Алексей ГРИГОРАЩЕНКО (г. Тверь) «AD LIBITUM» или ПУТЕШЕСТВИЕ ПО ФИОЛЕТОВОМУ РОЯЛЮ

Было самое обычное августовское утро, лучи солнца уже освещали фасад национальной консерватории имени Курмангазы, когда маленького роста мужчина с белым пакетиком и в маленькой кепочке уже шёл по одному из её длинных коридоров. Он явно куда-то торопился, постоянно поглядывал на часы, спотыкался о половицы. Остановившись напротив кабинета с номером «13», мужчина внимательно огляделся вокруг: тот ли это репетиторий.

Затем покопавшись в заштопанном кармане, достал ключ жёлтого цвета. Замок был старый, так что мужчине пришлось изрядно повозиться, прежде чем дверь открылась. Надо отметить, что этот мужчина невзрачной внешности являлся лучшим в Алма-Ате настройщиком. Звали его Гафар, для друзей просто Гаф. Про него поговаривали, что в юности как молодой пианист он подавал большие надежды. Потом по какой-то невыясненной причине бросил консерваторию, ушёл в кабак, где проторчал без малого пятнадцать лет, обретя самые вредные привычки и даже порезав кисть правой руки в одной из драк. Как бы ни казалось странным, но нужда и финансовые трудности вновь привели его в храм искусств, но уже в иной ипостаси. У Гафара был идеальный слух и золотые руки. Все ценили его бережное отношение к инструменту. Он никогда не оставлял после себя недоделанную работу и всегда, прежде чем начинать осмотр «пациента», подробно знакомился с его внешностью. В этот раз он подошёл к стоящему в центре зала роялю.

— Так это ты у нас больной? — обратился он к инструменту, похлопывая его по крышке.

День был душный. Гафара мучила жажда, и он не сразу разглядел цвет рояля. Зал показался ему темным, так что Гафару пришлось раскрыть занавески. Печальная картина предстала перед настройщиком: разбитый и облупившийся рояль был раскрашен синими чернилами и, бликуя на солнце, отдавал фиолетовым оттенком.

— Кто же тебя так, родненький?

Немного помедлив, он подошёл к инструменту, открыл крышку, платочком стёр цветочную пыльцу с клавиш, сел за инструмент и, как будто почёсывая старого пса, проиграл хроматическую гамму.

— Мы не встречались с вами раньше? Ваш тембр мне знаком до боли.

В проигрывании Гафара всегда было что-то магическое и необъяснимое. Из-под его длинных пальцев даже самые разбитые и расстроенные клавиши звучали как-то по-особенному: не раздражая, а лаская слух. Гафар подумал, что нет ничего печальнее, чем ремонтировать инструменты в канун своего дня рождения.

— Хм, знакомы мы или нет, фиолетовый незнакомец, но я сейчас это проверю. Да-да! И есть только один способ это сделать.

Он поднял крышку рояля, подвинул стул и свесился над внутренностями из струн «больного», как бывалый механик грузового трейлера.

Руки его были мокрыми и, скользнув ими по корпусу инструмента, он провалился внутрь рояля, задев ножку крышки. Удар пришелся в темечко, да ещё с такой силой, что Гафар потерял сознание. Попав как тропическое насекомое в пасть хищного растения, он ушёл в забытьё. Картина была комичная и вместе с тем печальная: Гафар был внутри рояля, две его ноги торчали снаружи. В кабинете воцарилась тишина.

Настройщику нелегко было понять, очнулся он или все еще пребывает в беспамятстве. В это время сам Гафар понемногу стал в своём сознании приходить в себя. Почувствовав лёгкость и умиротворение, он подумал: «Какой нелепый конец — вот так найти смерть под крышкой рояля».

Пока Гафар сокрушался над своим положением, сильный порыв ветра ударной волной окатил всё его тело. Чёрное «ничто» затянуло всё пространство. Вдали стали появляться мелкие пучки света, напоминающие звезды, мерцая, они то увеличивались в размерах, то соединялись и кружились подобно тополиному пуху. Гафар ребёнком любил собирать тополиный пух в коробок, чтобы потом в ночи достав из кармана, считать маленькие семечки, спрятанные внутри.

