Валерий ЛЕРОВ (г. Саранск, Республика Мордовия) НЕ ТАК ЛИ?

— Тише, — мужчина настойчиво положил руку на плечо женщины, хотевшей было встать со стула, — ещё чуть-чуть. Совсем немного осталось, потерпи. Еще немного и будет легче.

Легче всё не становилось. Изнемогая от невыносимой боли, стискивая зубы, женщина снова попыталось встать, но тяжёлая рука вновь опустилась на плечо. Она взглянула на своего мучителя. Её мужу не было и сорока лет, но тот выглядел как дряхлый старик: ссутулившийся, впалые щёки, когда-то красивое лицо сейчас было испещрено морщинами, а мягкие волосы, в которые пользуясь каждой минутой свободного времени женщина любила запустить свои тонкие, изящные пальцы, потрепать макушку, наслаждаясь ощущениями и его тихим, словно кошачьим мурлыканьем, превратились в густую солому. Некоторые участки покрывала седина.

Но самым невыносимым изменением были его глаза. Когда-то весёлые глаза карего цвета полные мальчишеского задора, в которые она влюбилась лишь увидев, сейчас напоминали серые улицы её родного города, который она ненавидела тихой свербящей ненавистью. Ведь улицы его, казалось, ломились от переполнявшей его тоски. Единственное, что она любила, пока жила в городе, название которого старалась забыть, так это дождь. Ведь всегда после его окончания на краткий миг солнце пробивало свинцовые тучи, как бы говоря людям: «Я здесь, всё нормально», скользило лучиком по лицу молодой девушки и вновь скрывалось за тучами. Но однажды дождь не прекратился, и девушка, у которой иссякло терпение, решила уехать. Неважно куда, лишь бы подальше от этого царства серости и мрака.

Окончательно приняв решение, она попрощалась со своей семьёй и, взяв в охапку свои мечты о прекрасной жизни, отправилась в дорогу...

Сейчас опустим историю её перебежки с места на место. Требуется рассказать лишь о её жизни в Городе Солнца — так она его окрестила: большой, шумный, и, главное, полностью отличался от её родины своим вечным солнцем, которое даже ночью светило словно в полдень, и горячим весёлым приветливым нравом людей, населявших его.

Таким образом, буквально вырванная из лап уныния и серости, попав в свой Город Солнца, она влюбилась в него. Как всегда, чтобы жить, нужно работать. Но с этим у девушки проблем не возникло, ведь с детства отличавшаяся трудолюбием она смогла обеспечить себе существование вполне счастливое, чтоб считать жизнь удавшейся. Какое-то время спустя полюбила, вышла замуж. Так и жила она девятнадцать лет счастливой жизнью, которая сменялась периодическими чёрными полосами, недостаточно длинными, чтобы испортить её. Но спустя какое-то время такой неторопливой жизни болезнь подкосила её.

Сейчас, сидя в обитом кожей кресле, смотря в серые глаза своего избранника, она думала о том, как ей хочется жить. Просуществовать ещё какое-то время, пусть даже в родном городе, но жить. Эти мрачные мысли не просто взялись из ниоткуда. Их породили утраченная надежда на какое-либо исцеление, острая и одновременно тупая боль в каждом уголке тела. Её страдания длились уже целых три года. Последний бастион надежды был сломлен около полугода назад в Релизии, куда съезжались лучшие врачеватели со всего континента. А ведь по устному свидетельству мужа этот город есть родоначальник и центр всей медицины, где её болезнь побоялась бы даже вида могучих целителей и немедленно отступила бы в дальние уголки естества, где достопочтенные целители прихлопнут её одним махом, что та даже моргнуть не успеет. Но после многочисленных экспериментов и лекарств ей стало только хуже. А однажды один из врачей, нанятых её мужем, принес маленький кусок какой-то непонятной руды.

— Вот, — говорил он, — это вам поможет. Этот камень уничтожает и извращает всё вокруг себя. Даже ваша болезнь не переживёт такого натиска.

И положил его на грудь умирающей женщине. Всего лишь на одну ночь, наутро врач убрал камень и увидел след, что оставило его лекарство... Сам врач умер спустя три дня, а женщина прожила до сего момента. Невозможно передать выражение удивления на лицах остальных докторов, ведь камень, который был призван лечить, имел ужасное название «уран». Говорили, что сравнительная невредимость женщины является настоящим чудом. Но её болезнь так и не отступила.

