Dixi

Архив



Литературное объединение «Новые писатели». Занятие двадцатое

 

Добрый день всем!

Мы продолжаем тему, которая оказалась весьма интересной.

На предыдущем занятии мы начали разговор о миниатюре.

 

 

 

Игорь КОСАРКИН

 

Мобилизация мыслей

 

Добрый день, друзья!

Продолжая тематику прошлого занятия, хочу немного отойти от лирики, от духовного восприятия и личного понимания миниатюры как литературного явления. Вообще начать с понятия «Миниатюра», познав его во всём многообразии (а миниатюра — это не только короткий рассказ). И уже после вернуться к миниатюре как непосредственной составляющей мировой литературы.

Итак, что такое миниатюра вообще, то есть как комплекс разнообразных значений?

Прежде всего, наши помощники — словари. Именно к ним мы нередко обращаемся, когда затрудняемся охарактеризовать явление собственными словами, бросаясь в пространные и витиеватые рассуждения. Заставлю пока собственные умозаключения тихо постоять в сторонке, пройдясь по «кладовым знаний».

 

Большой Энциклопедический словарь говорит нам следующее:

 

«Миниатюра (франц. miniature — от лат. minium киноварь, сурик):

1) художественное произведение (обычно живописное) малых размеров, отличающееся особо тонкой манерой наложения красок. Первоначально миниатюрами назывались выполненные гуашью, акварелью и другими красками иллюстрации, инициалы, заставки и тому подобное в рукописных книгах (запомним это, друзья — И.К.). Искусство книжной миниатюры достигло высокой степени совершенства в средневековой европейской, ближневосточной, среднеазиатской, иранской и индийской культуре. Название «миниатюра» перешло и на живопись, главным образом портретную (тоже стоит запомнить — И.К.) малого формата, исполняемую на кости, пергаменте, картоне, бумаге, металле, фарфоре, нередко на бытовых предметах — табакерке, часах, перстнях. Миниатюры также отображались на лаковых изделиях.

2) в литературе, театре, музыке, цирке, на эстраде — жанр «малых форм», небольшое произведение (рассказ, пьеса, водевиль, интермедия, скетч, разговорная, хореографическая, вокальная или музыкальная сценка, эстрадная или клоунская реприза и так далее). На миниатюрах (ну разумеется! — И.К.) строится репертуар театров миниатюр».

 

Продолжим сравнительный анализ?

Наиболее обширное толкование значению «миниатюра» даёт Большая Советская энциклопедия (вот где кладезь знаний, причём с графическими примерами, иллюстрациями, интересными пояснениями). При этом книжная миниатюра является доминирующей (не путать с литературной!И.К.). Упоминается небезызвестная египетская «Книга мёртвых» с рисунками, плоскостной живописью с непрозрачными красками на папирусе, уникальная роспись «Илиады» Гомера из библиотеки Амброзиана в Милане, «Парижская псалтирь», хранящаяся в Национальной библиотеке Парижа или «Хлудовская псалтирь» из Исторического музея в Москве. Миниатюра того времени стала продолжением некоей тенденции, установленной при написании художественных миниатюр, а именно — условность, плоскостность изображения, экспрессивность жестов.

 

Теперь, непосредственно само определение миниатюры в БСЭ:

«Миниатюра — (франц. мiniature, итал. miniatura, от лат. Minium — киноварь, сурик, которыми в древности расцвечивались рукописные книги)

— произведение изобразительного искусства, отличающееся небольшими размерами и особой тонкостью художественных приёмов. Термин «Миниатюра» применяется и к некоторым литературным и музыкальным произведениям, в театре, цирке, на эстраде.

— живописные или графические (иногда резные) изображения (особенно портретные), имеющие самостоятельный характер.

— особая разновидность миниатюры — живопись лаком, маслом или темперой на поверхности небольших лаковых изделий».

 

В «Энциклопедии Брокгауза и Ефрона»:

«Миниатюра — это название, присвоенное исполненным красками картинкам, заставкам, фигурным прописным буквам, орнаментированным рамкам страниц и вообще иллюстрациям старинных рукописей. Название это происходит от «миниума» — красной краски (киновари или сурика), которой старинные каллиграфы расцвечивали инициалы и отмечали рубрики в своих манускриптах. Украшение рукописей рисунками было известно еще в глубокой древности — у китайцев, индийцев, персов и других восточных народов. Очень часто употребляли его также египтяне, от которых дошло до нас немало папирусных свитков с иероглифическим текстом и рассеянными среди него раскрашенными фигурами и орнаментами. Однако Миниатюра получила впервые значение особой художественной отрасли только у греков. Они передали её вместе с другими плодами своей цивилизации Риму, где со времени Августа особенно распространился обычай снабжать роскошные, назначенные для знатных и богатых людей списки беллетристических и ученых сочинений полихромными рисунками, служащими пояснением текста».

 

Теперь мы получили фундамент, базис, отталкиваясь от которого можно сформировать собственное суждение о литературной миниатюре. Конечно, достаточно заглянуть в те же энциклопедии, специализированные словари, и мы получим ответ, что такое рассказ-миниатюра. Заглянем непременно, но гораздо интересней сопоставить с ними собственный вывод. Тем более, что миниатюра в литературе — лишь логическое продолжение первоисточника. А первоисточником как раз и является художественная миниатюра, рисунок. Я акцентировал внимание на нескольких вещах, которые и формируют идею, сюжет рассказа-миниатюры, в результате чего, отозвав от стеночки, привожу собственные умозаключения:

 

Литературная миниатюра (рассказ-миниатюра) — это произведение малой формы, особенностью которого является оригинальная конструкция повествования, а именно словесная иллюстрация небольшого размера, выполненная с особой тонкостью авторских приёмов, для которых характерны условность (метафоричность), плоскостность (не в том смысле, что сюжет бесцветен, пресен и неинтересен, а в том, что сюжет строится в одной плоскости заданной автором самому себе идеи и темы, не отклоняясь на вторичные мысли и образы), экспрессивности действия, жестов, создающих почти мгновенный чувственный накал у читателя, эмоциональный всплеск как итоговую реакцию восприятия сюжета.

Если подобный результат не достигнут, то рассказ-миниатюру можно признать не состоявшимся. При создании произведения автор либо не смог нащупать те самые струны образной и словесной экспрессивности, либо совершил ошибку при выстраивании сюжетной линии, которая (напомню) требует особой тонкости авторских приёмов.

В центре миниатюры чаще всего находится главный герой, который и является передатчиком ощущений, впечатлений, взглядов на описываемое событие от автора к читателю. Здесь опять коснусь первоисточника — при появлении миниатюры в живописи значительное место заняла портретная миниатюра.

При этом, при всей важности выше обозначенных критериев, сюжет рассказа-миниатюры не обязательно может строиться только вокруг литературного героя, но и быть фоном для жизненной (бытовой) или политической ситуации, где происходит собственно действие без основного персонажа. Главенствующий признак — ёмкость, точность мыслей и образов, тонкие художественные приёмы, которые не должны перерасти в поток словоблудия и лишнего философствования, смывающего как сель авторский замысел.

 

Согласитесь, действительно похоже на книжную иллюстрацию или обложку. Издатели хорошо поняли бы это сравнение. Обложка книги также должна максимально точно, ёмко и многообразно отображать содержимое. Читатель, глядя на обложку, должен не только захотеть взять в руки книгу, в нём должно пробудиться желание её прочитать. А значит — купить. В чём и заключается основная цель издательств, долго и рачительно работающих над оформлением своего детища — книги.

