Литературное объединение «Новые писатели». Занятие третье

Добрый день всем!

Первое занятие нашего литобъединения мы посвятили языку литературного произведения. На втором попробовали разобрать литературный текст в целом.

На третьем мы сделаем и то, и другое. И плюс вспомним о том, что было на втором.

Но все по порядку.

Постепенно у нас сформировался круг авторов, которые, я надеюсь, будут постоянными участниками наших заседаний. Это Игорь Косаркин, Александр Симатов и ваш покорный слуга. Мы хотели бы, чтобы этими авторами дело не ограничилось, но костяк сформирован.

Три мнения — это уже полифония (в силу своих возможностей я постараюсь не допустить какафонии, но при этом упор делаю на слове «постараюсь»). Делать свои выводы, соглашаясь с одним из нас и споря с другим, это как полпути проехать на автомобиле, а уже потом идти пешком. Однозначно получается быстрее. Впрочем, это если вы собрались в путь. Чего мы, кстати, вам все же желаем.

Третье занятие мы начнем с того, что закроем предыдущее. Рецензия А. Симатова на рассказ «При любом раскладе» (http://www.new-writers.ru/index.php?option=com_content&view=article&id=730&Itemid=91) пришла на заканчивающейся неделе и мы посчитали удобным разместить ее в блоке третьего занятия нашего литературного объединения. Предварю ее (даем без правок — прим. Л.К.) лишь одним замечанием — мы бы хотели, чтобы и дальше автор производил свои разборы столь же бескомпромиссно, как сделал это в случае с моим рассказом и рассказом Романа Богословского (эту рецензию дадим ниже). А то, что мы станем защищаться, это же ведь понятно? Станем, но об этом после.

Итак.

Александр Симатов

О хронике одного расклада

 [Леонид Кузнецов. При любом раскладе. — Издательство «Lulu».: Сборник «Час Рем», составитель Александр Грановский.]

Рассказ «При любом раскладе» — это крошечный слепок с нашей жизни в период перестройки, когда зарабатывание больших денег уже не осуждалось, но никто толком не знал, как это делается. Всем был известен лишь один способ обогащения — спекуляция.

Рассказ состоит из коротких, нарочито обрубленных главок, но на этих ступеньках не спотыкаешься и не задумываешься: «О чём это»? Текст написан отрывисто, пунктирно, простыми (и в смысле не сложными, и в смысле грамматики русского языка) предложениями. Очевидная фрагментарность текста не нарушает общую канву повествования, так как подчинена хронологии развития событий. С учётом сказанного настоящая статья и была названа «О хронике…»

Эмоциональная окраска в рассказе отсутствует. Во всяком случае, она никак не ощущается. (Обратите внимание хотя бы на диалоги между матерью и сыном). Об эмоциях героя автор рассказывает, но переживания героя едва ли затронут читателя. Так что кроме сюжета, заставляющего читателя гадать «выгорит — не выгорит», душе не на что откликнуться. В общем, как и положено хронике, написано весьма сухо.

Предпоследняя главка подводит банальный итог сюжета — «не выгорело». Последняя главка уникальна тем, что состоит из одного слова «жив». Читатель, не живший в 90-ые годы в зрелом возрасте, вряд ли поймёт эту не произнесённую вслух короткую радость героя: «Бог с ними с деньгами».

Мы не будем, уважаемый читатель, обсуждать далее рассказ «в целом». Нашим с вами предметом исследования будет исключительно текст.

Первый абзац:

«Вписанная в слово «Дельта» худая чёрная кошка подмигнула мне с логотипа. Вывеска в полдвери. Ступеньки. Ручки из кованого чугуна. Секьюрити…»

Первый абзац не плох уж тем, что содержит интрижку: герой собирается войти в помещение (и это явно не овощная лавка), а что ожидает его за дверью — не знает. Вместе с героем нас разбирает любопытство, и мы невольно спешим к следующему абзацу за ответом.

Признаемся, что это первый и последний комплимент автору, потому что наша задача — выявить слабые места текста, если таковые имеются.

Что бросается в глаза в первом абзаце? Безусловно, совсем короткие односоставные предложения. Нужны ли они? — эти коротышки? Смотря для чего. Рассуждать, философствовать, спорить (аргументировано!) с помощью коротышек затруднительно. Но короткие односоставные предложения вполне подойдут для повествования, когда герой рассказывает какую-нибудь историю. Коротышки могут, например, помочь держать читателя в напряжении, подводя его к развязке: «Захожу. Кругом темень. Потянуло дымком. Слышу шорох…» Или могут быть использованы в перечислении, как в нашем случае, когда герой одну за другой выхватывает детали незнакомой ему обстановки: «Вывеска в полдвери. Ступеньки. Ручки…»

В общем, подобная пунктирность в тексте, безусловно, имеет право на существование. Вопрос только в том, как часто вы к ней прибегаете и насколько талантливо. Не надо забывать, что короткие односоставные предложения не могут составлять основу текста. Они, как правило, просты (если вы не сыплете научными терминами), ни о чём сложном вы с их помощью не расскажете. Кроме того, есть опасность выхолостить текст до примитивности.

Второй абзац:

«Для городка в триста тысяч это что-то из ряда вон... То есть, конечно, не измозоленные покуда до глянцевого блеска дверные ручки, и не животина на логотипе. Секьюрити… Чёрные офисные костюмы, лица из голливудских фильмов, жвачка во рту».

Из текста не сразу, но становится понятно, что диковинка «для городка» — секьюрити. Рассказано об этом нелинейно, через отрицание других вариантов. Можно было естественнее, для чего надо было пойти не от противного с применением частицы «не», а напрямую: после первого предложения с помощью многоточия выдерживается пауза как у автора, а далее идёт недвусмысленное пояснение: «Речь о секьюрити, конечно, а не о…»

«Измозоленные ручки». В данном случае мы имеем дело с авторским неологизмом, поскольку слова измозоленный в русском языке нет. Но вот досада: идя от противного и имея на руках неологизм собственного изобретения, автор запутался. Вникните в его логику: автор говорит, что из ряда вон — НЕ ручки из кованого чугуна (то есть необычные, весьма дорогие) и НЕ животина на логотипе. Следуя этой нормальной логики, автор должен был бы написать логически правильное, но совершенно неудобоваримое предложение: «То есть, конечно, НЕ НЕ измозоленные покуда до глянцевого блеска дверные ручки, и НЕ животина на логотипе». Написать так автор не решился (его можно понять) и… ошибся. Не придумай он нового слова в русском языке, и недоразумения, возможно, удалось бы избежать. Вот подходящий вариант: «Для городка в триста тысяч это что-то из ряда вон... Речь о секьюрити, конечно, а НЕ о чугунных кованых ручках и НЕ о животине на логотипе».

Читатель! Если вы всё ещё сомневаетесь в том, что надо было писать «НЕ НЕ измозоленные», — обратите внимание, пожалуйста, на разговорное наречие «покуда». (Оно здесь играет роль лакмусовой бу­мажки или проверочного слова, если угодно.) И тогда вы поймёте, что «измозоленные (вытертые, замусоленные) покуда (пока ещё) ручки (перила, ступеньки)» без пред­шествующей частицы НЕ — это бессмыслица в данном контексте.

Если и этого доказательства недостаточно, тогда объясните, пожалуйста, без формальностей: как замусоленные (измозоленные) ручки могут быть чем-то «из ряда вон» для провинциального городка?

Теперь об авторском неологизме «измозоленный». Мы с вами прекрасно знаем, что такое мозоль. Представить себе мозоль на чугуне не получится, сколько ни выпей. Неологизмы в литературе никто не запрещал, но в данном случае неологизм автору не удался. Надо сказать, что прежде чем применять неологизм, надо сто раз подумать. Если вы не уверены, что дарите русскому языку действительно недостающее ему слово, то хотя бы убедитесь, что это слово впишется в ваш контекст, а не будет выглядеть уродцем.