Гафару стало страшно, и он как в детстве начал считать яркие световые пятна: «Один, два, три, четыре…»

Неожиданно его счёт прервали звуки клавиш на рояле: до, ре, ми, фа... потом коротко и отрывисто, почти на стаккато — «G, A, F».

Гафар улыбнулся: «Чисто, без фальши… моё короткое имя в нотах, так меня всегда называл отец, если я в чём-то провинился…»

Чей-то незнакомый голос разорвал тишину: «До, ре, ми, три, два, созвездие под номером один. Пуск!»

Тишину разорвала музыка «Время вперёд» Георгия Свиридова. Огромные сопла ракеты ослепили Гафара, голос Гагарина прозвучал эхом: «Поехали!» Вспышка света и снова тишина.

— О, так ты пришёл, а я уже давно тебя жду, — сказал незнакомый голос.

— Кто ты? — спросил Гафар.

— А ты меня не узнал? — удивился голос в темноте.

— Нет.

— Я — это ты, а точнее твой внутренний голос.

— Где я?

— Там, где и был всегда, но только не снаружи, а внутри, внутри себя. Понимаешь… всё, что ты сейчас видишь вокруг себя — это твой Космос. Ну, что ты сжался весь, тебе страшно?

— Нет, непривычно просто и холодно.

— Холодно?

— Да.

— Привыкнешь, здесь теперь в последнее время всегда так. А ты хотел по-другому? Ведь ты в Космосе. Предупреждаю сразу — здесь тебе не как снаружи. Будь осторожен в воспоминаниях и в своих мыслях, здесь они могут материализоваться.

— Как всё странно. Ну ладно, даже если это сон, то безусловно мне ничего не угрожает. Хм, а ты был со мной всегда, даже в те минуты, когда мне было больно?

— Да, и когда тебе было больно тоже.

— Я думал всегда, что я один. Пришёл один в этот мир, один из него и уйду. Так ты говоришь Космос? Если ни о чём не думать, то гравитация и тьма будут моим постоянным пейзажем?

— Получается, что так. Но ты можешь и менять свой Космос.

— Как?

— Тебе достаточно подумать, и ты увидишь.

Подул ветер, и из темноты, вертясь и сталкиваясь, полетели детские игрушки: деревянный конь, кораблики, детские рисунки, старый телевизор с разбитым экраном.

Неожиданно в дымке глубоко во тьме промелькнула сценка из детства, когда отец обнаружил разбитый по вине Гафара телевизор: «Гаф! Снимай штаны, ты мне ответишь за это!»

Кластер на рояле оборвал сценку-воспоминание, после чего резко воцарилась тишина.

— Вспомнил? — спросил Голос.

— Ох и досталось мне тогда, — с горечью процедил Гафар. — Так значит так выглядит мой Космос. Холодно здесь и скучно.

— Говорю же тебе, ты ещё просто не привык!

В Космосе появилась огромная звезда. Внизу послышались детские шаги и смех ребёнка.

Голос произнёс надрывно, почти по слогам: «Созвездие пять».

Во тьме раздался детский плач.

— Кто плачет? — спросил у Голоса Гафар.

— Не узнаёшь?

— Нет…

— А это плачешь ты! Да, ты.

— Сколько мне лет?

— Пять. А вообще-то... как тебе сказать… здесь нет возраста.

— Скажи тогда, зачем ты всё время отсчитываешь цифры?

— Цифры? — спросил Голос.

— Да, цифры. И что это за цифры?

— Это символы времени, цифры твоих созвездий жизни. Кстати, ты раньше цифрам и деталям придавал больше значения. Помнишь пятое февраля семьдесят девятого?

— Шутишь? Конечно нет!

— Ты возвращался домой на автобусе и скуки ради стал считать, сколько человек живёт часов, сколько у него времени остаётся на то, чтобы поспать, чтобы выучить то или иное произведение по школьной программе.

— А, кажется припоминаю. У меня получилось, что за всю жизнь у человека всего около двадцати пяти тысяч часов на личное время, время для возможности реализовать свои мечты… мне это тогда показалось так ничтожно мало для одной жизни.

— Кому как. Многим не досталось и половины! А они до сих пор живут в памяти человечества, а некоторые даже вершат их судьбы.

— Так я могу задавать границы? Сам? Без тебя?

— Почему нет? Назови любое число твоей жизни.

— Семьдесят.

— Рано ещё так далеко брать.

