. Поэтому дочка и достает все сразу — и толстый альбом, и маленькие альбомчики. Сразу же улыбается. С первой страницы.

Детские фото. Милые, забавные рожицы.

Вот трехлетний обаяшка застеснялся перед объективом и, жеманно улыбаясь, до отказа втянул голову в плечи. Старшая сестра косится насмешливо: «Ну и смешнющий ты  сейчас, братец!»

А здесь малюсенький теленок разлегся посреди двора. Надудлился молока от пуза и греется под весенним солнышком, томно полуприкрыв глаза. Теленок очень доволен жизнью, и чихать ему на двух хохочущих дуралеев, пытающихся пристроить посреди безрогой еще макушки венок из одуванчиков.

Фотография за фотографией. Год за годом. Вот уже и взрослые дети.

«А это что за фото — само по себе? — удивляется дочка отдельно лежащей фотографии. — А… Это моя любимая, где мама — студентка. Когда я ее отреставрировала, положила не в тот альбом. Мамочка… — тепло улыбается дочь. — Моя самая-самая первая причина для радости… Наверное, сначала меня радовал только твой запах. Затем — голос, руки, улыбка. Сияющее любовью лицо. Любовью, не знающей границ  ни во времени, ни в пространстве. Спасибо тебе за все, родная…»

Дочь кладет фотографию рядом с фотографией внучки. Той, которая выпускная, с медучилища. Смотрит в недоумении, переводя взгляд с фото на фото.

Брови, нос, губы. Овал лица. А глаза? И это сияние взгляда... Какое поразительное сходство!

«Мама?» — моя девочка молчит, но я слышу ее.

«Мамочка… Как же Ксюша похожа на тебя! Почему я раньше этого не замечала?

И это сходство — не только внешнее. Не только и не столько. Еще кровь. Гены.  И, главное, сама жизнь, и то, какие мы в ней.

Мама! А ведь она точно такая, как ты — особенная. Влюбленная в человечество. Не признающая полумер.

Безусловно, взошло засеянное тобой. Словами, поступками. Но есть еще нечто. То, что выше понимания. И есть голос внутри нас. Ведь это не просто голос совести?  Голос второго «я»?  Это и голос сердца? Крови? Твой голос, мама?

Выходит, ты всегда с нами? Потому, что мы — частичка тебя? А значит, ты — частичка нас?»

Ну наконец-то она поняла это.