Последнее предложение абзаца демонстрирует нам ту самую пунктирность, о которой мы говорили выше. Заметим, что здесь она также уместна, как и в первом абзаце, но применена не для описания деталей обстановки, а для описания секьюрити. Охрана у нас в чёрных костюмах и с жевательной резинкой во рту — это нормально. Но почему костюмы офисные? Какие они из себя? Двубортные? Однобортные? Может быть без шлица сзади? Или, наоборот, с двумя? Можно предложить дежурные костюмы вместо офисных, но вы справедливо спросите, а дежурные — это какие? Мы ломаем с вами голову, а ведь проблема пустяковая. Надо выбросить это слово и забыть о нём. Вы не представляете себе, насколько этот метод бывает порой эффективен. И не требует никаких затрат! Вы только научитесь не жалеть свои слова (особенно определения!) и не носитесь с ними как с писаной торбой. «Ну как же, я так долго искала (извините, но из песни слов не выбросишь: красивые слова особенно любят писательницы) это замечательное слово, оно так украсило мой текст…» Избавьтесь от жалости к словам. В конце концов, они должны вам служить, а не вы — им.

Вопрос по поводу голливудских физиономий: откуда в провинциальном городке во время разгула перестройки было взяться толи охранникам — толи бандитам с голливудскими лицами?

Абзац нами разобран, можно предложить его иной вариант:

«Для городка в триста тысяч это что-то из ряда вон... Речь о секьюрити, конечно, а не о чугунных кованых ручках и не о животине на логотипе... Чёрные костюмы, угрюмые лица, жвачка во рту…»

«К кому, уважаемый?» — спросили нашего героя, прежде чем открыть перед ним дверь с ручками из кованого чугуна.

Третий абзац:

«Мне привычно было проходить мимо разжиревших сержантов в обкоме партии, которые лениво интересовались — куда? и безвольно пропускали по журналистскому удостоверению; несколько жутковато мимо дежурного в здании областного комитета госбезопасности (внимательное изучение удостоверения, звонок кому-то, четкое «Есть!», не вставая: второй этаж, третья дверь налево, вас ждут); пролетать мимо всевозможных ведомственных вахтовых бабушек, которые вытягивались лицом и фигурой при виде моей красной корочки сотрудника областной газеты»

Герой рассказывает нам о трёх привычных для него действиях. Первое — «проходить мимо», третье — «пролетать мимо», а вот для второго действия автор для героя глагола не нашёл — только наречие «мимо». Почему? С формальной точки зрения нарушена структура изложения, но в результате досталось и смыслу. Судите сами: «… привычно было 1) проходить мимо…; 2) несколько жутковато мимо…; 3) пролетать мимо…» Можно было бы этого не заметить, но глаголы здесь играют ключевую роль. Именно благодаря глаголам мы можем почувствовать разницу между казёнными заведениями, которые посещал наш герой. Возможно, автор не смог подобрать подходящего слова. И это действительно не просто в заданном контексте: глагол должен отличаться от двух других и при этом точно отражать атмосферу заведения под названием КГБ и состояние самого героя. Что же делать в подобной ситуации, если подходящее слово не приходит на ум? Ломать всю конструкцию. Да, ломать! Нельзя оставлять текст в подобном виде.

О «разжиревших сержантах». В отношении «сержантов» ограничимся нейтральными рассуждениями, — это не критика. О человеке можно сказать, что он разжирел, если раньше вы видели его другим. Если, предположим, этот человек — ваш коллега по работе, тогда вы, как свидетель, можете сказать, что за последние годы имярек разжирел. Постепенное увеличение веса — это процесс, и определение разжиревший относится к стадии завершения этого процесса. Назвать незнакомых вам людей разжиревшими конечно можно, но это, во-первых, грубо и оскорбительно, а во-вторых, может не соответствовать действительности, потому что человек мог быть полным всегда (или уже очень давно). В связи с этим определения толстый или жирный кажутся более приемлемыми. Но это в общем случае; герой рассказа вправе, разумеется, применить самые хлёсткие эпитеты.

«… мимо сержантов…, которые … безвольно пропускали…» Можно безвольно махнуть рукой, безвольно уронить голову. Но вот безвольно пропускать через турникет как-то не получается. Тем более что разжиревшие сержанты только что лениво поинтересовались — куда? Лениво поинтересоваться, затем безвольно пропустить... Это уже перебор.

«… всевозможных ведомственных вахтовых бабушек…» Кто такие всевозможные бабушки, читатель? Это определение безжалостно травмирует слух, не правда ли? Ведомственные вахтовые бабушки во всевозможных учреждениях — ещё куда ни шло.

Снова о бабушках. Тяжеловато им вытягиваться лицом и фигурой, автор упустил это из вида. Им проще втягиваться. Это боец вытягивается, поедая глазами командира. А старушки — те больше пугаются при виде красных корочек.

Как и в предыдущих двух, в этом абзаце снова пунктирно тянутся предложения-коротышки; здесь с помощью коротышек описано поведение дежурного КГБ. Как мы с вами ранее уже говорили, пунктирность хороша в меру. Когда она встречается в третьем абзаце подряд, это кажется уже излишним.

Вот вариант абзаца с учётом предыдущих замечаний и размышлений:

«В обкоме партии я привычно проходил мимо толстых сержантов, которые лениво интересовались — куда? прежде чем пропустить по журналистскому удостоверению; в здании областного комитета госбезопасности вечно спешил, немного нервничая и стараясь не задерживаться под подозрительным взглядом дежурного, изучающего меня и моё удостоверение; мимо ведомственных вахтовых бабушек, которые почтительно подбирались при виде красной корочки сотрудника областной газеты, пролетал пулей».

Четвёртый абзац:

«В КГБ два раза за все время (интервью с подобревшим к газетчикам в связи с перестройкой гебистским начальством), в обком партии — еженедельно: совещания у второго секретаря, партхозактивы, уточнения. Мимо вахтеров, вохровцев, сторожей — практически ежедневно».

Если вы не поняли, уважаемый читатель, о чём этот текст, — поясню: в предыдущем абзаце автор рассказал нам, куда его герой наведывался, а в этом абзаце — как часто он туда наведывался.

Перед нами набор односоставных назывных предложений. Читать это — как, будучи сытым, грызть сухари, ничем не запивая. В таких случаях завидуешь англоговорящим читателям: в их языке и близко нет подобной пластичности (которую в данном случае хочется назвать языковой вольницей, если не анархией). Здесь же — ни одного сказуемого и всё исключительно грамотно, без единой ошибки. Лучше бы с ошибками, но и со сказуемыми — честное слово!

            Вообще-то перед нами всё та же пунктирность, что и ранее. С той лишь разницей, что штрихи здесь длинные. Невольно — сию же минуту — хочется поправить текст, чтобы указанный абзац можно было читать:

«В КГБ был два раза за все время (интервью с подобревшим к газетчикам в связи с перестройкой гебистским начальством), в обкоме партии бывал еженедельно: совещания у второго секретаря, партхозактивы, уточнения. Мимо вахтеров, вохровцев, сторожей пробегал практически ежедневно».

Всего три сказуемых — и уже можно жевать эти сухари!

Пятый и шестой абзацы:

«Секьюрити это впервые. От неожиданности даже притормозил, чуть не рассмеялся этому шкафу в лицо. Но, слава богу, сдержался. Так, хмыкнул чуть-чуть, но он не понял. Или сделал вид, что не понял.

Ирония в голосе уже, а здороваться ещё их не научили. Или у них так — встречают по одежке? Джинсы какие-то старенькие, хотя и настоящий «Левис», свитер крупной вязки... Нет, я сегодня точно не денди. Похоже, со мной можно вот так — через губу…»

Наш герой продолжает вспоминать свою историю. Как всегда пунктирно, отрывисто, неряшливо, по-прежнему экономя на сказуемых и не договаривая.