— Почему?

— Рано и всё! Тебе ещё сорок девять. Всему своё время.

Стало очень холодно, Космос начал менять цвет и тускнеть.

— Очень холодно…

— Сам виноват, задал Космосу такую цифру — слишком холодный отрезок времени.

— Я просил семьдесят лет, а не минус семьдесят градусов!

— Видишь ли, человек как металл рождается при высокой температуре и на протяжении всей жизни остывает. Форма фиксируется практически в течение всего его жизненного пути, её содержание — есть поступки и дела человека.

— Заманчивая теория.

— Созвездие номер десять, — произнес с тоской Голос.

— Погоди снова считать. Так я могу вспомнить всё?

— Да…

— Дождь, окно, кровать...

— Вспомнил, называется... хочешь продолжу?

— Хочу!

— Гамма «ре мажор» не получается, мама Айгуль Хамитовна на кухне печёт ак-нан, верит в твоё музыкальное будущее, а папа Рафаэль Исаакович сидит в соседней комнате, надеется, что когда ты вырастешь, бросишь пустое занятие музыкой и станешь инженером, на столе перед ним лежит ремень и…

— Ох, ремень, которым он бил меня всё детство за каждую провинность, за каждую ошибку в надежде, что хоть так он вышибет из меня жажду музицировать, жажду сочинять…

— Но в его комнате лежит ещё кое-что, он ещё не придумал, что с этим делать и как с этим бороться…

— Там лежали листы моей первой части симфонии. А ты помнишь?

— Твой недописанный музыкальный цикл «Симфония вселенной», где к каждой музыкальной части ты писал стихи?

— Да.

— В ней подразумевалось семь частей как семь нот, и каждую часть ты писал в свои самые яркие отрезки жизни, — весело, почти радуясь, пролепетал Голос.

— Да.

— Забавно получалось, ты все стихи именовал по названию нот. Так, первый стих был «in C».

И тут Космос стал менять цвет с чёрного на фиолетовый. Внизу под ногами Гафара показался силуэт человеческой фигуры, парящий над звёздами.

Голос: «Как одиноко мне бывает без ритма жизни одному,

До глубины в секунде тая, глухую слушать тишину.

И в хаосе синкоп решений, дыша сквозь слух наперебой,

Желать приблизить то мгновенье, когда мы встретимся с тобой.

Воображая рук движенья как крыльев взмах над головой,

Походки легкой дуновение безмолвно чувствовать спиной.

Я распален мечтой о страсти, что мое сердце разорвет,

И истина любви свершится! И ангел нежный мне явится,

Прервав божественный полет».

— Красивые стихи!

— Правда?

— Да, ты тогда был другой, ты придавал больше значения целебным свойствам мира звуков. И ты тогда был одержим своей теорией «лечебной музыки», ты назвал ее «Ад либитум». Исписывая нотные тетради, ты искал новые созвучия. Ты, как алхимик, вслушиваясь в аккорды, каждому сочетанию приписывал индивидуальные, как тебе тогда казалось, лечебные свойства. Ты считал, что мир можно вылечить от всех болезней, избавить от зла и насилия с помощью музыки.

— Да, я искал рецепт для папиной руки, которую он сильно повредил на фронте. Я верил, что смогу его вылечить. Я был слишком юн и глуп, мне было всего десять лет.

— Ты тогда даже придумал свою страну вечных звуков, в которой жили люди, подобные ангелам. Ты был чище и тоньше. Ты тогда мог во сне совершать путешествия на огромные расстояния к новым мирам. Ты мог сесть под деревом и, касаясь травы и коры деревьев, представлять, что прикасаешься к Творцу.

— Так учила мама: «Если хочешь познать Бога, познай его творения».

— Ты открыл для себя, что процесс творчества — есть процесс, в котором люди способны уподобляться Богу.

— Она говорила: «Созидая новое, мы оправдываем своё существование, не отрекаясь от дара Божественного, а наоборот развивая, приумножаем его и делаемся сами совершеннее». Так говорил моя мама. Она учила меня быть сильным и верить.

— А ты ещё веришь?

— Да… Это всё, что у меня осталось от неё.

— Хм, признался! А я думал — как всегда соврёшь. Идём дальше. Созвездие шестнадцать.