После своего высказывания, пожалуй, можно обратиться к энциклопедическому и литературоведческому определениям рассказа-миниатюры, чтобы сопоставить своё виденье и научное. Проверить, насколько они совпадают. При этом при отсутствии совместимости, поверьте, я не перестану думать иначе. Оставлю за собой право свободы мысли.

 

Вот статья Валентины Дынник в «Словаре литературных терминов» (издание 1925 года):

 

МИНИАТЮРА — литературный термин, заимствованный из живописи. В живописи означает исполненную красками небольших размеров картинку, книжную заставку, концовку и т. п. Происходит этот термин от слова «миниум» — название красной краски (киновари или сурика), которая была в употреблении у старинных мастеров миниатюры.

По аналогии с произведениями живописи, термин «миниатюра» применяется и к произведениям художественного слова: как и в живописи, первой характеризующей чертой миниатюры — литературного произведения служат ее небольшие размеры: 5—10 страниц — предел, редко превышаемый.

Но не всякое небольших размеров произведение носит имя миниатюры. Прежде всего, из этой области исключаются все лирические стихотворения. Ближе к миниатюре стихотворение в прозе, — но и оно от нее отличается — преобладанием лирического элемента над элементом эпическим (см. термин «стихотворение в прозе»). В миниатюре же образное, сюжетное начало есть начало, необходимо присущее. Внешний, воспринимаемый мир, а не мир внутренний, воспринимающий — ее предмет.

Миниатюра, взятая с формальной стороны своей, есть произведение эпическое или драматическое.

Но, опять-таки, не всякое небольших размеров эпическое или драматическое произведение носит название миниатюры. Применение этого термина находится в зависимости и от того также взаимного расположения частей, их взаимного соотношения, какое находим внутри каждой данной вещи: «Сцены из рыцарских времен» Пушкина невелики по своему внешнему объему, отлиты в формы объективно-данных образов — и все же миниатюрами названы быть не могут: для этого им недостает внешней законченности фабулы.

Миниатюра, таким образом, есть вполне законченное в себе литературное произведение, построенное в объективных образах.

И, однако, даже такое определение не есть определение, вполне отграничивающее миниатюру от других литературных жанров. Так, большинство рассказов Чехова, при всех своих небольших размерах, миниатюрами названо быть не может.

Миниатюрность, помимо небольших размеров, предполагает сохранение между составляющими частями тех же самых пропорций, какие существуют в соответствующем большом предмете. В применении к литературе, миниатюрой может быть названа вещь, охватывающая, по объему своих образов или же идей, такую же широкую область, какую охватывает крупное литературное произведение, а не ограничивающаяся одним каким-либо моментом, выхваченным из жизни, вне его общежизненного смысла. Идеальным образом подобного миниатюрного письма может быть названа маленькая драма Метерлинка „L'intérieur“ где на нескольких страницах разворачивается перед нами мистическая суть жизни, постигнутая тайным видением поэта. (Вообще, развитие миниатюры в эпоху символизма знаменательно и понятно: ибо символизм — не есть ли это умение уловить в малом — большое, в случайном — неслучайное, в небольшой вещи — весь мир, «как солнце — в малой капле воды»?).

Небольшие размеры миниатюры влекут за собою и другие ее чисто-формальные особенности, которыми она отличается от крупного по объему произведения. Среди них на первом месте — тщательность отделки. Здесь — полная аналогия с миниатюрой живописной, которая требовала острого глаза и уверенной руки. Чистейший образец — миниатюры Пэтера Альтенберга (особенно книга «Как я это вижу»).

 

Согласитесь, не совсем то, что существует в общепринятом представлении. Хотя стихи в прозе оказались достаточно близки к миниатюре, но лирическая составляющая их не делает миниатюрой. Первое, на мой взгляд, спорное утверждение.

Впрочем, попробуем опираться на положения СЛТ. Весьма наглядным примером будут являться «Исторические миниатюры» Валентина Пикуля. Все необходимые составляющие присущи каждому произведению в его сборнике рассказов-миниатюр.

 

Продолжим, и поизучаем другие определения.

 

«Литературная энциклопедия»:

«Миниатюра — термин, заимствованный из живописи и применяемый иногда в литературоведении для обозначения небольшого по размерам драматического или лиро-эпического произведения. Термин «Миниатюра» совершенно не определён в стилевом и жанровом плане: в драматургии, например, миниатюрой называли и монодраму, и одноактовую или многоактовую пьесу, представление которой занимало лишь часть театрального вечера; в литературе точно так же термин «миниатюра» применяют для обозначения ряда жанров — стихотворения в прозе, эссе, новеллы, — основываясь лишь на общем для всех малом размере (миниатюры Альтенберга).

Введение этого весьма расплывчатого термина отражает укрепление в известных кругах буржуазной критики тенденций к «взаимоосвещению искусств», характерных для импрессионизма и символизма; лишённый конкретно-исторического содержания термин «миниатюра» научной ценности не имеет».

 

Во как! «Смешались в кучу кони, люди...» Впрочем, отметим, что сей труд — Литературная энциклопедия, — содержащий одиннадцать томов, опубликован был позже СЛТ, а если конкретно — с 1929 по 1939 годы.

То есть, если в первом варианте отметалось почти всё: и лирическая составляющая произведения, и стихи в прозе, да и малый размер произведения не являлся критерием, то во втором случае Литературная энциклопедия вообще убирает всё за скобки, кроме объема произведения.

 

Знаете, мне моё собственное определение начинает нравиться всё больше…

 

Де-факто в литературоведении термин «миниатюра» не имеет устойчивого статуса, а значит может толковаться почти произвольно. Главное — произведение должно быть небольшого формата.

 

Например, интернет-портал «Словарь литвед» в разделе «Литературоведение» даёт новое понятие — лирическая миниатюра. И приводит примеры:

«Миниатюра лирическая. Малый жанр лирики, стихотворение из 2-8 стихов (строк), заключающее законченную мысль или передающее какое-либо единое переживание, чувство;

например:

 

На холмах Грузии лежит ночная мгла,

Шумит Арагва предо мною.

Мне грустно и легко: печаль моя светла,

Печаль моя полна тобою,

Тобой, одной тобой... Унынья моего

Ничто не мучит, не тревожит,

И сердце вновь горит и любит — оттого,

Что не любить оно не может.

А.С. Пушкин

 

К лирическим миниатюрам могут быть отнесены и такие стихотворения, как «Отчего», «Утес» М.Ю. Лермонтова, «Чудная картина, как ты мне родна...» А.А. Фета, «Умом Россию не понять...» Ф.И. Тютчева, «До свиданья, друг мой, до свиданья...» С.А Есенина, «Я знаю, никакой моей вины...» А.Т. Твардовского и многие другие».

 

А вот и определение термина «стихи в прозе». По мнению «Литературной энциклопедии» что это, как не миниатюра?

«Стихотворения в прозе. Название (не вполне точное) прозаических лирических произведений.

Стихотворения в прозе характеризуются наличием лирического героя, малым объемом, служебной ролью сюжета или же полным его отсутствием, подчиненностью всего произведения выражению какой-то одной мысли, одного переживания, одного образа.

Стихотворения в прозе писали И.С. Тургенев, И.А. Бунин, О. Уайльд, А.И. Солженицын и др.