Претензий к тексту почти никаких. Разве что многовато наречия «чуть». Герой наш вначале чуть не рассмеялся. После хмыкнул чуть-чуть и потом удивился, что охранник его не понял. Да он этот «хмык» просто не услышал и не увидел. И вообще, когда мужчина хмыкает чуть-чуть, он становится похожим на женщину.

Вот ещё: чем провинился свитер крупной вязки? Крупной вязкой? То есть, если бы свитер был мелкой (плотной) вязки, то герой рассказа сошёл бы за денди?

И последнее: «здороваться еще их не научили». «Здороваться их еще не научили» — только так. Порядок слов имеет значение. За этим надо следить, иначе можно попасть впросак.

Чуть не забыл! «Ирония в голосе уже» — это обрубок какой-то, незавершёнка — как в строительстве: дом начали строить и бросили на полдороги.

И вот это: «… вот так — через губу…» Что «через губу»? А ведь есть устойчивое выражение русского языка «цедить через губу».

Перепишем абзац по-своему. Без экономии слов и с учётом предыдущих замечаний.

«Впервые вижу секьюрити. От неожиданности даже притормозил, едва не рассмеялся этому шкафу в лицо. Но, слава богу, сдержался. Так, хмыкнул в сторону, но он не понял. Или сделал вид, что не понял.

Ирония в голосе уже слышна, а здороваться их еще не научили. Может у них встречают по одежке? Джинсы какие-то старенькие, хотя и настоящий «Левис», свитер вытянулся в локтях... Нет, я сегодня точно не денди. Похоже, сегодня со мной можно разговаривать вот так — цедя через губу…»

Далее будем анализировать абзацы не подряд, а выборочно.

«… никогда не имел дел с прессой». В русском языке есть фразеологизм «не иметь дела».

Нет ничего страшного в том, что вы не используете фразеологизмы в своих текстах. Но если вы пишете фразу, напоминающую устойчивый оборот, но в точности его не воспроизводящую, получается скверно. Дело в том, что фразеологизмы потому и называются устойчивыми оборотами, потому что они на слуху у носителей языка. И когда привычная для читателя фраза искажается, это не проходит для него незамеченным.

Заметим, что к фразе «никогда не имел никаких дел с прессой» не может быть никаких претензий.

 «Цена вопроса — так… — он достал из кармана записную книжку и посчитал столбиком. — Один миллион девятьсот двадцать тысяч рублей».

«Цена вопроса — так…» Многоточие указывает на то, что человек раздумывает. Тогда что здесь делает тире? Так люди и не говорят, и не думают. Вот два приемлемых варианта: «Цена вопроса… так…» либо «Цена вопроса…» И далее речь автора должна начинаться с прописной буквы, а не со строчной:

«Цена вопроса… — Он достал из кармана записную книжку и посчитал столбиком. — Один миллион девятьсот двадцать тысяч рублей».

 «Привет, — достал я из пакета и протянул ему две бутылки «Жигулевского». — Здесь я назначал свидание своей жене…»

«Привет, — достал я…» — это даже на слух не воспринимается. Речь автора в этом варианте тоже должна начинаться с прописной буквы:

«Привет! — Я достал из пакета и протянул ему две бутылки «Жигулевского». — Здесь я назначал свидание своей жене…»

Можно было иначе:

«Привет, — поздоровался я, доставая из пакета и протягивая ему две бутылки «Жигулевского». — Здесь я назначал свидание своей жене…»

«Основательно обсиженная в свое время нами с женой лавочка была свободна. Заткнутая в глубину парка, она хранила верность своим нечастым посетителям. Я смахнул коричневые листья, сел»

Если бы лавочка была просто обсижена героем рассказа и его женой, то у нас с вами, читатель, ещё бы был выход из щекотливого положения. Тогда бы мы, изучив всевозможные значения определения «обсиженный», остановились бы на синониме «удобный, привычный для сидения». Но автор не дал нам простора для манёвра, уточнив, что скамейка была обсижена основательно. А это значит, друзья мои, что скамейка была основательно загажена (запачкана) нашей с вами парочкой.

Почему автор не вспомнил об обсиженных голубями памятниках? С подобными определениями надо обращаться осторожно, иначе может выйти конфуз.

«Заткнутая в глубину парка…» Заткнуть можно отверстие, заткнуть можно за пояс, но в глубину парка ничего нельзя заткнуть! Спрятанная в глубине парка, расположенная в глубине парка, стоящая в глубине парка, забытая в глубине парка, но не заткнутая… в глубину…

«Скамейка хранила верность…» Как она это делала, знает видимо только автор, наделивший скамейку признаками разумного существа.

«Я смахнул коричневые листья, сел». Коричневые листья — это в рассказе единственное, что хоть как-то может быть связано со временем года. В рассказе нет ни слова о том, во что были одеты действующие лица, находясь на улице, ни слова о погоде и осадках. Надо ли было в этом случае указывать цвет листьев? И почему листья на скамейке коричневые? Не спешите, попробуйте ответить на этот вопрос и угадать время года. Всё не так просто, как вам кажется...

Помните, как мы с вами чуть раньше с лёгким сердцем выбросили определение костюмов «офисные»? Вот и здесь надо поступить таким же образом: «Я смахнул со скамейки листья и сел». Замечательное предложение! Если вы так не считаете — попробуйте придраться к чему-нибудь.

«То, что мои таджики-заказчики не менты, это к бабке не ходи». К сожалению, автор не воспользовался устойчивым выражением «к гадалке не ходи» и решил обойтись без тире. Вот как можно было иначе написать это предложение: «То, что мои таджики-заказчики не менты, — это к гадалке не ходи».

«Пустота бессмысленна. И хотя в пустоте эхо шагов отдается звонким, но это лишь когда идешь к правильной цели».

Извините, но смысла в этом утверждении нет ни на грош.

Чем звонким отдаётся эхо? Каким образом правильная цель влияет на отдачу звонким? И что здесь делает союз хотя? Оцените, читатель, не поддающуюся осмыслению конструкцию: «И хотя…, но это лишь когда…» Если хотя выступает в роли уступительного союза, то придаточное предложение должно описывать маловероятное (неожиданное) условие по отношениею к основному предложению. «И хотя в пустоте эхо шагов отдается звонким, — все продолжают дружно идти к правильной цели». Если же хотя — противительный союз, то он соединяет противопоставляемые предложения. «И хотя в пустоте эхо шагов отдается звонким, — правильная цель кажется недостижимой».

Остаётся только согласиться с автором: «Пустота бессмысленна».

«Сегодня единым строем на марше десятки тысяч…» Лучше было бы так: «Сегодня в едином строю на марше…»

«Я набрал номер мамы. Она подошла не сразу.

— Привет, ты как? Не болеешь?

— Все хорошо. Давно не виделись. Заскочил бы. Я тебя покормлю. Исхудал, небось».

У вас, читатель, может быть, разумеется, своё мнение, но так мать и сын не разговаривают. «Привет, ты как?» «Давно не виделись». «Заскочил бы». Так разговаривают приятели. Возможно бывшие супруги, оставшиеся в хороших отношениях... Если сын интересуется здоровьем матери — это замечательно. Но этого совершенно недостаточно, чтобы диалог матери и сына получился естественным.

«Угу, — она с недоверием ковыряла рыбную котлету, принюхивалась, не решалась проглотить, — не могу сегодня».

Подобное мы уже проходили. Вот правильный вариант:

«Угу. — Она с недоверием ковыряла рыбную котлету, принюхивалась, не решалась проглотить. — Не могу сегодня».

Вот мы и добрались до последнего предложения:

«Жив».

Вполне в стиле рассказа — коротко и по делу.

Ну и мы с вами, читатель, покуда живы.