Снова подул ветер. Неожиданно Космос наполнился насекомыми причудливых форм: гусеница-флейта, труба-жук-скарабей, клавиши в форме мотыльков. Вдалеке показалась гигантского размера бутылка, на которой был высечен стих.

— Что это? — спросил Гафар.

— Это твой стих «in D»:

«Хочу принять абстрактный душ,

Отбарабанив мыслью туш,

Познав природы чудеса, испить

Бутылку красного вина.

Потом испить идей букет весёлый

И прыгнуть от любви и горя

К тому, к чему всю жизнь стремился,

Понять и осознать себя.

Молчал я слишком долго,

Терпел, но боль была сильней меня.

И вот теперь, собравшись, в звуках,

Наговорюсь... наговорюсь и я.

Скажу всю правду и неправду

О том, что вижу на земле,

Пройду и заострю внимание

На том, что даже есть во мне.

Отдам всё даром без остатка,

Душой напрасно не кривя.

Только теперь, собравшись, в звуках

Наговорюсь… наговорюсь и я».

— Совсем неплохо, продолжим… Созвездие семнадцать... Хотя погоди, там не было ничего интересного. Идем дальше! Созвездие восемнадцать! — прокричал Голос.

— Хватит считать, скажи...

И тут подумал: глупо задавать вопросы самому себе.

— А вот и нет, — прервал Голос.

— В смысле?

— Не глупо, а даже очень полезно!

— Скажи, мир может измениться к лучшему?

— Может… может быть.

— Что «быть»?

— Быть… быть тебе, ему, им, жить и дарить жизнь другому, а не думать о том, как её отнять.

В Космосе стало жарко, появились искры, ветер усилился, вдалеке появилось пламя.

— Смотри как красиво.

— Да, это пламя мудрости, но оно недолговечно, как и всё в мире людей. Сейчас твой Космос снова начнёт менять форму.

Пламя начало делиться на отдельные световые языки и менять цвет, превращаясь то в газовое облако, то в светящиеся шарообразные объекты. Внезапный взрыв и яркая вспышка затянули всё окружающее пространство.

— Созвездия двадцать три, двадцать четыре и двадцать пять! — торжествующе произнёс Голос.

В Космосе появился гигантский обугленный лист бумаги, где на его маленьком клочке виднелось «Стих «in E». Гафар, вытянув правую руку, поймал за самый край листок, подтянул его к себе и начал читать вслух:

«Как-то ночью возвращаясь,

Оглянулся я вокруг,

И в душе моей родился

Одиночества испуг.

Диссонансом впившись в сердце,

Слякотью стеклянных нот

Потихоньку начинает

Пробивать холодный пот.

А вокруг нет никого,

Чтоб со зла вцепиться,

Даже ночи все равно,

Что внизу творится.

И от страха вечной тусклой пустоты

Я подумал: «Может написать стихи?

Ведь наверно кто-то так же одинок,

И в душе, и в сердце тот же огонёк…»

Раздался гром, и пошёл дождь.

— Ух, дождь в Космосе, мерзкая погода, — выпалил Голос.

— Дождь — моё любимое погодное явление, с дождём становится чище на душе.

— О, это большой вопрос! Напоминаю тебе — ты ещё в поиске ответа, — саркастически заметил Голос.

— Зато ты знаешь ответы на все вопросы, как я посмотрю, так?

— Это громко сказано, лишь на вопросы, рождённые тобой. Дело в том, что человек задаёт вопросы порой те, на которые уже знает ответ и ищет лишь подтверждение своей точке зрения. Задай мне любой вопрос!

— Это сейчас происходит реально? Твой голос и всё, что я вижу?

— Все, что мы видим, слышим, ощущаем — всего лишь иллюзия действительности, созданная нашим мозгом на основе сигналов, полученных от наших органов чувств.

— Значит в реальности ничего нет? Нет, например, цветов?

— Да, есть лишь радиоволны разной длины.

— И нет звуков?

— Да, есть лишь колебания среды.

— Нет времени, нет чувств? Выходит, и смысла нет?

— Ха-ха-ха-аха, — засмеялся Голос, — каждый из нас живёт в своей собственной Вселенной, которую сам создаёт и сам наполняет смыслом.

— Вот как? Значит, моя наполнена вот этим всем, что я наблюдаю сейчас вокруг себя?

— Да, — весело подтвердил Голос.