           

«Яблоня в белом плаще как Дон-Жуан — ждет всех и никого»

В. Боков. «Яблоня»

 

«Мы пилили дрова, взяли вязовое бревно — и вскрикнули: с тех пор, как ствол в прошлом году срезали, и тащили трактором, и распиливали его на части, и кидали в баржи и кузовы, и накатывали в штабели, и сваливали на землю — а вязовое бревно не сдалось!         Оно пустило из себя свежий зеленый росток — целый будущий вяз или ветку густо-шумящую. Уж бревно положили мы на козлы, как на плаху, но не решались врезаться в шею пилой: как же пилить его? Ведь оно тоже жить хочет! Ведь вот как оно хочет жить — больше нас!»

А.И. Солженицын.

 

Как видим, никаких строгих критериев по отношению к стихам в прозе не установлено. Значит требования общие, как для любого литературного произведения: грамотность, художественность, понятная образность, ясность идеи и сюжета. Пусть даже этот сюжет будет фантасмагоричен, гротесков... Но привлекательным. Действием, метафорами. То есть автор обязан обладать навыками всё тех же тонких литературных приёмов, делающих миниатюру именно миниатюрой, что бы под этим термином не скрывалось. И если критик вам скажет, что произведение, которое вы обозначили как миниатюру, не соответствует тому или иному требованию, и поэтому миниатюрой не является, не верьте. Требования эфемерны. Не внесены в каноны литературоведения. Основной принцип — это объём текста.

Сойдёмся на том, что он не должен превышать… А давайте-ка оставим это число за рамками текста. Потому что оно весьма условно.

 

В завершение своего небольшого обзора хотелось бы упомянуть писателей, чьи произведения вполне можно отнести к литературной миниатюре:

А.П. Чехов.

Конечно, Антон Павлович назвал бы свои произведения короткими рассказами, но по чёткости, ясности изложения, концентрации авторской мысли его рассказы можно определить как миниатюру.

Кир Булычев (Игорь Можейко).

Он так и назвал цикл коротких рассказов «Миниатюры». И имел на это полное право.

В.С. Пикуль.

Его замечательные «Исторические миниатюры» я уже упоминал.

Ш. Бодлер.

«Поэмы в прозе»...

 

Я думаю, каждый автор или читатель с лёгкостью продолжит список, но, на мой взгляд, апофеозом миниатюры, сшибающей наповал энергетикой и драматизмом, стал рассказ, состоящий всего из нескольких слов.

 

Продаются детские ботиночки. Не ношенные.

Эрнест Хемингуэй

 

Опыт Хемингуея не даёт покоя многим авторам. Но знаете, — это его опыт, его озарение. И повторить не получится. Уже будет не тот эффект, не та мобилизованная сила мысли. Это будет лишь подражание. И, вероятно, не самое удачное.

Если вы всё же тяготеете к миниатюре, ищите свой путь.

 

На прошлом занятии Леонид Кузнецов предложил попробовать написать миниатюру.

Я решил пойти на эксперимент. Что вовсе не значит, что всё у меня получилось хорошо, а данные литературные формы станут моими постоянными спутниками.

 

Блуждающий: схватка полусмертных (психоделия)

 

Прошли затяжные грозы. Повинуясь внутреннему зову, я возвращался домой.

Мне кажется, я отсутствовал тысячу лет.

Но я поздно понял, что здесь всё изменилось, и кто-то заслонил путь.

Не человек — Существо, с оболочкой без души и с чёрным сердцем.

И прежде чем страх вразумил меня, я оттолкнул Его рукой, почувствовав стальные мышцы и холод света далеких звёзд.

Взгляд, способный низвергать разум.

Я не встречал такой грозной силы среди множества заброшенных дорог и пепелищ городов.

Он стоял монолитной стеной, но посторонился, когда я вспомнил имя нашего Господа.

Мой страх разбился под приливом божественной силы, и я понял, Небеса давали мне шанс. Шанс на победу.

Я бросился сквозь ночь по направлению к Городу.

Я вдруг осознал, что смысл борьбы в погоне.

Забрызгивая слюной козлиную бороду, Существо следовало по пятам, изрыгая яростный вой, жадно хватая пастью капли дождя.

Смерть роднила нас, и я догадывался, что Чудовище знает истину: если я доберусь до городской черты, то растают колдовские чары.

Если погибну раньше, Оно наберёт силу, и исход схватки никому из нас не ведом.

Мимо прогрохотал поезд и ушел в глубину ночи, сверкнув огнями, похожими на горящие глаза двуглавого бесхвостого змея.

Я бежал, но ступни скользили на мокрых шпалах, и я падал. Вставал и устремлялся вперёд, чтобы приблизить день.

Чувствовал, как вместе с кровью по щекам, перепачканным грязью и сажей, летящей из трубы паровоза, текут слёзы.

Я скрежетал от боли зубами, но почувствовал ещё больший прилив силы Небес, когда увидел вдали силуэты башенных шпилей Города.

Близился рассвет. Мой противник слабел и таял в призрачном дыму, отчаянно стонал, понимая, что проигрывает погоню, и Его дьявольская порода исчезнет.

В последнем рывке Он попытался схватить меня, разорвав когтями спину.

Я продолжал бег, оставляя на насыпи кровавый след.

Он, обессилев, рухнул на землю. Превратился в бесплотную тень и с хрипом погрузился в сумеречную долину, откуда, я надеялся, Он не скоро сможет вернуться в наш мир.

Я устало шагнул на мостовую первой улицы Города.

Горизонт просиял алой полосой рассвета.

Ликовал и смотрел на окна домов, отражающих первые лучи Солнца.

Наше ночное сражение останется тайной для безмятежно спящего человеческого рода, вот уже много веков живущего под угрозой Его беспощадного вторжения.

Я успел предотвратить беду — победил и могу вновь покинуть дом.

Здесь, когда-то очень давно, я лазил по островерхим крышам, очищал дымоходы и трубы, чтобы не чадили камины и печи, дарили тепло людям.

Меня уважали. Но однажды я случайно обрёл почти бесконечную жизнь.

И вынужден был пуститься в странствия, чтобы не выделяться среди простых горожан с их коротким временем жизни.

Чтобы вновь прийти сюда во спасение дома, где мне больше не было места.

И я опять должен отправиться блуждать по миру еще тысячи или миллионы лет.

Пока не придет Его время возникнуть из тлена.

И когда его нарекут Тьмою, наступит моё время вернуться, принести свет очищения.

Мы с Ним заложники погони. Борьба добра и зла продолжится.

Мы не бессмертные.

Мы — полусмертные.

Но прежде, чем кто-то из нас умрёт, погаснет ещё не одна звезда...

 

Малыш

 

Тепло и уютно. Тихая музыка, почти неявная, доносится из динамиков автомагнитолы. Словно звучит не в салоне, а где-то очень-очень далеко. Плавное покачивание машины на дороге — убаюкивающее. Сон почти непреодолим. Голова периодически становится тяжёлой, клонится на бок, но коснувшись плеча мамы, сидящей рядом, сонливость на некоторое время отступает. От неё исходит приятный запах, родной, дающий ощущение покоя и безмятежности. Если бы не лямки удерживающих ремней детского кресла, маму можно было бы обнять, прижаться всем телом. И смотреть через ветровое стекло сквозь полудрёму на крупный и густой снег, летящий навстречу машине. В свете фар похожий на звёзды, мелькающие на мониторах суперскоростного космического корабля, несущегося к краю Вселенной.