С уважением

Искренне Ваш Александр Симатов

            Мои преимущества перед авторами рассказов, которые мы будем разбирать в будущем и которые подвергнутся вивисекции (сразу предлагаю принять это слово, поскольку ткань любого текста — это непременно живой организм, покуда жив автор рассказа) многоуважаемого Александра в том, что я мог бы и не давать текст его разбора в полном объеме, выбросив из текста особо желчные куски, пожалеть себя, любимого. Но делать этого я не буду, хотя мазохизмом не страдаю. Просто давайте уж всех поставим в одинаковые условия. Мы изначально будем знать, что жалеть нас Александр не станет, будем крепиться и защищаться (не оправдываясь, а объясняясь), что для дела гораздо полезней, чем просто порыдать в сторонке.

            К собственной защите я и перехожу.

Для начала большое браво автору рецензии за точное понимание сути, цели и структурированности рассказа.

Далее, с чем я согласен однозначно. Цитирую — Избавьтесь от жалости к словам. В конце концов, они должны вам служить, а не вы — им.

Именно с этой точки зрения и посмотрим на разбор. Автору предлагается избавиться от ненужных, с его точки зрения, слов. В частности, не употреблять неологизмов (в конкретном случае неологизмом предлагается признать слово измозоленный). Забиваю в поисковик это вполне общеупотребительное слово и нахожу на него массу ссылок, что доказывает его действительную общеупотребительность. Но мы же договорились делать из каждого анализа выводы. Делаем. Слово в конкретном месте текста действительно должно быть единственным в своем роде, как в строчке хорошего стихотворения.

Вот я и поставил единственное в своем роде. Измозоленный — захватанный мозолистыми руками. (Появляясь в русском языке, слово моментально встраивается в парадигму всех элементов языка — фонетическую, синтаксическую и естественно — стилистическую). Один — ноль. Ручки в «Дельте» не были ПОКУДА измозолены рабочими руками. А вот тем, что называется точностью передачи мысли, я пренебрег, это, увы, необходимо признать. Надо было написать не неизмозоленные. Бред, конечно. Так что: один — один.

Вывод второй. Для того и придуманы в русском языке всевозможные согласования, чтобы умудриться точно донести самую тончайшую мысль автора. Задумали «тончайшую мысль» — «фильтруйте базар». Говоря нормальным русским языком, шлифуйте до алмазной чистоты те периоды текста, которые за эту мысль отвечают.

Насчет лиц из голливудских фильмов и подобного рода претензий к тексту… Здесь и далее последует следующее объяснение.

Как считает автор рассказа, язык вправе быть хоть сербским, хоть английским, хоть старославянским, хоть велемирохлебниковским, лишь бы он был понятен читателю, лишь бы он передавал нюансировку смысла сказанного. Лицо из голливудских фильмов, основательно обсиженная заткнутая в глубину парка скамейка, свитер крупной вязки и многое другое — это именно что точно не потому что вычурно, а потому что не предполагает двойного прочтения. Ни в одном из голливудских фильмов вы не встретите лица русского Ваньки, скамейка именно что заткнута, а не стилистически нейтрально расположена, свитер именно крупной вязки (помните — качнется купол неба, большой и звездно-снежный… как здорово, что все мы здесь сегодня собрались). Кстати, свитерок был классный, до сих пор где-то на антресолях лежит, надо бы выбросить, да жаль.

Вывод. Если вы стопроцентно уверены, что написали не просто как положено в школьном сочинении по литературе, а литературно и смыслово точно, и при этом образно, смело отстаивайте свою позицию. Клянусь, вам за это ничего не будет! И даже Александр, скрипя сердце, естественно, с вами согласится.

Но мне пока рано радоваться. Пришла пора соглашаться в очередной раз с автором рецензии.

Цитата.

«Привет, — достал я…» — это даже на слух не воспринимается. Речь автора в этом варианте тоже должна начинаться с прописной буквы:

«Привет! — Я достал из пакета и протянул ему две бутылки «Жигулевского». — Здесь я назначал свидание своей жене…»

Соглашаюсь я конечно не с тем, что Александр, не зная правил русского языка (чуть-чуть!), советует их нарушать. По правилам прямая речь все же предполагает, что после нее слова будут начинать писаться ТОЛЬКО с маленькой буквы. Всегда. Но это так — мелочь.

А вот с тем, что любую инверсию нужно воспринимать в штыки и только после очень долгого и скрупулезного анализа эту мелизму в тексте применять, не просто соглашусь, а прилюдно автору за эту сентенцию поаплодирую. Меня оправдывает то, что я попытался не нарушить ритмику текста, но в контексте разбора рассказа за эту подсказку автору рецензии особый респект.

Впрочем, настала пора в очередной раз не согласиться с Александром.

Цитата.

«Я смахнул коричневые листья, сел». Коричневые листья — это в рассказе единственное, что хоть как-то может быть связано со временем года.

Далее автор рецензии предлагает убрать слово «коричневые». А зачем, вот вопрос? Из особенной такой любви к простоте и понятности текста рассказа или из попытки заострить внимание на мелочах, которые могут как улучшить, так и ухудшить подтекст?

Если второе, то я соглашусь и сделаю очередной вывод. Некоторые необязательные стилистические дополнения могут увести читателя в сторону и даже разрушить ткань повествования, причем автор даже сам не поймет — в чем дело. Может дойти до полного уничтожения всего предыдущего текста, если читатель «уцепится», причем неосознанно, за одно-единственное не вовремя примененное слово. То есть слово точное, но явно не отсюда и в контексте повествования чужое.

Но в случае с коричневыми листьями это не так. Коричневые листья лишь нарисовали картинку поздней осени, чего автор и добивался, и никаких иных целей перед листьями, которые смахнул ГГ, не ставил.

И наконец последнее. Два момента.

Первый. В тексте рассказа есть главка (по мысли автора рецензии весь этот крохотный рассказ состоит из еще более крохотных главок), когда ЖУРНАЛИСТ Камышин «выключает» себя, как бы входит в недолгое состояние транса. Читателю при этом выдается такой текст:

…Пустота бессмысленна. И хотя в пустоте эхо шагов отдается звонким, но это лишь когда идешь к правильной цели. Сегодня единым строем на марше десятки тысяч — это славный отряд советских журналистов вместе со всем советским народом…

Прежде всего, конечно же, текст этот надо было начинать с красной строки, новым абзацем. Сняты были бы многие претензии. А если этот текст выделить курсивом (не здесь, а в рассказе), стало бы понятно, что этот на первый взгляд нелепый набор журналистских штампов — не что иное, как воплощенные в слова страхи героя и одновременно его жалкая попытка оправдать и объяснить свой бездумный и никчемный энтузиазм, свою браваду — глупую, такую же, как вся эта затея с автомобилями для таджикских друзей.

Вывод из всего этого надо сделать следующий. Подавать квинтэссенцию рассказа надо ярче, господин автор! Точнее и осмысленней. Да и оформлять желательно бы так, чтобы читателю не пришлось ломать голову над тем, зачем в произведении появился этот текст.

Второй. Про то, как разговаривают мать с сыном. Конечно, А. Симатов прав: так мать с сыном не разговаривают. Они всегда разговаривают не так. Но! Можно ли, не разбавляя сюжет лишними конструкциями, дать стилистически адекватный разговор персонажей, один из которых выключен из главной сюжетной линии (правильно это или нет — другой вопрос)? В повести или романе можно выстроить линию взаимоотношений таких героев, и она станет одной из языковых (в лучшем случае) или сюжетных (как это обычно случается) находок. В данном случае цель дать разговор была другой: не потерять ритмику повествования, не сбить с сюжетного курса, хотя и добавить тексту немного вязкости, привнести внутренней несвободы в действия главного персонажа. Исхитрись автор рассказа, возможно у него и получилось бы соединить эти довольно сложно соединяемые этико-эстетические конструкции. Каюсь, не исхитрился.