— Наверное, это не самый плохой вариант наполняемости внутреннего Космоса.

— Твой вопрос простой. Вот ты мне лучше скажи, Гафар, приходила ли тебе в голову мысль, что Вселенная похожа на фиолетовый рояль?

— Нет, не было такого, не приходила.

— Правильно, не приходила!

— Потому что Вселенная не похожа на фиолетовый рояль, — уверенно заявил Гафар.

— Ничего подобного, ты скоро поймёшь обратное… Так! Продолжим! Всё это не может означать, что у Вселенной нет струн.

— Струны? Какие струны ты имеешь в виду? Я почти всю жизнь настраиваю струны чужих инструментов. Уж поверь, кто-кто, а я-то знаю всё об этом.

— Струны ми-ро-зда-ни-я, глупенький!

— Струны мироздания?

— Да! Струны мироздания едва ли похожи на те, которые ты и люди представляют себе во внешнем Космосе. Есть такая известная «теории струн». Допускаю, что ты даже о ней уже слышал… Так вот, струнами называются невероятно малые вибрирующие нити энергии. Эти нити похожи скорее на крошечные «резинки», способные извиваться, растягиваться и сжиматься на все лады. Однако все это не означает, что на них нельзя сыграть.

— Сыграть что?

— Сыграть…

— Симфонию Вселенной?

— Именно, ведь из этих «нитей» состоит все сущее.

— Значит, всё-таки они существуют? Я знал, я всегда это чувствовал. И на них можно сыграть?

— Да, твой поиск воздействия музыки на человека, который ты вёл в детстве, был верный!

Космос заискрился и начал менять форму, наполняясь лепестками разных цветов. Спустя мгновение зазвучала необыкновенной красоты мелодия на арфе.

— Откуда здесь эта музыка?

— Откуда... Я ведь тебе говорил, забыл? Она в тебе. Ведь твой Космос является огромной базой данных, здесь записи всех мелодий, все слова, все разговоры, все твои мысли, мысли твоих предков — всё! Если ты сконцентрируешься, то можешь вспомнить забытые ощущения, чувства.

— Скажи, а что нужно сделать, чтобы прозвучала «Лунная соната»?

— Просто подумай о ней и всё.

И в Космосе начала звучать "Лунная соната" Бетховена. Космос снова начал менять цвет и расширяться.

— Голос, я лечу или стою на месте?

— Наверное, летишь. Под "Лунную сонату" можно только лететь.

Гафар почувствовал, как мимо него проносятся фрагменты его жизни. На горизонте яркого света появился белый силуэт человеческой фигуры, а над его головой светило яркое солнце с расходящимися в сторону лучами радуги…

— А кто там внизу?

— Это она… воплощение твоего образа любви.

— Кто она?

— Она — твоя муза…

— А что у неё на голове?

— Так выражается духовная связь в Космосе, так это выглядит визуально. В мире людей по-другому. Гафар, любовь — это... как бы тебе объяснить... это соединение, в первую очередь духовное.

Космос стал покрываться кленовыми зелёными листьями, которые нежно шелестели. Большое дерево, вертясь подобно астероиду, стало двигаться к Гафару. На его листьях были как фотографии отражены все его мечты. Дерево подлетело так близко к Гафару, что он даже смог разглядеть на стволе вырезанные строки стихотворения «In F»:

«Тремоло природное, не мешая спать,

Продолжает в сердце чувства пробуждать.

Нотою зависнув, издавая плач,

Тремоло природное не мешает спать.

И на пиано с неба на землю ложась,

Тремоло природы не мешает спать.

Так уснём же вместе, чтобы поутру

Ты сказала снова: «Я тебя люблю».

В Космосе показалась гигантская дирижёрская палочка. Подобно ракете она кружилась и вертелась вокруг своей оси, следом за ней появились трубы, тромбон, контрабас, виолончели.

На огромном барабане была прибита гвоздями картина красного цвета, на которой был изображён на холме оркестр с музыкантами, играющими музыку, но отвернувшимися от дирижёра. Над ними была занесена гигантская огненная рука, а по бокам распахнутые ставни клетки.

На обратной стороне барабана были вышиты красной ниткой стихи. Гафар поймал барабан и, наклонившись к нему близко, начал читать:

Стихотворение «in G»:

«Дирижёр у пульта как статуя стоя,

К резюме взывает апофеоз дня…

Паузы легато, нотный стан ловя,

Мы душу открываем никому зазря.