Сейчас, спустя месяцы после соболезнующих мин разводящих руками «бесполезных шарлатанов» она уже с тоской думает о тех временах, когда надежда ещё была с ней.

Чтобы прервать мрачные мысли, ей пришлось сосредоточиться на взгляде своего мужа. Полные печали и страдания глаза опять оставили в её душе горечь. Ведь он страдал, и даже более того — страдал из-за неё. Она смотрела с виной. Ей хотелось, чтобы он не испытывал боль, забыл о своей жене, что камнем тянет его ближе к смерти, но она понимала: если он так сделает, то выдержать боль будет невозможно. Так что пусть всё остаётся так как есть. От осознания своих гнусных мыслей ей стало ещё хуже, отчаяние заполнило оставшуюся долю сознания. Но к ней пришла спасительная слабость: она теряла сознание под шелестящий шёпот, который настойчиво твердил:

— Сейчас будет легче...

* * *

Интересно, сколько лет самообмана требуется человеку, чтоб поверить в свою же ложь? Ответа на этот вопрос мужчина не знал, но точно знал, что одного года недостаточно, ведь именно столько времени он утешал себя и словами и мыслями навроде этой: «Всё будет нормально. Всегда найдутся другие способы».

Он подхватил жену на руки и стремительными но плавными движениями отнёс её на кровать. Присмотрелся. Она была вся покрыта потом, и волосы прилипали к лицу. Сейчас она была спокойна: лишь во сне она не чувствовала боли. Но он знал, что стоит ей открыть глаза, и спокойствие это сменит волна тихого гнева, а лицо вновь исказится из-за приступа боли. Если слегка присмотреться, то взору предстанут неглубокие морщины, вызванные отнюдь не старостью. Мужчина вздохнул. Он всё ещё помнил те времена, когда по губам её гуляла мечтательная очаровательная улыбка. Он помнил, как она заразительно смеялась над его шутками, даже если он сам не считал их смешными. И он знал, что любит её, хотя и не знал за что. И ему было больно. Больно не потому, что её образ сейчас совсем не совпадал с той женщиной из его юности.

Хлопнув в ладони, он погасил свет и вышел из спальни. Спустился с лестницы и через просторную гостиную направился в свой кабинет. Требовалось время, чтоб собраться с мыслями.

Закрыв массивную дверь и устроившись в мягком кожаном кресле, он принялся перечитывать лист бумаги, который одиноко лежал на безупречно чистом столе. Заголовок гласил: «Завещание». Это завещание было написано им в ту пору, когда жена хотела оформить своё. Женщина чувствовала томное не терпящее возражений дыхание смерти и попросила мужа (из-за боли она была способна только поставить подпись) под диктовку записать её последнюю волю. Однако, взяв лист бумаги и перо, он, выводя текст крупными буквами, написал своё завещание, совершенно не вслушиваясь в «бредни» жены. Если бы посторонний человек наблюдал за действиями мужчины, то мог бы несправедливо заподозрить его в неуважении к супруге и сильно бы ошибся. Ведь на самом деле он знал, что завещание это последние, что потребуется ей.

Отложив оформленный лист в сторону, он уставился на дверь. Для того, что он хочет сделать, нужна не столько сила, сколько мужество. Наконец он начал произносить слова. Значения слов, которые слетали с его языка, сплетались в неизвестные формы и порождали мелодию ему было неизвестны и звучали настолько нелепо, что мужчина сам заподозрил себя в сумасшествии: ну как можно ожидать чуда от такой околесицы? Тем не менее, когда он закончил, в дверь кто-то постучал. Рука была тяжела, звук ударов громом проникал в сердце всякого его слышащего. К счастью, слушатель был всего один.

Мужчина приказал войти. Дверь, будто повинуясь его приказам, послушно отворилась.

За дверью стоял обычный человек лет эдак тридцати и был несомненно младше, чем мужчина, пригласивший его. Роста он был среднего, но крепкий на вид. Лицо пришедшего создавало впечатление человека расслабленного, отрешенного, чьё отрешение часто переходит в апатию. Тем не менее, когда глаза пришельца встретились с его взглядом, тот не забыл улыбнуться.