Вывод опять же простой — надо делать непременный выбор, кого включать в действие, в ткань рассказа. Насколько тот или иной персонаж будет естественным в повествовании, нужен ли он ему, какие краски добавит и добавит ли?

_____________________________________

А теперь, когда вы немного размялись, приступим к собственно теме нашего третьего занятия — разбору рассказа Романа Богословского «У подъезда». Сам рассказ здесь - http://www.new-writers.ru/index.php?option=com_content&view=article&id=621:2015-01-18-12-51-42&catid=32:-2015&Itemid=79

Сначала дадим две рецензии, а потом немного поговорим.

Конвейер жизни

(анализ рассказа Романа Богословского «У подъезда»)

Чтение нового рассказа — как первое свидание. Ты ждёшь с нетерпением, когда перед тобой возникнут новые страницы — белые, как лёгкое воздушное летнее платье ещё практически незнакомой тебе девушки. И первые слова в рассказе, словно первое: «Привет». А затем неловкое молчание. И ты, сам робея, понимаешь, что должен взять инициативу в свои руки и начать разговор, задать тон, тему, интересную для обоих. Чтобы не разочаровать девушку. Боишься. Но ещё сильней боишься сам разочароваться, если вдруг её слова невольно покажутся тебе глупыми, неуместными… Или услышишь, как с красивых губ, созданных для поцелуев, слетают грубые фразы, столь же грязные, как привокзальные забегаловки, где нет места красоте, а только недоверчивые взгляды, витание перегара и немотивированная ненависть посторонних людей. Тогда осознаёшь, что со спутницей тебе совсем уже не по пути и надо вновь решиться и сказать; «Прощай». Чтобы затем постараться забыть о неудачном свидании. Не вспоминать короткую, но неприятную прогулку.

В рассказе так же — прежде всего боишься разочарования. Настороженно относишься к предложениям в начальном абзаце. Думаешь, поведёт тебя автор, задаст тему для размышлений? Или ты сам будешь додумывать за него, вымучивать в голове смысл сюжета, которого вдруг в рассказе не оказалось…

И, уже настроившись на пессимистичный лад, вдруг с радостью понимаешь, что «первое свидание» проходит легко, интересно. И ты лишь успеваешь ловить слова открытым от удивления ртом.

Рассказ Романа Богословского «У подъезда» оказался той девушкой, с которой находиться рядом, общаться хорошо и приятно. Странно, наверное, но меня ничто не смутило в сюжете. Я провёл отлично время. И искренне рад был тому, что ход мыслей в голове относительно прочитанного произведения не стопорится на поисках алогизмов, нескладностей сюжета. Рассказ не напоминает «сбитого лётчика». Любопытно. А я-то уже собрался покритиковать. Но видимо ещё недостаточно набрался опыта, чтобы «видеть суслика» в густой траве.

Чтобы не развенчивать приятное впечатление и, пока не сформирован единый алгоритм анализа литературного произведения, решил для себя, что выстрою обзор по простецкой схеме: сюжет, литературные герои, идея, авторское исполнение (стиль).

Начну с последнего критерия. Авторский стиль. Может для тех, кто всерьёз занят на поприще литературной критики, рецензировании, консультировании, он не покажется столь замечательным, как для меня. Но я делюсь своими впечатлениями. Смотрю исключительно со своей колокольни. Стиль, использованный Романом, мне понравился. Причём, пишу эти строки не кривя душой, от сердца. Стройное течение событий, один короткий эпизод плавно переходит в другой. Без осечек. Язык рассказа одновременно ёмок, и, что крайне ценно, образен. Редкое сочетание. Слова, точно попадающие в цель. Урбанистический рассказ с высоким художественным уровнем. Даже добавить нечего.

Сюжет. Не блещет оригинальностью, но это не в укор автору. Все известные и возможные сюжеты использованы давно и не раз. Найти по-настоящему оригинальный крайне трудно. Мастерство современных авторов сегодня в том и заключается, что в уже существующих сюжетах построить ещё один, но новой конструкции, преподать его с такого плана читателю, с которого он ещё видим не был. Роману Богословскому задача почти удалась. Почти? Ну да, почти. Некоторые эпизодические зарисовки оказались лишь стандартным фоном, нередко мелькающим в рассказах других авторов. Фон — как задний план в кинематографе — может испортить всю картину. Хорошо, что таких моментов в рассказе немного. Картина не испорчена. Всё воспринято как мелькнувшая обыденность и тут же забыто. Мне кажется, нам всем не избежать таких стандартных фоновых зарисовок, в противном случае рассказ будет не о нас, не о сегодняшнем дне и не о реальности вообще.

Создан отличный контраст характеров главных героев. Пишу во множественном числе, потому как дед у подъезда — ироничный философ, курильщик, генератор невоплощаемых (а может всё-таки воплощаемых?) идей, воспринят мной как второй главный герой. Контрасты, противопоставления делают рассказ живым, острым: молодость — старость; незрелый скептицизм — оптимизм и даже некая мудрость оставленных за плечами прожитых лет; вечное недовольство достигнутыми результатами — непонятная для молодых людей умиротворённость… Можно перечислять долго. И опять скажу, что хорошо. Хорошо в коротком рассказе найти столько ярких контрастов, заставляющих читателя думать. Но ведь русская литература в моём понимании — не просто развлечение. Русская литература — инструмент развития духовности в человеке и познания мира.

Первый главный герой, пожалуй, олицетворяет нас всех. Несущихся и по без того совсем не медленно движущемуся конвейеру жизни. Детей скорее к тёще (или в детский сад). Самим — на нелюбимую (а даже если и любимую или наоборот ненавидимую работу), о которой главному герою вдруг стыдно признаться старику. Подсознательный, но вполне оправданно прорисованный автором, комплекс. Ведь мир вокруг преображается благодаря не «офисному планктону», а тем людям, кто создаёт материальные блага своими руками. Или кладёт на алтарь науки всю свою жизнь, не задумываясь о достатке. А может просто учит нас — в детском саду, школе, училище, университете, открывая ворота в грядущее… А у главного героя что? Кофе. Мелькание рабочего дня. Глянец… И опять бег. Конвейер не останавливается. Потому как не останавливается жизнь. Как и главному герою, в беге нам некогда видеть эту жизнь. Если ребёнка к тёще — то непременно в высокоскоростном режиме. И прав… Ой, как прав старик! На бегу почти никому не приходит в голову смотреть своим детям в глаза. Чтобы в будущем они смогли, запомнив не суетный, а добрый взгляд родителей, «снять кино сверху».

И как на самом деле интересен старик, казалось бесконечно курящий у подъезда. Не унывающий балагур-философ. Не прочь бесконечно говорить о добре. Учитель истории… Кому как не ему знать, что история идёт по кругу. И ничему не учит людей. А он — и о добре… Да ещё сын — алкаш. Душевная боль деда хоть и не показана, но её чувствуешь в диалогах между героями (её описание осталось за скобками). Горечь слов: «А ты в лицо, в глаза ей когда-нибудь смотришь? А ведь она вырастет…» Жаль старику себя, был молод, не сбавлял темп при беге по конвейеру жизни. Не смотрел в лицо и глаза сыну. Наверное, винит себя за последствия… Странно, ведь всё выше названное я не домыслил. Эти мысли смог донести автор, чудесным образом поместив их между строк. Похвала? Нет. Констатирую факт. Любому автору важно не только научиться строить складные, идиоматически верные предложения… Но и оставлять частицу своей души. А это уже верх литературного искусства. Когда читая рассказ, вдруг оказываешься в прямом диалоге с автором.

Добавлю дёгтя. Жаль, что характер дочери главного героя оказался не прописан автором так же сильно и красочно. Всего лишь несколькими штрихами, как он умеет… Но для сюжета рассказа эти штрихи невероятно важны. Дочь — не второстепенный персонаж. Она — центр Вселенной, вокруг которой как галактики вращаются остальные персонажи… Повторюсь — жаль.