Флейты, бас, кларнеты,

Трубы и тромбон...

Всё в туттийном форте,

Общий дикий стон,

Иссекая в мысли,

Кодою маня,

Перестал я думать

Над ферматой дня.

Но пассажем цепким

Такта два деля,

Убеждаюсь всё же —

Я живу не зря».

В Космосе появились огромные разбитые зеркала с недописанными на осколках строками забытых стихов, книги и фотографии забытых эпизодов жизни.

— Мне кажется или я начинаю чувствовать под ногами снег и что-то твёрдое, как будто стою на земле? Разве у Космоса может быть дно?

— Твой Космос сжимается… Ты стоишь на его крайних границах.

— Почему мой Космос сжимается? С того момента как я здесь, я всё больше ощущаю тесноту и недостаток воздуха, как ребенок в утробе матери.

— Не Космос сжимается, а ты увеличился, благодаря своим воспоминаниям. А потом, у всего есть начало и конец. Мы все, дойдя до вершины, возвращаемся в точку исхода. Смотри, твой Космос снова меняет форму! Сейчас тряхнёт, держись!

Раздался громкий треск, женский крик, подула вьюга. Зазвучала «Чакона» Генделя на рояле.

— Сорок пять. Созвездие безысходности. Тогда от невостребованности и в силу тяжёлых обстоятельств ты стал настройщиком по вызову и предал себя.

— Голос… это всё ничто по сравнению с известием о смерти моих родителей…

— После этого известия у тебя была длинная депрессия.

— Мне кажется, это до сих пор со мной.

— Депрессия?

— Да. Откуда только это берётся в людях?

— Депрессия, Гафар — это такое состояние человека, когда он не знает ответа… человек стоит словно баран перед стеной неразрешённых задач и плачет от безысходности.

— Хватит меня мучить воспоминаниями. Что ты от меня ждёшь? Какого-то чуда?

— Гафар, не сдавайся, люди ищут новые миры. Некоторые смотрят на звёздное небо, иногда в телевизор, а иногда на лужу, тщательно вглядываясь в отражение. Люди ищут любовь, забывая, что они сами являются источником этого чувства. Да, люди подобные тебе, ждут чуда, забывая, что сами являются чудом, способным менять мир!

— Да, мы стараемся понять себя. Кто мы? Зачем живём? Но если, как ты говоришь, все это — тоже иллюзия и нет ничего! Я так одинок.

— Успокойся, ты не один. А чудо уже случилось — ты здесь. Смотри, иногда обычные предметы меняют в умах людей свою суть, или неожиданные открытия возвращают их к себе. Вот например старый рояль, за которым прошло всё твоё детство. Тот самый, который ты так любил. После твоего ухода из семьи отец продал его в консерваторию, только чтобы он продолжал звучать, а стало быть и жить. И для того, чтобы однажды, одним жарким днём ты пришёл к нему как когда-то в детстве для обретения себя.

— Голос, не хочешь ли ты мне сейчас сказать, что тот самый рояль, который ударил своей крышкой меня по голове… это рояль моей семьи?

— Да, именно!

— Этого не может быть. Как я мог его не узнать? Как вообще могла произойти эта нелепая ситуация со мной?

— Факт остаётся фактом: рояль — родителей, а ты здесь, и это произошло с тобой.

В Космосе появилась огромного размера стена, она медленно двигалась подобно астероиду. Медленно пролетев на Гафаром, она чуть не задела его голову. Следом за ней появились маленькие куски штукатурки и осколки стекла, грязи и пыли. Они стали врезаться в тело Гафара. На самом остром осколке были выгравированы слова.

— Гафар, не поднимай головы, на этом осколке написано предпоследнее стихотворение «in Н» твоей недописанной симфонии, — произнёс с трепетом Голос.

— Голос, я его помню, — сказал Гафар.

И Гафар принялся читать стихи, не поднимая головы:

«Потерялся, потерялся… в коридорах жизни я

И от глупых предрассудков не могу найти себя.

Безнадёжным эхом воя, выбившись давно из сил,

Всё пытаюсь оглянуться — где, кому я буду мил?

Ощупью струны дыханьем от избытка нежных чувств

Всё-таки найти пытаюсь сердцу доброму приют.