Папа — пилот корабля. Ему бы шлем и костюм, как у космонавтов. Но тогда в зеркале салона не стало бы видно его лица, подсвечиваемого огнями приборной панели. Взгляд папы сосредоточен, почти неподвижен. Он следит за дорогой. Лавирует между снежными заносами. Старается не сбиться с курса. Езда в снегопад, в ночи, не менее трудна, чем полёт к звёздам. Так кажется. Может всего лишь так кажется. Но всё равно — папа не вымышленный, не нарисованный герой мультфильмов. Настоящий. С ним не страшно.

Покачивания, повороты... Веки совсем отяжелели. Хочется одновременно и смотреть вперёд и спать. И мама уснула, склонившись к детскому креслу. Музыка совсем далеко. Пропадает. Сон. Сладкий сон... Малыш, белокурый двухлетний мальчик, тоже засыпает, прижавшись щекой к маме.

 

— Зачем ты остановился?! — громкий голос мамы будит малыша.

— Может смогу помочь, — отвечает папа.

— Другие машины едут мимо! — взволнованно возражает мама.

— Успокойся! Вдруг действительно что-то серьёзное! Представь, если бы сломалась наша машина, а все проезжали бы мимо нас.

— Не знаю, Олежка. Сейчас ночь. Надо было проехать, не останавливаться... — тон маминого голоса снижается, но ее тревога передаётся малышу.

Спросонья он не сразу понимает, что плавные покачивания прекратились, машина стоит. Папа, схватив куртку, берётся за ручку дверцы. Собирается выйти. Впереди — часто мигающие огни другого автомобиля. И нечёткий силуэт человека, машущего рукой. Незнакомец. Малышу он видится таинственным и опасным. Место прерванного сна начал заполнять страх. Папа здесь. С ним нечего бояться. Но мама напряжена. Двумя руками вцепилась в спинку переднего сиденья, уставилась на стоящего на дороге человека. И машину, едва различимую в снежном мареве. Даже свет фар не способен пробить белёсую завесу, спускавшуюся с небес.

Мокрый снег налипает на щётки. Человек на дороге то появляется, то пропадает за широкими водянистыми мазками тающего на стекле снега. Малышу тоже не хочется, чтобы папа покидал машину. Оставлял их с мамой одних даже на минуту. Лучше бы ехать дальше, покачиваясь под тихие отзвуки музыки. Смотреть вперёд. И думать о том, что преодолеваешь на космическом корабле звёздный океан.

Папа надел куртку.

— Олег... — начинает говорить мама, но он поворачивается. Прерывает её словами:

— Всё нормально. Я быстро, — и подмигивает малышу.

Передняя дверь открыта лишь несколько секунд, пока папа выходит, но дуновение холодного ветра успевает проникнуть в салон вместе с мокрыми снежинками. Малыш ёжится, пытается плотнее приникнуть к маме.

— Мама, папа пийдёт? — он пристально смотрит на неё.

— Придёт, мой хороший. Сейчас дяде поможет и придёт, — отвечает она с неуверенностью. Мама больше не сжимает кресло машины. Она заключает в свои ладони ручки малыша. Он морщится. Мамины руки, обычно тёплые и ласковые, неприятно холодны. И дрожат. Малыш молчит. Не знает, что спросить. Ему не понятно, почему мама так сильно изменилась. Испугана. Ему ещё неизвестно слово «предчувствие». Остаётся только вместе с мамой смотреть вперёд. Пытаться разглядеть папу в глухом снегопаде. Его высокая крепкая фигура проследовала к человеку. Минуту они стоят, разговаривают. Затем идут к едва видимому силуэту чужой машины и пропадают в снежной мгле.

Огни впереди продолжают ритмично мигать. В салоне их машины раздаются щелчки, и на панели приборов тоже вспыхивает и гаснет треугольная красная лампочка. Порывы ветра толкаются в борт машины, швыряя на боковые стёкла пригоршни снега. Вялое шуршание дворников. Мама нервно сжимает ладони. Иногда очень сильно.

— Мама, мне так больно, — успевает произнести малыш, прежде чем она срывается на крик. Крик, от которого он вздрагивает и начинает плакать. Он не видел того, что увидела мама. Но все её эмоции, мысли перед ним обнажены.

— Боже, нет!!!

Из глубины падающего снега в свете фар проступают две массивные человеческие фигуры, идущие к ним. Папы среди них нет.

Вскочив с сиденья, мама подаётся всем телом вперёд, спешно закрывает дверные замки. Пытается перебраться на переднее сиденье за руль машины. Поздно. Чёрные фигуры стоят напротив задней двери. Малышу они видятся чудовищами, сошедшими с экрана телевизора.

Мгновения изучения салона сквозь снег, налипший на стекло. Одна из тёмных фигур делает взмах рукой. Мама отодвигается от двери, пытается закрыть собой малыша.

Её истеричное, громкое, сливающееся в поток «нетнетнетнетнет!..» Стекло взрывается мириадами осколков, летящих ей в лицо. Следом врывается свистящий ветер, холод, снег. Малыш захлёбывается от рёва. Дыхание то и дело сбивается, и он делает судорожные вдохи. Крупные слёзы катятся по лицу. Он ручками цепляется за ворот маминой блузки. Не может понять, почему вдруг тепло и уют исчезли. Сменились самым страшным на свете сном, в котором приходят чудовища. Папа... Где папа???

В оконный проём просовывается рука в дутой кожаной перчатке, нашаривающая дверную ручку. Малышу она представляется лапой. Без когтей, но не менее страшной.

Мама бьёт ногой по руке чужака. Попадает каблуком сапога по пальцам.

— Вот тварь!!! — долетает извне грубый возглас. — Сопротивляется, стерва!

В окне появляется вторая лапа. Легко отбивается от маминых ног, колотящих по обшивке двери. Дверь резко распахивается, и салон заливает приглушённый свет лампы. У чудовищ больше нет препятствий. Лапы крепко хватают мамины ноги за лодыжки и тянут в ночь.

— Не трогай меня! Не смей! Отпусти... Олег!!! — хаотичные панические крики мамы.

Руки малыша соскальзывают с ворота маминой блузки. Чудовище вытаскивает её наружу. Ударившись затылком о порог, мама пропадает в ночи. За пределами освещённого пространства ворочаются чёрные силуэты.

— Помогите!!! — отчаянный зов в никуда. — Господи, помо...

Глухой удар обрывает крик. Малыш больше не слышит маму. В страхе умолкает сам. Замерев, смотрит на чернеющий провал распахнутой двери машины. Его маленькое сердечко сжимается, когда сначала появляется огромное скуластое лицо с немигающим свирепым взглядом. Чудовище начинает втискиваться в машину. Показывается мощный торс с плечами, покрытыми мехом и туловище — с блестящей чёрной шкурой.

Глаза малыша расширяются от удивления и ужаса. Реакция на первое в жизни возникшее чувство узнавания. Узнавания чужака. Он видел этот гипнотизирующий устрашающий взгляд. Днём. Папа сказал, что надо заправить машину и ушёл. Мама копалась в пакете, выискивая яблоки и сок. Малыш разглядывал в окно странные железные аппараты. Каждый — с одной рукой, похожей на щупальце. В этот момент напротив остановилась большая тёмная машина. Переднее стекло опустилось, и он буквально споткнулся о зловещий и хищный немигающий взгляд. Застыл с раскрытым ртом, ощущая страх, холодящий низ живота. Наверное, так Каа смотрел на обезьян, не способных отвести глаз от его парализующего взора. Но вернулся папа, и они уехали. Малыш быстро позабыл страх, тёмную машину и человека со змеиным взглядом. Рядом были папа и мама, тепло салона, дневной свет и сладкий вкус яблока. Теперь не осталось ничего. Только он и страшный человек. Лицом к лицу.