Идея. Не нова. Но как отлично раскрыта! За ежедневной суетой мы не видим жизни. Разве что боковым зрением. Бежим по её конвейеру. Для чего? Конвейер жизни движется сам. Отрадно было читать, что главный герой пришёл к пониманию очевидного явления. Остановился… Уверен, он обязательно будет смотреть дочери в глаза.

И дед, поначалу заявивший, что добро выветрилось, пророчески изрекает: «Быть добру…» В любви отца к дочери, а дочери к отцу… В её, несомненно, хорошем будущем.

И существование добра в «конвейере жизни» также неизбежно.

Потому что есть русские писатели.

Которые пишут о добре…

… добрые рассказы.

С уважением,

И. Косаркин

Александр Симатов

О размышлениях у подъезда

(не у парадного)

[Роман Богословский. «У подъезда»]

Начнём читать рассказ абзац за абзацем и переговариваться по поводу прочитанного…

«Когда сдаешь ребенка тёще, всегда немного стыдно. Родили, так занимайтесь, говорят обычно поверхностные люди».

Во-первых, если сдаёшь своего родного ребёнка (как карты, пост, вахту, товарища, как в детдом), — конечно, может быть стыдно. А если ведёшь ребёнка тещё, потому что нет другого выхода — чего же здесь неприличного?

Во-вторых, когда люди говорят, то их речь в тексте берут в кавычки.

В-третьих, для того, чтобы речь поверхностных людей была произнесена с интонацией, надо украсить её знаками препинания.

Далее вопрос: кто такие поверхностные люди? И если они так говорят, то в чём заключается их поверхностность?

Вот новый вариант второго предложения:

Обычно ведь говорят: «Родили — так занимайтесь!»

«Когда ее ведешь — маленькую, в кружевном платьице, сжимая пухленькую ладошку, — лучше выветривать совестливые мысли внутренним дуновением. Ведешь — и веди».

Что такое внутреннее дуновение? Кроме газов, скапливающихся в ки­шечнике и постепенно двигающихся в известном направлении, в организме человека больше нечему инициировать внутреннее дуновение. Так как совестливые мысли зарождаются в мозгу, возникает вопрос: как перена­править дуновение из кишечника в мозг?

Кстати, читатель! А не было ли у вас практического опыта выветривания совести с помощью внутреннего дуновения? Если был, — поделитесь, пожалуйста: должно быть весьма полезная штука.

Если вы считаете, что «выветривание совестливых мыслей внутренним дуновением» — это достойный литературы художественный образ, то я попрошу вас эту статью не читать: мы с вами не поймём друг друга.

«И я веду, опоздав к началу рабочего дня уже на пять минут. Минуту ехать в лифте, пять минут объяснять, что ребенка мы уже покормили и пописал он уже два раза, три минуты увещевать про сломанную коляску и что гулять придется на руках, минуту спускаться в лифте и сорок минут ехать до работы. Итого — здрасьте, я пришел, залейте в глотку кофе мне! — опоздание на пятьдесят пять минут. Дело житейское, понятно же».

Для начала констатируем, что либо наш герой, либо его тёща — кто-то из них двоих (или сразу оба?) — неадекватен. Судите сами: он пять минут! собирается объяснять, а она пять минут! будет пытаться понять, что ребёнок уже позавтракал и уже сходил в туалет. Читатель, засеките время. И вы узнаете, что для передачи этой информации от одного человека другому достаточно десяти секунд. За это же время вы ещё успеете сообщить, что на завтрак у девочки была манная каша и какао с печеньем. Но это так — к слову — хронометраж…

«… увещевать про сломанную коляску…» Увещевать — значит убеж­дать, уговаривать, наставлять кого-либо. Из этого следует, что увещевание — это определённого свойства обращение одного человека к другому человеку. Вопрос: как можно увещевать коляску? А «увещевать (убеждать, уговари­вать, наставлять) про коляску?» Простите, но это издевательство над русским языком... И на этом издевательства не закончились…

«… увещевать … что гулять придется на руках… » Со всей ответственностью приходится заявить: не «увещевать… что гулять придется», а увещевать (уговаривать, просить) гулять (погулять) без коляски, поскольку она сломалась.

«… гулять придется на руках… » Отец ведёт дочку за руку, обходится без коляски, а придя к тёще, собирается объявить, что тёще гулять придётся на руках. Она, его тёща, акробатка что ли? Почему ей придётся гулять, пользуясь руками, а не ногами? И почему наш герой, направляясь к тёще, не гуляет на руках, а идёт как все люди?..

Попробуйте перевести ЭТО на иностранный язык. И вы сразу же поймёте, что «гулять придётся на руках» — это непереводимая галиматья. И переве­дёте правильно: «Гулять придётся, дорогая тёща, (иногда) беря ребёнка на руки…»

«Итого — здрасьте…» Наречие «итого» употребляют в конце перечис­ления сумм (количеств). Если же надо подвести итог каким-либо НЕ арифметическим действиям (событиям, например), то говорят «в итоге». Представьте, что вы рассказываете о какой-то паре: «Поженились после школы. Образова­ния никакого. О хорошей работе и говорить нечего. Денег нет. Скандалы. Он стал пить, она загуляла. В итоге — развод». А теперь поменяйте концовку этой истории: «Итого — развод». Почувствовали бессмыслицу этой фразы?

«… залейте в глотку кофе мне!» Это с какой стати, читатель? Потому что герой опоздал? Вы поняли что-нибудь? И зачем так грубо? — залить в глотку... И кто ему должен залить в глотку? Для чего понадобилась эта фраза? Необъяснимо…

«У подъезда раздражаюсь. Солнце, лето, утро, я — гладкий лицом, не пивший вина вчера вечером — раздражаюсь без причин».

«…раздражаюсь…» В данном случае речь идёт о процессе накопления раздражения, то есть должна быть какая-то продолжительность. «У подъезда улыбаюсь» означает, что стою (сижу) и улыбаюсь. В предложении автора невольно слышится, что «стою (нахожусь у подъезда) и раздражаюсь». Но наш герой у подъезда не стоял, он очень спешил. Здесь подошли бы следующие варианты: «У подъезда почувствовал, что начинаю раздражаться», или «Подходя к подъезду, почувствовал, что раздражаюсь всё больше», или «У подъезда почувствовал раздражение».

«Солнце, лето, утро, я — гладкий лицом, не пивший вина вчера вечером…» Удивительное откровение и очень высокое самомнение демонстрирует герой: ничтоже сумняшеся, он ставит себя в один ряд с солнцем, летом и утром. Что даёт ему на это право? Гладкое лицо? Или тот факт, что он не бухал с вечера? И почему он гладкий лицом? Потому что не пил или он всегда такой? И вот какая интересная причинно-следственная связь обнаруживается: если одновременно имеют место быть солнце, лето, утро, гладкое лицо героя и отсутствие пьянства с вечера — у героя не бывает причин для раздражения. Может быть, этот рецепт подойдёт многим? То есть летом в солнечные дни достаточно гладко бриться по утрам и не бухать с вечера — и вам гарантировано хорошее настроение в начале дня.

«Мимо идет дедушка с костыликом, повесив несвежую кепку на голову-вешалку, с балкона на втором этаже свисает курящий подбородок. Я вижу мир вполглаза. А сколького не вижу? У кого-то ведь запор, а я иду после душа, легкого завтрака, после однопалочной утренней любви и тридцати восьми сонных отжиманий. Иду и раздражаюсь».

«… несвежая кепка…» Несвежей бывает осетрина. Даже бельё бывает несвежим. Кепки несвежими не бывают.

«…повесив несвежую кепку на голову-вешалку…» Если что-либо висит, то это что-либо располагается вертикально (приблизительно). То есть, по версии автора с дедушкиной головы, похожей на вешалку, вертикально свисала несвежая кепка.