Знаю! Где-то надо мною, где-то в самой вышине,

Наблюдая осторожно — луч свободы бьёт ко мне.

И в минуты ожиданья, лишь мечтой своей живя,

Существом всем напрягаясь, жду освобожденья я».

— Выход всегда есть, и порой он находится именно там где вход, Гафар, — шёпотом произнёс Голос в темноте.

— Так говорила моя мама. Сколько ещё историй здесь хранится?

— Дорогой мой, здесь вся твоя жизнь, все истории, все твои фантазии, мечты. Ты ещё не потерял интерес?

— Когда человек теряет интерес, он перестаёт стремиться и перестаёт существовать.

— Значит, будем считать, что ещё пока нет.

— А когда… я умер?

— Сам знаешь. Когда стал равнодушным к миру, когда уснул для творчества. Кстати, ещё не поздно стать прежним, совершить воскрешение…

— Ты правда веришь в это, Голос? Что от меня требуется?

— О, самая малость! Найти, как говорят врачи, место поражения, разрыва, вспомнить самую большую боль. Вспомни самую главную свою обиду.

— Так просто?

— О! Пожалуйста, не спеши так легко отзываться об обидах. Их были тысячи. Испещрив тебя, многие прошли насквозь, и лишь часть их подобно вредоносному вирусу засели в твоём микрокосмосе, чтобы медленно изводить тебя изнутри.

— Всё так сложно.

— Обида давно поглотила тебя, ты уже сам не замечаешь, как ты в ней, а не она в тебе как было ранее.

Космос стал тускнеть. Пошёл снег. Гафару стало душно.

— Что мне делать, Голос?

— Хватит думать, я вижу ты уже готов, ты должен пройти до конца свой путь. Это тебе говорю я — твой внутренний Голос.

Тем временем гигантское дерево, которое всё это время подобно спутнику Земли кружилось вокруг Гафара, стало резко желтеть и опадать. Появился сильный порыв ветра, который собрав в один ком подхватил и закружил все последние воспоминания Гафара. Дерево стало кружиться в ярком вихре.

— Что происходит? Мне трудно дышать. Что происходит, Голос? Что мне делать?

— Ты знаешь. Вспоминай все обиды, которые живут в тебе, пока не найдём ту единственную, которая уничтожила тебя!

Гафар схватился за лицо и стал вспоминать всё плохое, что было в жизни, самые сильные обиды, которые до сих пор сидели в его сердце.

— Воскресный вечер, когда по моей вине сломался телевизор, отец узнал и сильно выпорол меня.

— Холодно, Гафар! Нет.

— Когда я бросил консерваторию на четвертом курсе, пошёл работать музыкантом в кабак.

— Это было больно сделать, но это не то! Вспомни ту холодную зимнюю ночь… — протараторил Голос.

— Когда я попал в больницу и сильно повредил руку?

— Нет! Сконцентрируйся! Другой зимний вечер!

— Зимний вечер, когда я пришёл домой…

— Ну же, продолжай!

— Вечер, когда отец нашёл мою партитуру «Симфонию Вселенной» с тетрадью стихов? Вечер, когда он сжёг её.

— Да!

— Я хорошо помню тот вечер: я вошёл, в углях виднелся заголовок догоравшей партитуры. Он сказал, что я занимаюсь глупостями, что я ни на что не годен, что он жалеет… — прошептал Гафар.

Гафару всё труднее было говорить, его голос срывался на хрип. Собравшись с силами, он продолжил.

— Отец сказал, что ему жаль, что он столько лет тратил на меня время… ему стыдно за меня, и что лучше мне бросить музыку и заняться настоящим делом! Голос, я больше не могу, я задыхаюсь! — шёпотом произнёс Гафар.

— Продолжай дальше! — настаивал Голос.

— Я вспылил и сказал, что он больше мне не отец! Я собрал вещи и, хлопнув дверью, навсегда покинул дом. Мама побежала за мной, пытаясь остановить меня, но отец удержал её.

— Гафар, ты нашёл!

— Я больше не могу, я умираю… это конец, всё…прощай.

— Нет, Гафар, это не конец! Осталось ещё кое-что, ты должен…

— Что я должен сделать? — еле шевеля губами, произнёс Гафар.