Малыш почувствовал, как лапы чудовища расстёгивают ремни, подхватывают его под руки и вытаскивают в промозглую ночь с мокрым снегопадом и пронизывающим ветром. И прежде чем его со всей силой швырнули на высокую бровку дороги, покрытую сырым снегом, под которым скрылись смёрзшиеся заледенелые глыбы, он успевает увидеть маму, неподвижно лежащую у заднего колеса машины. И закричать.

 

Что ж, друзья, вот такой эксперимент.

 

До встречи!

 

Рената ЮРЬЕВА

 

СОЛНЦЕ В КАПЛЕ ВОДЫ

 

О миниатюре – минимум

Чем больше я читала специальной литературы о ней, истории, особенностях, сути, тем больше понимала сложность написания таких произведений… зато родилась аксиома, известная уже всем, но только сейчас прочувствованная мной: «чем меньше произведение, тем сложнее его писать». Это «открытие» повергло меня в уныние, ибо я всегда грешила многословием… а тут еще не дают покоя эти великолепные слова: «развитие миниатюры в эпоху символизма знаменательно и понятно: ибо символизм — не есть ли это умение уловить в малом — большое, в случайном — неслучайное, в небольшой вещи — весь мир, «как солнце — в малой капле воды»?» (ист. Валентина Дынник. Литературная энциклопедия: Словарь литературных терминов: В 2-х т. — М.; Л.: Изд-во Л. Д. Френкель Под ред. Н. Бродского, А. Лаврецкого, Э. Лунина, В. Львова-Рогачевского, М. Розанова, В. Чешихина-Ветринского)

Но главного вы достигли, друзья! Я очень загорелась идеей когда-нибудь нарисовать это солнце в капле воды…

 

 

КУРОРТНЫЙ РОМАН

 

Она выходила на балкон каждый вечер. Ее томный взгляд изумрудных глаз находил такое же отражение далёких звёзд, с которыми благодаря встрече взглядов восстанавливалось свое понимание мироздания и какого-то глубокого, известного только ночным собеседникам смысла… Она конечно же не могла не заметить (ведь Она была настоящей женщиной!) Его, верно приходившего каждый вечер к ней под балкон и не сводящего грустного, полного любви взгляда темных как беззвёздная ночь глаз. Он возрождал лучшие традиции идальго самых романтических историй любви. Конечно, на нем не было сомбреро, которое прикрывало бы необъяснимую грусть и вполне объяснимое желание. У него не было гитары, чьи звуки заглушали бы музыку вечернего курортного городка. Он даже не пел чарующих серенад, призванных растопить сердце Красавицы… Он просто молча смотрел на Нее, терпеливо ожидая, когда же она поймет, что даже самый яркий блеск звезд останется недосягаемым в отличие от Него.

Повинуясь Его молчаливому и настойчивому вниманию, Она как бы непринуждённо скользила взглядом по Нему, чем вызывала неописуемую радость и надежду… Как мало надо нам для надежды: всего лишь касание взгляда и легкая улыбка, скользнувшая на красивом лице… А дальше!.. А дальше, решив, что довольно оказала внимания своему воздыхателю, Она молча удалялась в покои… А Его потускневшие глаза и быстро бьющееся сердце даже не подозревали о том, что сквозь тонкий ажур легких занавесок еще долго следят за ним, счастливым и несчастным одновременно…

А утром Она выходила во двор и с чувством собственного достоинства дефилировала по чистым тротуарчикам. Она не глядела по сторонам, чтобы убедиться в том, что на нее обращены неотступные верные глаза своего рыцаря. Она это и так знала.

… Это был удивительный день! Солнце светило так, будто завтра могло не наступить. Птицы пели так, как если бы им заплатили на год вперед. Цветы цвели и источали аромат так, что казалось весь воздух состоял из роз и рододендронов… И вот в такой волшебный день Она подошла к Нему. Она долго смотрела в его ошалевшие от счастья глаза, как бы пытаясь найти в них ответ на свои тайные думы и желания… Этот ответ был написан во всем облике счастливца. Видимо, это поняла и Она. Так или иначе, она медленно прикоснулась к Нему, вкладывая в свой жест столько нежности и благодарности за любовь, что Он замер, тоже не решаясь прервать благословенную тишину. Окрыленный победой своего терпения и надеждой на счастье, Он попытался произнести самые лучшие признания, которые рождались бессонными ночами под сиянием Ее любимых звёзд. Но Она не позволила ему сделать этого. Мягко оттолкнув, Она еще раз взглянула на Него своими дивными глазами, таящими вечную загадку, развернулась и молча, с тем же чувством собственного достоинства, к которому чуть-чуть примешивалась едва уловимая грусть, ушла…

Разве ж знал наш милый добрый верный пёс, что кошки всегда ходят сами по себе… даже если они влюблены…

 

 

ТЕЛЕФОН

Телефон молчал. Тёмный экран отражал мрак в её душе, где когда-то переливалась акварельная радуга. Среди этой тьмы сверкала яркой зарницей только одна мысль: «Позвони!» Когда зарница стала угрожать грандиозной грозой с раскатами грома, она решила: «Считаю до десяти. Если не позвонит…»

Часы услужливо отбивали нужный такт для рокового счёта.

Один…

Неужели он не чувствует, как она ждёт? Всего один звонок – и холодные звёзды зимнего неба зажгутся искрами жаркого костра!..

Два…

У них не было и двух дней друг без друга: не свидание – так телефонный звонок; не звонок – так смс…

Три…

Однажды она целых три дня пролежала в больнице. Белые стены давили своей безликостью, бесчувствием, бесцветием. А за окошком второго этажа развевались три воздушных шарика с вечными словами «I       you!»

Четыре…

А вдруг он тоже заболел?! Точно! Ну, не может он не звонить уже четвертый час! Лежит, а рядом никого нет. И кончилась зарядка на телефоне…

Пять…

Разрядился телефон? Не может быть! Он не может без телефона! Хотя бы из-за своей работы, на которой, похоже, без него никогда не могут обойтись. На свиданиях он даже блокировал его, чтобы не мешали… Заблокировал?!.

Шесть…

Так, я сижу здесь, места не нахожу, изволновалась вся, а он телефон заблокировал?! Какие же они все бесчувственные! Эгоисты!

Семь…

Некогда ему, видите ли!. Всё!, попробуй только позвонить – я всё выскажу! Нет, даже говорить не стану, так, протяну спокойно-ленивым голосом: «А, это ты…» Никогда не узнаешь, как я страдаю из-за тебя!

Восемь…

Может, я слишком быстро считаю?

Девять…

Я помню нашу первую встречу. Это была даже не встреча, а столкновение. Я выходила на аллею сквера, а ты выбегал с банданой на голове на свою утреннюю пробежку. Поскользнувшись на влажном ковре из осенних липовых листьев, ты, чтобы не упасть, схватился за меня, как за утопающий за соломинку… Неблагодарный… забыл, как я тебя буквально спасла тогда! Прошло девять недель…

Десять…

Она выразительно посмотрела на безмолвного свидетеля своей внутренней борьбы чувств. Телефон молчал. Продолжал терпеливо принимать на себя молнии бессильного гнева и обиды, страха и волнения за неизвестную судьбу любимого, слёз тоски, мольбы и ожидания.

«Что ж, - кинув последний взгляд на равнодушный гаджет, она гордо распрямила плечи, тщательно пряча даже от себя нервную дрожь: «Что ж, ты сам всё решил! Прощай!»