«…свисает курящий подбородок…» Снова свисает, прямо с балкона... Вот это подбородок! Что-то у нашего героя с хрусталиками глаз, какая-то аберрация в восприятии окружающего мира — не иначе. И сам, кстати, жалуется, что видит вполглаза. Но это, однако, не помешало ему догадаться, что кого-то мучает запор…

Похоже наш герой — нарцисс. Принял душ, легко позавтракал, идёт себе, сравнивая себя с солнцем, разглядывает всё вполглаза и балдеет от того, что запор не у него, у него лишь раздражение. Отчего раздражение? Однопалочный перепих у него прошёл смазано что ли? По утрам так бывает...

Вообще с утренней любовью и отжиманиями у героя вышли одни «непонятки». Что было вначале? — перепих или зарядка? Если зарядка, то на хрен ему понадобился перепих после тридцати восьми отжиманий? А если сначала были фрикции, то на хрен ему потом сдалось мускулы качать? Но логика и здравый смысл неумолимо подводят к единственно правильному ответу: сначала была зарядка. Спросите почему? Потому что отжимания у героя были сонные! — понимаете? Ну не может утренний мужик после перепиха остаться сонным! Ну не может! Ну, если только перепих был не однопалочный, а какой-нибудь полу палочный или наполовину палочный.

Теперь совсем серьёзно. Однопалочная любовь, следующая за предшествующим в тексте запором, — это отвратительная скабрезность, которой не должно быть места в литературе. Нецензурной бранью можно воспользоваться, когда без неё ну никуда. Но подобные непристойности много хуже нецензурной брани. Однопалочная любовь — это как обосранная роза…

«— А бабушка будет потому что на улицу, да? — дочка, доченька голоском своим ситцевым кружевным лепечет. Я прошу ее не пинать окурки, не ковырять в носу, не вытирать добытое из ноздри о задний карман моих джинсов».

«…не вытирать добытое из ноздри о задний карман моих джинсов». Вот зачем нам об этом рассказали, читатель?..

Только что была однопалочная любовь, теперь ещё одна гадость: нечто, добытое из ноздри и растираемое, прошу прощения, по заднице героя. И между этими скабрезностями — как прокладка — как будто специально, для контраста — кружевной лепет дочурки!

Читатель! Хочу обратить ваше самое пристальное внимание на то, что сопли — это просто сопли, а добытое из ноздри — это скабрезность. Почувствуйте, пожалуйста, эту принципиальную разницу.

Далее анализ абзацев будем делать не подряд, а выборочно. Некоторые фрагменты текста будем выделять особым начертанием.

«А я смотрю — дедушка и правда молодецки подтянут… глазки-колёсики весело путешествуют по листикам сливы, что пританцовывает в клумбе под музыку ветра».

Непонятно, почему «и правда». До этого предложения автор ни разу не обмолвился о том, что старик выглядел сколько-нибудь молодцевато.

О глазках-колёсиках. Тут надо напомнить, что колёса в центре имеют отверстие (дыру), благодаря чему их можно посадить на ось, например, или на ступицу. В связи с этим вопрос: что за колёса увидел автор в глазах старика?

Ещё один: как герою рассказа удалось понять, что глазки-колёсики деда а) путешествуют и б) именно по листам сливы?

Далее. Пританцовывать в клумбе ещё никому и ничему никогда не удавалось. Разве что под музыку ветра. Но это, извините, уже пошлость.

«— Говорю — домофон никто не жалеет, всем на него плевать, — пространен, весел дедушка. Почесывает кепку, трогает сандаликом травинку».

В данном случае прямая речь не связана со словами автора. Поэтому слова автора должны быть снесены в следующий абзац и начинаться с большой буквы. Заметим, что подобная ошибка встречается в рассказе многократно.

И вопрос: почему автор назвал дедушку пространным?

«— Закуришь, творческий работник? — морщинки под глазами дедули растягиваются, словно на них играют как на гармошке».

Что же получается? Если на морщинках играть как на гармошке (что невозможно ни при каком воображении), то они растянутся? А что значит «как на гармошке»? Когда играют на гармошке, то растягивают вообще-то меха. Но меха ничем не похожи на морщинки. Если что и можно сравнить с морщинами, то лишь рёбра жёсткости этих самых мехов. Но вот незадача: рёбра жёсткости мехов не растягиваются.

«Постепенно прикатили вагонетки с мыслями о текущих делах, вытеснив деда-киноноватора на ментальную свалку, где корчились миллионы других полумыслей».

Поясним, что это действие с вагонетками, свалкой и корчей миллионов произошло после разговора героя с дедом-киноноватором, предложившим снимать фильмы как сверху, так и снизу.

Что приходится констатировать... Мыслей у героя возможно и немного, но они безумно тяжёлые, поскольку вагонетки, как вы помните, используют на шахтах и рудниках для перевозки тяжёлых грузов (угля, руды), реже — для перевозки людей. Это очень странно (речь о тяжести), потому что люди тысячелетия произносят избитую фразу о том, что «им навеяло мысль». А навеять можно лишь что-то лёгкое как пушинка. У героя же мысли прут в мозг (надеемся, что в мозг, так как у автора не сказано куда — просто прикатили) составами вагонеток, громыхающих колёсами по рельсам. Жуткая картина, между прочим.

Пару слов о деде и ментальности. «Ментальный» — значит связанный с разумом, относящийся к умственной деятельности. Так вот: на свалку, связанную с разумом, вагонетки (суки такие!) спихнули нашего деда, посчитав его (деда) полумыслью. Представляете? Потому что там уже корчились такие же полумысли в немыслимых количествах. За что спрашивается деду такая участь?

«… холодный ветер щекочет паутину в подъезде, и он стоит на том же месте — смешной старик, играющий лицом на гармошке морщин».

Ветер, паутина, и он её голубушку щекочет... Домогается, в общем... Очень сексуально получилось, без иронии.

И снова о деде. Для деда есть предложение. Если ему удаётся играть лицом на гармошке морщин, то почему бы ему не научиться играть лицом на свирели ноздрей или на трубах ушей? Как считаете — у него получится?

«… зубы ровные как протезы, но его родные, точно, исхожу я из неизвестных предпосылок».

Читатель, помогите! Объясните, как можно исходить из того, чего не знаешь?

Далее полностью приведём два ключевых абзаца. Это следующие один за другим монологи известного уже нам деда. Собственно, чтобы обнародовать эти мысли старика, и написан рассказ. Интонации, которыми произносятся монологи, кардинально отличаются друг от друга. То есть дед — просто актёр какой-то, честное слово. Чтобы вам было проще понять, чем же они (эти интонации) отличаются, мы перед каждым абзацем выделили жирным курсивом соответствующие фрагменты текста.

«Смотрит, окислившись лицом. Глядит и говорит, словно ржавые качели всхлипывают:

— Не снимают сейчас кино о доброте, творческий работник. Ты вот все куда-то спешишь. Да ты не думай... Сверху и снизу кино скоро снимут. А вот о доброте, пожалуй, уже никогда. Ты посмотри, как дочь тащишь — назад, вперед, оттуда, туда... А ты в лицо, в глаза ей когда-нибудь смотришь? А ведь она вырастет... И станет вот режиссером, почему ж нет? Научится снимать кино сверху, из-под земли, сбоку, с облаков, а может будет снимать вот таких вот дедов как я, которые стоят и безумствуют у подъездов. Заснимает до смерти — а хоть бы и так, все одно... Стоят и курят, стоят и мерзнут, стоят и отрывают молодых творческих работников от их беготни. А нет добра, выветрилось оно. И толку от такого кино не будет, одни слезокапельки, милый.