— Ты должен простить, — твёрдо произнёс Голос.

— Простить?

— Да, простить! Но не только его, их всех! Освободись от боли.

Космос начал сверкать молниями, ураганный ветер подобно торнадо стал собирать все, даже самые ранние воспоминания Гафара.

— Прощаю всех и сам прошу прощения, — прикрывая руками глаза, прокричал Гафар.

Страшный взрыв. Яркая вспышка света ослепила Гафара. Ветер потихоньку начал затихать, наполняя расширяющийся Космос свежим воздухом.

— Пришло время для последней части твоей Симфонии жизни, пришло время для «Ад либитум»! Гафар, начинай играть красками и всеми инструментами своей Вселенной. Пиши последний стих твоего цикла жизни! Рисуй «Симфонию новых струн» своей Вселенной!

Космос начал мерцать, яркие газовые облака стали вращаться вокруг новых светил. Гафар расправил плечи, поднял руки вверх так высоко, насколько это было возможно, как дирижёр перед ауфтактом и, обрушив руки вниз, громко прокричал: «Я вернулся. Я — прежний Гафар, мой Космос, прими мою последнюю часть «Симфонии Вселенной», лови мой новый стих!»

В Космосе появились тысячи струн, которые подобно женским волосам извивались в разные стороны, войлочные молоточки как мелкие муравьи, соприкасаясь с друг другом начали врезаться в струны. Сильный порыв ветра окатил лицо Гафара, и он, открыв глаза, громко начал читать:

«Ветер бьющий, ветер злющий, мысли тёмные дразня,

Вместе с мусором из кучи ты из тьмы гони меня.

Под холодным взглядом неба скручен смерчем ввысь несусь,

Для меня уже не важно, где я завтра окажусь.

Нет ни сил сопротивляться, ни желанья умереть,

Я безмолвный наблюдатель, мне дозволено смотреть.

Годы мимо пролетели как листки календаря,

И моя надежда тает жизнь прожить хотя б не зря.

Вот бы счастьем обернуться, словно пледом у огня,

Вспомнить радости, печали, свою душу не казня.

И простив отца, весь мир…

Не страшась больше пути,

В час Ад Либитум воскреснув,

На дорогу к новой жизни

Встать… и медленно пойти…»

Вспышки молнии резко прекратились, и яркий луч света озарил лицо Гафара. Космос стал наполнятся новыми звёздами.

— Молодец, у тебя получилось! Почти всю жизнь ты настраивал чужие рояли, но так и не настроил свой собственный… рояль твоей души! Но теперь всё изменилось! Я ведь говорил, у тебя всё получится! — торжествовал внутренний Голос.

— Как красиво! — глаза Гафара стали мокрыми от восторга.

И тут Гафар увидел на мгновенье в мерцании света родителей: мама вытирала слёзы, а отец улыбался.

— Мама, папа! Это я, ваш сын Гафар!

— Гафар, не кричи, они слышат тебя и… они простили тебя, — сказал Голос.

— Отец! Мама!

Но родители скрылись в яркой вспышке света так же внезапно, как и появились.

— Гафар, смотри, сейчас редкий пейзаж для твоего Космоса, любуйся, он расширяется! Огонь мудрости, кристаллы веры и любви — они восстанавливаются. Ты возродил себя для творчества, тебе это удалось. А сейчас ты услышишь песню любви.

Космос стал быстро расширяться, формируя новые звёзды для будущих созвездий.

Зазвучала Третья часть из произведения «Три духовных хора» Альфреда Шнитке.

— Как легко дышать, как красиво вокруг, изумительно! — с глубоким восторгом сказал Гафар.

— Всё, тебе пора обратно, — оборвал минуту восхищения Голос.

— Мы ещё встретимся?

— Конечно, просто слушай меня, хотя бы иногда.

— Тогда до встречи.

— До скорой встречи.

В Космосе раздался громкий гул, шум, звук мотора, треск посуды, и всё пространство стало затягивать гигантское световое пятно.

Гафар проснулся с сильной болью в голове как при жутком похмелье. Высвободившись после многочасового заточения из-под крышки рояля, он сполз вниз под рояль и горько заплакал. Это были слёзы боли и радости. Обняв ножку рояля, он проспал несколько часов, и именно в таком положении его обнаружили вахтёр и уборщица на утро следующего дня.