 

А может надо было считать в обратном порядке?

 

 

Леонид КУЗНЕЦОВ

Миниатюра — микророман?

 

Когда я первым делом полез за расшифровкой определения «Миниатюра» в Словарь литературных терминов, то вначале подивился — как это раньше меня минула чаша сия — радость знакомства с подобным литературоведческим шедевром, опубликованном в этом почтенном издании. Вроде по образованию филолог, должен бы знать, а вот как-то прошло мимо. Ну, видимо потому что — мелочь, безделица, не стоящая рассмотрения… Так о миниатюре как литературном жанре рассуждают многие, я — вряд ли исключение. Прочел статью Валентины Дынник, поначалу даже поиронизировал над ее дефиницией миниатюры. Это же надо, вот тут — миниатюра, а вот здесь уже и нет. Стихи в прозе — не миниатюра, Чехов — тоже не миниатюра, а вот Альтенберг — уже да.

 

Кстати, возьмем сразу быка за рога, чтобы было понятно — о чем это и как это сделано. Вот пара примеров.

 

Петер Альтенберг

Кофейня

Заботы? Не все ли равно какие, — иди в кофейню!

Она не смогла прийти на свидание, пусть даже по очень серьезной причине? — В кофейню!

Башмаки износились? — В кофейню!

Получаешь четыреста в месяц, а тратишь пятьсот? — В кофейню!

Бережешь каждый грош и на всем экономишь? — В кофейню!

Ты канцелярский служащий, а когда-то мечтал стать врачом? — В кофейню!

И ни одна не способна тебя понять? — В кофейню!

Все люди мерзки и внушают отвращение, но без них никак невозможно? — В кофейню!

Везде закрыт кредит? — В кофейню!

 

Письмо

Милостивая государыня!

Вы утверждаете, что вы «счастливы»? Это ужасно. Бетховен и Шиллер, Гуго Вольф, Новалис и Пенау счастливы не были. По какому же праву претендуете на счастье вы? По праву посредственности? Но этого права у вас нет, потому что вы посредственностью не являетесь. Вы говорите, что кто-то тоскует, кто-то плачет из-за вас. Лучше расскажите, что это вы о ком-то плачете, вы о ком-то тоскуете. Вы передаете то, что думают о вас другие... Лучше скажите, что вы о других думаете. Говорите о тех, кем вы восхищаетесь, и не говорите о тех, кто восхищается вами. Ваш мир — он такой, какой он есть, тогда как мир других, мир тех, «кто не вы», обогащает ваши мысли, ваши чувства. Блестящие аттестации, получаемые у тех, кто ничего не понимает, — слишком дешевая цена за чувство уверенности в себе. Кто вы — Элеонора Дузе, Иветт Гильбер, Эльза Леман? То-то же. Всегда говорите: «Я почитаю» и никогда: «Меня почитают». «Неуверенность в себе» — еще не свойство артистической натуры. Будь самим собой — не больше и не меньше!

Когда вы восторгаетесь русским балетом — Нижинским, Карсавиной, картиной кровавой резни в гареме и гибелью стражников, когда вы говорите о русской народной музыке, когда описываете дам, сидящих в ложах, серебряные диадемы на прелестных локонах, лиловые и изумрудно-зеленые бархатные туники, все скрывающие от взоров, словно сдержанные и благородные тяжелые портьеры — о, здесь слышен ваш и только ваш голос. Вы вбираете в себя красоту мира, вы становитесь богаче. Когда же вы говорите о себе, вы убоги. Тогда слышно женщину, которая хвастается полученным подаянием. Попрошайка, пристроившаяся на мосту, что ведет в богадельню человеческой жизни.

 

То есть именно в такой последовательности. Вначале прочитал статью Валентины  Дынник, потом миниатюры Петера Альтенберга, потом перечел статью в Словаре литературных терминов еще раз. И еще раз. И еще… Иронию как рукой сняло.

Попытка Валентины Александровны Дынник-Соколовой ограничить жанр миниатюры определенными рамками должна была иметь свои оправдания. Я их для себя отыскал. Не уверен, что в моих рассуждениях много общего с действительностью, но… давайте подумаем вместе. Довольно молодой даме (ей на тот момент было 26 лет) предложили написать статью на тему совершенно «невзрачную». Будь на ее месте литературный монстр, он бы особо не парился (вспомним как о миниатюре написано в «Литературной энциклопедии» — походя, мельком, словно отряхивая песок с башмаков перед входом в помещение). Но мы же знаем, что в литературе нет низких жанров. А чтобы такой оригинальный жанр как миниатюра выделить на фоне других, весьма почтенных, надо его и подать оригинально. Что и было сделано, во-первых, с помощью ввода искусственных ограничителей, а во-вторых, стилистически изящно оформив. Получилась элегантная вещица в стиле той самой миниатюры, о которой автор и писала. Кстати, великолепный мог бы получиться вопрос, чтобы засыпать кого-нибудь на экзамене по литературоведению…

 Итак, стараниями будущего исследователя французской литературы мы исключаем из жанра «миниатюра» стихи в прозе, маленькие рассказы, лирические этюды... Видимо, потребуется исключить и так называемые «мысли вслух», афоризмы…

В общем, надо пересмотреть не только то, что сказано до этого, но и все предыдущее занятие. Причем пересмотреть под лупой, а зачастую и под микроскопом.

Ну что ж, надо так надо. Устроим повторение пройденного с позиций новых знаний.

Вот определение МИНИАТЮРЫ, которое дал Сергей Кардо.

 

Миниатюра... что это для меня? Термин многократно повторяемый, незаменимый у некоторых творческих профессий. В быту чаще встречается при упоминании каких-либо предметов, получившихся путем механического уменьшения с сохранением деталей. Например, миниатюрная настольная копия Эйфелевой башни. И безусловно как определение вещей изящных. Тонких, неожиданных, хрупких и красивых. Но обязательно небольших.

Специально решил не читать в Википедии расшифровку термина. Раз уж требуется мнение дилетанта, так пусть оно им и будет: без навязанных ученостей, терминов и определений. Сам я пользуюсь словом миниатюра редко, как рядовой обыватель и именно в общебытовом смысле.

И все же, что такое миниатюра для меня? Поскольку все творческие люди (по крайней мере, я на это надеюсь) пользуются головой, а свои творческие наклонности выражают кому как удобнее — кистью, клавишами, губами, голосовыми связками, телом, зубилом, топором и т.д. и т.п., то рождение миниатюры, мне кажется, для них процесс мучительный и трудоемкий. Промелькнет молния озарения, ее надо немедля схватить, зафиксировать, перенести в специфическую для осчастливленного индивидуума форму и не дать ей потухнуть в дополнениях, улучшениях, модностях, которыми так и хочется (все мы люди) усилить эффект от вспышки. И вот тут, как я себе представляю, просто обязательно присутствие таланта. Уменьшить тело, чтобы увеличить впечатление. С сохранением всех тонкостей и подробностей, чтобы в восхищении разглядывать (читать, прослушивать), цокая языком и думая про себя — вот, черт! Не иначе душу дьяволу продал!

Мне кажется, что мы живем в тесном контакте с миром абсурда, который порой нас просто обволакивает, а мы его не замечаем, потому что абсурд стал явлением нашей повседневности. Другими словами, абсурд несжимаем, как вода и время, сделать из него изящную вещицу под силу разве что Вуди Аллену. По крайней мере, я так думаю. А сам Вуди Аллен об этом знает?