Дед рассуждает, словно режет жестяную банку нёба открывалкой языка:

— Да вижу я, что искренний ты малый. Вижу я, не ослеп еще. Вся эта спешка ваша… Она оттого, что фильмов добрых не стало. Понимаешь — конвейер по изготовлению детей, пива, слов, смеха, мыслей, вежливости, дипломатии, личного пространства, семейных ценностей. Все вокруг — один большой и шумный конвейер. Ты сам в нем, дочь твоя в нем, я в нем. А добрые фильмы… Их нет, это так. Но мы можем создать их в своей голове, вот так вот. Другого сегодня — ни-ни. Ты же творческий, тебе легче будет. Начни, а? Начни ты, и за тобой начнут тысячи... Верь, верь в это. Я старый уже, зачем мне лукавить? Я правду тебе говорю. Пиши сценарий, снимай и показывай. Внутри себя. За вход в такой кинотеатр платить не надо. А конвейер… да сломается когда-нибудь и он».

Как вам откровения деда у подъезда? Не забывайте, что ЭТО квинтэссенция рассказа, ни много ни мало — напутствие потомкам так сказать, уроки мудрости.

А как вам интонации? В первом монологе дед откровенно демонстрирует упадническое настроение. Заладил одно и то же: нет добра, нет добра. Точно как ржавые качели, правильно наш герой заметил. Ну а во втором с помощью жестяной банки нёба развернулся уже по-взрослому. Конвейер там и прочее. Особенно понравилось изготовление на конвейере детей и пива — класс! Мудрейшие папаши толкутся порою у подъездов…

А знаете, что больше всего понравилось? Ни за что не угадаете... Стихи! Да, да — стихи героя, «… жестяную банку нёба открывалкой языка…» Это ж четырёхстопный хорей, представляете? Дух захватывает! «Буря мглою небо кроет, Вихри снежные крутя…» Помните? Здесь то же самое. Только здесь даже лучше. Там у бури вихри снежные в деепричастный оборот попали, а здесь без знаков препинания всё ложится на две строки и так плотненько, что не втиснешься, если захочешь.

Ну и — если позволите — квинтэссенция квинтэссенции — это дедово напутствие, разумеется. Пиши, говорит, сценарий, снимай и показывай… внутри себя. Во как! Внутренним дуновением наш герой уже научился управлять, осталось научиться показывать внутри себя кино.

P.S.

Что невозможно не отметить, читая рассказ «У подъезда», — это ощущение внутренней свободы и раскованности автора. Для новаторства в творчестве это бесспорно хорошо. Кажется, что рассказ дался автору легко и написан был на одном дыхании и под настроение.

Автор сыплет метафорами, образами, сравнениями, ничуть не боясь попасть впросак. Это либо молодость, либо характер, либо и то и другое; назвать подобную смелость самовыражения результатом осмысленной уверенности в себе пока нельзя. Лучше назвать это хаотическим поиском, который иногда приводит к приятным текстовым фрагментам: «курящий подбородок», «кружевной голосок», «старческие локти-мощи».

Создалось такое впечатление, что автор боялся писать просто и поэтому гнался за образами, стараясь во что бы то ни стало уйти от «плоского» текста. Но просто — не значит примитивно. А «плоский» текст — это всего лишь текст, воспринимаемый «как он есть», «один в один», когда читателю в письме автора не нужно ничего «расшифровывать» и «угадывать».

Повторюсь, но это, наверное, не лишне. Не стоит с упрямством маньяка нашпиговывать свои тексты красивыми образами и сравнениями. Тексты — не колбаса, а образы и метафоры — не специи. И даже колбасу нашпиговывают специями дозированно. Если же вы всё-таки решились «сыпануть в ваше варево специй», делайте это осмысленно, то есть со смыслом (то есть без потери оного).

Теперь об идее рассказа. Автор попытался устами деда, случайно встреченного главным героем, рассказать читателю о том, что наша жизнь быстротечна и что в этом нет ничего хорошего. Для этого он вплёл в сюжет странные рассуждения деда о кино, потом его метафору о конвейере, почему-то несущем всех и вся. Это выглядит надуманно и искусственно. Рассуждения деда сумбурны и даже бессмысленны. В общем, автор взялся за решение сверхзадачи в такой малой форме как рассказ, а это в принципе невозможно. Претензии были высоки, замах был богатырский, но на-гора выдать ничего не удалось. Но за смелость замысла — пятёрка!

_________________________________

В этой предполагаемой игре под названием «добрый и злой следователи» я предпочту принять сторону доброго. Но вначале с некоторыми из предъявленных Александром Симатовым претензий к языку рассказа Романа Богословского «У подъезда» соглашусь.

Во-первых, поверхностные люди — это действительно плохо. Причина, по которой Роман выбрал этот эпитет, понятна. Подобных людей, которых он противопоставил людям глубоким, он любить не может априори. Но это — явно личное, вырвавшееся неосознанно, от какой-то, бытовой скорее всего, неустроенности. А мы уже говорили о том, как опасны некоторые слова, которые открывают читателям наши тайны.

Конечно же, плохо и выветривать совестливые мысли внутренним дуновением. Во-первых, надо долго вникать в эту метафору, а вникнув, разочароваться, поняв, что обманут. Во-первых, подсунули необязательную тавтологию (А нет добра, выветрилось оно…— это последует чуть позже, но в одном и том же рассказе дважды выветривать просто нельзя), во-вторых, выветривать совестливые мысли внутренним дуновением фонетически неудобоваримо и непременно вначале остановит читателя, а затем и заставит его анализировать это дуновение. А к чему этот анализ может привести, мы уже видим на основе разбора Александра Симатова.

Еще пару фраз автора я все же отмечу как не очень удачных.

Вот очень хороший образ, который смазан неточностью воплощения —

«— Закуришь, творческий работник? — морщинки под глазами дедули растягиваются, словно на них играют как на гармошке»

Вот еще один.

«Мимо идет дедушка с костыликом, повесив несвежую кепку на голову-вешалку, с балкона на втором этаже свисает курящий подбородок.

 Всего-то надо бы заменить свисающий подбородок на стекающий. Неожиданно? Конечно. Но на фоне стекающего подбородка висящая кепка совсем бы стала незаметна и «прокатила» бы за милую душу, а стекающий подбородок — это просто круто и не вызовет никаких сомнений. Ну, разве что у Александра Симатова. А если серьезно, то усиление свисающего подбородка (это, кстати, просто и здорово) в этом же предложении другим свисанием плохо не повтором, а размазыванием образа, который (тут я с Симатовым в корне не согласен) на самом деле очень симпатичный, будь он сам по себе, без ненужного дополнения.

Некоторое резюме по этому поводу. Ненадежная легкость, с которой порой обращается Роман со словами, превращается ненароком в легковесность и смазывает ощущение от удивительных порой литературных открытий этого очень талантливого автора.

Что касается скабрезностей, о которых неоднократно говорил в своем обзоре Александр Симатов, то они идут от этой самой случайной и необязательной откровенности, о которой я сказал в самом начале. Они по сути конечно скабрезности, но проистекают от неуклюжих попыток быть хуже себя самого. Зачем, спрашивается? Наверняка — поза. Но зачем? Предполагаю, что этот рассказ писался одновременно с написанием его романа «Трубач у врат зари», и автор просто не успевал отойти от эстетики романа, который «цеплял» автора настолько прочно, что вплетал ненужный нравственный дискомфорт в ткань рассказа.

Но хватит ругать. На самом деле я предполагаю Романа гораздо более хвалить. И прежде всего его образы. Когда сделано стилистически выверено, а чаще всего именно так, тогда очень хорошая выходит у него литература.

Про кино сверху — это просто шедевр. И правильно, что вокруг этого образа выстроено столько хороших мизансцен. Образ цепляет настолько прочно, что хочется все большего развития этой метафоры. И Роман выдает на-гора — получите. И тогда даже про сына-алкаша (ну, затертый образ, до дыр, до проталин, до скважин) как-то легко съедается, потому что понимаешь, что на контрасте сыграно здорово. Как это у них у музыкантов — контрапункт? (Роман, кстати, по первой профессии — музыкант, а по моим ощущениям — хороший музыкант)