 

 

Лично мне подобное понимание МИНИАТЮРЫ очень симпатично. И при том, что оно несколько аморфно, все же не менее, а возможно и более ПРОНИКНОВЕННО и ПОНЯТНО человеку творческому, чем объяснимая, даже изящная, но по нынешним временам все же достаточно спорная позиция Валентины Дынник.

Вот, на мой взгляд, удачный пример миниатюры.

 

Сергей КАРДО

Как тебя зовут?

 

Вместе с четырехлетним внуком заходим в лифт.

— Деда, пусти, я сам нажму!

— Конечно сам! Дотянешься? Нажимай.

Ножки на цыпочках. Варежку в другую руку. Тонкая ручка с трудом дотягивается до кнопки.

Лифт выдерживает паузу, затем двери со скрипом начинают закрываться. Вдруг в уже узкую щель просовывается чья-то нога. Двери с грохотом резко открываются. К нам протискивается пожилая женщина.

— Извините. Вам какой?

— Нам девятый, а вам?

— Мне высоко. Нажимайте, — женщина неприветлива, выглядит уставшей и измотанной.

Опешивший от внезапного появления внук приходит в себя, смотрит на мое лицо — как я реагирую? Как ему себя вести? Он — снизу вверх широко раскрытыми глазами: темный лифт, громадные взрослые с вытянутыми лицами.

— Деда, можно нажимать?

— Жми. Едем. Вы не возражаете?

В ответ хмыканье. Внук снова на цыпочках тянется к кнопке.

— Деда, а как эту тетю зовут?

— Не знаю. Ты можешь спросить сам.

— Тетя, как тебя зовут?

— Надо спрашивать тетю вежливо — как вас зовут?

— Как вас зовут?

— Клавдия Андреевна. Мальчик, сколько тебе лет?

— Четые. Я хожу в садик, меня мама утром водит.

— Это хорошо... А зовут тебя как?

— Аёся!

— Господи! Какое прекрасное имя! — нежно произносит женщина. А затем добавляет упавшим срывающимся голосом. — Как моего сына... А теперь ему сорок...

 

Почему удачный? Об этом чуть позже, а пока разберемся и с Вуди Алленом.

То, что ниже — это его.

 

••• Я никогда не хотел детей. Что это за жизнь? Мучаешься, растишь их, заботишься. А они вырастают и винят тебя в том, что у тебя Альцгеймер.

••• Последний раз я проникал в женщину, когда ходил на экскурсию в статую Свободы.

••• Я не боюсь умереть. Я просто не хочу при этом присутствовать.

••• Секс — самое забавное из всего того, чем я мог заниматься без смеха.

••• Мы раздумывали, что делать: поехать на Багамские острова или развестись. Но в конце концов решили, что Багамы — удовольствие только на две недели, а хороший развод остается на всю жизнь.

••• Если вы хотите рассмешить Бога, расскажите ему о своих планах.

••• Лев и лань могут вместе лечь спать, но лань не выспится.

••• Вечность — это утомительно. Особенно под конец.

••• Мозг — мой второй любимый орган.

••• Я ненавижу реальность. А реальность, к великому моему сожалению, пока единственное место, где на обед дают добрую порцию стейка.

••• Я не могу долго слушать Вагнера. У меня возникает непреодолимое желание напасть на Польшу.

••• Можно дожить до ста лет, если отказаться от всего того, ради чего хочется жить сто лет.

••• Когда я увидел, что этот парень помял мне крыло, я сказал ему: «Плодись и размножайся». Но только другими словами.

••• Самые прекрасные в мире слова — это доброкачественная опухоль.

 

Все ли, на мой взгляд, здесь миниатюра?

Отвечаю — нет.

Вообще ничего?

И тоже отвечаю — нет.

 

Думается, если вчитаться внимательно в определение, данное Валентиной Дынник, можно легко прочесть между строк, что желательным (или обязательным?) условием миниатюры является внутренняя драматургия представленного текста; непременное наличие аллюзий или реминисценций (а если получается, то и того, и другого). Представляется полное сходство миниатюры с романом. Миниатюра — это некий микророман, порой из двух-трех строк. Но при этом со всей атрибутикой романа полноценного. Только в романе читателю чаще оставляется роль поглощателя и переваривателя информации, а в миниатюре эта роль многократно увеличивается, из созерцателя читатель превращается в соавтора, «дописывающего» недостающие сюжетные сцены, диалоги, расшифровывает расставленные автором маркеры.

При этом не отменяется ИЗЯЩЕСТВО исполнения, ЭЛЕГАНТНОСТЬ подачи, СТРОЙНОСТЬ структуры текста, делающего его миниатюрой.

И еще раз с этих позиций перечитаем Вуди Аллена.

••• Я не могу долго слушать Вагнера. У меня возникает непреодолимое желание напасть на Польшу.

Я пожалуй не зря привел в пример на предыдущем занятии несколько миниатюр Юрия Соминского. Изящно, элегантно, стройно — получите и распишитесь. При этом полновесно, глубоко и сюжетно очень богато.

 

Первый текст Игоря Косаркина — без сомнения миниатюра. Причем, на мой взгляд, удачная.

Второй — рассказ. Полноценный, серьезный, законченный рассказ. Ниже я попробую это доказать.

Оба текста Ренаты Юрьевой — без сомнения миниатюра.

Текст Сергея Кардо — блестящая миниатюра. Со всеми свойствами, присущими текстам этого жанра.

 

Давайте добавим к почти готовому определению еще несколько необходимых атрибутов и переведем миниатюру из жанра прикладного в самостоятельный, что собственно в свое время сделала Валентина Дынник (просто прошло уже 90 лет, что является довольно серьезным сроком и поэтому, похоже, требует некоторой корректировки).

Миниатюра — ровно то, что при первом же прочтении нами идентифицируется как миниатюра, а не что-то иное (к примеру, короткий рассказ).

Попробую собрать вместе все то, что мы наговорили по отдельности. Сразу прошу прощения за то, что не соглашусь (во многом) с Игорем Косаркиным. Его определение — блестяще. Вот только это его определение, на мой взгляд, для отдельного жанра — рассказ-иллюстрация. К нему я легко причислю приведенный на прошлом занятии рассказ Александра Снегирева «Не туда». И собственно рассказ самого Игоря Косаркина «Малыш» тоже, на мой взгляд, имеет подобное жанровое определение. То есть тема рассказа-иллюстрации не отрицает изящества его исполнения, элегантности доказательства авторской мысли, скорее предполагает и первое, и второе. Просто — другой жанр. Не низкий, не высокий, не плохой или хороший. Другой.

Что же касается миниатюры, то, опять же на мой взгляд…

 

Литературная миниатюра — это произведение малой формы, особенностью которого является оригинальная конструкция повествования, предполагающая высокий уровень полифонии, активное участие читателя в восстановлении ненаписанного, оставленного за скобками текста, изящное структурно и стилистически, внутренне драматургически наполненное.

Миниатюра — специфический жанр, при котором внешний сюжет, зачастую абсурдистский, при его наличии подчинен объективной логике и легко может быть расшифрован в процессе читательской адаптации текста.

 

Вот совершенно замечательная миниатюра, которой я бы закончил свои размышления на эту тему. Ее в самый последний момент прислал Сергей Кардо, ее авторство не определено.

Но от этого она не стала менее замечательной.

 

Авторство не определено

 

Зима. Россия. 30-е годы. Голод. Мороз — минус 30. По двору бежит бедно одетый мальчик с охапкой хвороста, за ним несется дворник в шапке и телогрейке.

Мальчик бежит и думает: «Нет, ну так решительно нельзя. Я из хорошей семьи, я хочу учиться, саморазвиваться. Хочу, в конце концов, быть как мой любимый писатель Эрнест Хэмингуэй — мужественным, сильным… На пляжах Кубы ловить рыбу. А не от дворников в этом городе убегать».

Куба. Жара. Эрнест Хэмингуэй, действительно мужественный и сильный, сидит на пляже и пьет из горла ром, окруженный жаркими кубинками. Хэмингуэй думает: «Нет, это не жизнь. Никакого героизма тут нет. Народу ничего не нужно, двадцать четыре часа в сутки жара, мозги плавятся, женщины толстые. Вот быть бы сейчас в прохладном Париже с моим другом Андре Моруа, мы бы с ним выпили хорошего французского вина, зажгли бы камин и проговорили бы до ночи о вечном».

Париж. Прохладно, неделю льет дождь. Андре Моруа сидит в своей мансарде, выпивает третью бутылку коньяка, в постели дремлют две парижанки. Моруа чертыхается и говорит: «Нет, это не жизнь. Это декаданс какой-то. Симуляция. Вот был бы я сейчас в холодном Воронеже, нашел бы своего друга, великого писателя Андрея Платонова, мы бы с ним сразу бы по сто грамм настоящей русской водки, и сразу бы были ближе к вечности… Вот это — жизнь».

Воронеж. Зима. Мороз. Голод. Андрей Платонов, в шапке и телогрейке, несется по воронежскому двору за мальчиком и думает: «Блядь! Догоню, убью суку!!!!»

 

______

А напоследок я бы предложил несколько текстов Юрия Гончаренко. А от вас, господа участники, потребуется немногое — сказать, что это — жанрово, попробовать подтвердить свои слова хоть минимумом доказательств, да и подвести черту под нашим сегодняшним занятием, ибо мы вскоре перейдем к теме интереснейшей — рассказу о любви.

 

Л.К.

 

Юрий ГОНЧАРЕНКО

 

Бесы

 

Бесы... Всех нас и вправду кружат бесы. Тонко чувствовал это классик великий. Так ли уж? Всех ли? Да, пожалуй всех. Только по-разному. Один это чувствует и понимает, но катится по наклонной. Другой может и не чувствует, и не понимает, но тоже катится... Как будто так и быть должно. А она, «наклонная», у каждого тоже своя. У кого-то видимая, а у кого-то вроде бы и ровная да гладкая, но ещё страшнее, ещё круче. Живёт человек — жизнью доволен: всё хорошо. А вниз катится... Я вот чувствую, вижу — тоже качусь. И так порою тошно, гадко, мерзко бывает. И грешить бросить не в силах, и Господа боюсь потерять. Знаю — живу не так как надо: пью, гуляю, да и любви во мне, кажется, нет ни к кому. А по-другому не могу. Не выходит. Хотя и мечтаю о том, другом, праведном, светлом, чистом... О том, как «быть должно». Где разгадка? Где на вопрос ответ? Какова же причина зла: похоть, гордыня, пьянство, глупость? А может всё вместе, сразу? Понять никак не могу. Но и жить не могу так больше. Душа плачет...

А бес кидает из стороны в сторону, и кружит, кружит, как снег за окном...

 

 

Милость

 

Насколько же глубока и непостижима разумом нашим человеческим милость Господня! Воистину, мы — черви суетные и тленные, вновь и вновь, раз за разом Искупителя своего предающие — недостойны её! Он, Безгрешный и Невинный, пошёл за нас на жуткий и позорный крест, а мы, ничтожные, не в силах хотя бы верность Ему сохранить!

«За что? — спрашивал я не раз. — «За что, господи, Ты вновь и вновь милуешь, прощаешь нас презренных, мерзких, недостойных, друг друга ненавидящих и пожирающих?! Неужели любовь Твоя настоль велика, а милость настоль безмерна!?»

«Доколе прощать брату моему? — спрашивает Кифа сына Человеческого. — «До семи ли раз?»

И получает ответ: «Не до семи, а до семижды семи...»

Господи... Мы, не могущие простить порою ближнему одного неловко брошенного слова; можем ли мы прощать до «семижды семи»!? Но снова ответ: «Ибо милости хочу, а не жертвы».

И тут вдруг, внезапно вспыхивает в голове, словно блеском молнии озаренное: а ведь поистине, поистине милость — величие жертвы! Милосердие сильнее наказания! Добро сильнее зла! Ведь, Господи! — всё это так просто! Всё это лежит на поверхности, не за семью печатями, только протяни руку!.. Но... опускается протянутая было рука, словно свинцом наливаясь... не можем... не в силах через себя переступить, через гордое своё «Я»... А, казалось бы, нужно так мало...

 

Стою на коленях перед крестом. И слёзы наворачиваются на глаза, и готовы вырвать кляп, и выплеснуть с собой из нутра всю нечисть. И твержу только два слова: «Господи! Помилуй...» И чувствую: Он слышит меня!!!

И вздрагивает душа... словно головка поникшего, закрывшегося на ночь цветка от тёплого, мягкого прикосновения утреннего солнца... и раскрывается доверчиво, мало-помалу навстречу неизреченной милости Создателя...

«До семижды семи», — тихо отвечает апостолу Иисус. И невольно понимаешь вдруг всю глубину этих слов, глубину бездонную и неизмеримую, глубину души нашей тёмной, вдруг, до самого дна своего, вспышкой горнего света озаряемой.

«Се стою у двери и стучу... Кто откроет Мне, войду и буду вечерять с ним...» Из всего Нового Завета нет для меня слов более проще и в то же время более необъятней и удивительней! Бог! Хочет войти к нам и разделить с нами трапезу нашу! С тобой, со мной!

Он стоит у порога и негромко стучится в дом наш, в сердце наше. Отопрём ли дверь или замрём, к ней на цыпочках подкравшись и дыхание сдерживая? Ляжет ли рука на замка завесу или вновь опустится нерешительно? Нам решать. Только нам самим: тебе, мне, ему. Но вот только кто знает — уйдя вернётся ли?..

 

Зло

 

Три вида зла существуют в мире, три ипостаси: зло бессознательное, зло осознанное и зло, выдаваемое за добро. Третья форма бесспорно двух других первых страшнее.

 

Сотня шагов

 

До зелёных верхушек тополей, шумящих за забором централа, какая-то сотня шагов... Но, чтобы преодолеть её, порою требуются годы.

 

 

Довольно крови!

 

Вспомнился вдруг случай, произошедший лет двадцать назад в ленинградском Эрмитаже.

Одержимый душевнобольной человек с ножом в руке изрезал, искромсал, истерзал знаменитое репинское полотно «Иван Грозный убивает своего сына».

«Довольно крови!» — так кричал он, этот вандал безымянный, этот полоумный, нанося холсту гениальному рану за раной, удар за ударом.

«Довольно крови!» А может и вправду, довольно? Сколько её пролилось уже за две тысячи лет на Руси-матушке?! Сколько ещё прольётся?..

И осыпается, скатываясь иссохшими струпьями, гнев благородный. И замирают в горле уготовленные слова осуждения. И опускается медленно рука, на безумца поднятая...

И останавливаешься вдруг, задумываясь невольно: а так ли уж безумен был этот несчастный? Был ли этот одержимый, этот маньяк одержимее, безумнее всех нас, считающих себя людьми «нормальными», психически и умственно полноценными, но при этом друг друга пожирающих, истребляющих и ненавидящих.

 

 
html counter