— Ну привет, Лирт, — поздорорвался гость. — Я уж думал, что ваша семья никогда меня не пригласит.

Лирт — вторая фамилия мужчины — отличительный знак, принадлежавший каждому потомку его семьи, но происхождение его было забыто.

— Здравствуй. А разве ты меня знаешь? — мужчина вовсе не удивился. Просто считал нужным начать разговор.

— Не лично, но зов твоей семьи индивидуален, я всегда узнаю его. А на имя твоё мне плевать. Достаточно того, что ты — Лирт.

— Пожалуй, но всё же меня зовут Мурал. Как мне называть тебя? Если тебе всё равно, то я буду называть тебя Асклепием. Мне так спокойней.

— Как тебе угодно, — сказал Асклепий. Вошёл в комнату и сел прямо на стол. — Как поживаете, Лирты? Я давно не слышал от вас новостей.

— И не услышишь, наверно, — безразлично отозвался Мурал. — Я последний из семьи. Но и я тебе компании не составлю. Мне не до рассказов.

— Да, прискорбно, — также безразлично объявил гость. — Вот только тебе придётся со мной немного поболтать. Хотя бы из обычной вежливости, ведь это тебе нужна моя помощь.

И мужчина, скрипя зубами, открыл беседу с гостем. Мурал рассказывал о своей семье, о том, как каждый член её покидал этот мир, пока не остался он один, да дом фамильный, в котором Асклепий сейчас и гостит. Асклепий же в свою очередь рассказал о былых временах, о том как некий странный муж спас от бешеной лисы любимую его зверушку — белку, которая по воле случая поранилась и не смогла забраться на дерево. За подвиг свой героический муж тот и получил фамилию Лирт и право на одно желание взамен на своё сердце.

— А не слишком ли высока цена? — удивился Мурал.

— Некоторые люди ещё и душу бы отдали за право исполнить заветное желание или что-то исправить, — парировал собеседник.

И первый Лирт оказался из таких людей. На три года ушёл тот в раздумья, и по их истечении послал зов Асклепию — тот самый, который всего пару часов назад послал Мурал. Стоя в оборванных вещах, грязный и босой он предстал перед своим благодетелем. После недолгих раздумий Лирт впервые за три года посмотрел в глаза Асклепию и сказал: «Мне нужно везение. Я отдам тебе хоть тысячу сердец, но хочу, чтоб мне везло всю оставшуюся жизнь, даже если проживу я не больше минуты». Тысяча сердец не понадобилась. Всего через секунду Асклепий держал в своей руке обескровленное, уже не бьющееся сердце и исчез восвояси.

Позже он узнал, что Лирт всё же выжил: в деревне его проживал один сумасшедший доктор, который пересадил ему сердце свиньи. В силу своего везения, а не безумности врача Лирт поправился уже на следующую неделю, и первое о чём он попросил, были помои и грязь. Доктор ему отказал, сославшись на возможный сепсис из-за шва на груди. Прошло немало времени, прежде чем доктор смог научить его подавлять свои инстинкты, но всё же ему это удалось. Однако даже когда первый Лирт уже был женат и имел детей, когда вёл достойную безбедную жизнь почётного аристократа, нет-нет да поглядывал: не оставил ли кто огрызок от яблока, очисток от картошки и прочие остатки пищи. И если таковые находились, то тут же исчезали в недрах желудка «ненасытного кабана».

Зов, который Асклепий дал ему в награду, он передал по наследству. Так его узнал и сам Мурал. Каждый Лирт откуда-то знал, что следующий зов будет стоить жизни. Поэтому с тех пор Асклепия приглашали лишь раз, когда город, бывший когда-то обычным селением, могло погубить землетрясение (тогдашнему главе семьи так предсказала гадалка). На самом деле географическое положение города не предполагало никаких землетрясений, но упрямый Лирт всё равно настоял на своём желании, и потребовал, чтобы в ближайшие сто лет ни одно землетрясение не пошатнуло его дом. Асклепий выполнил желание, и ценою его была жизнь.

После зов не прозвучал ни разу. Даже когда гадалки предостерегали город и от наводнения, и от пожара, и от извержения вулкана, которого в ближайшую тысячу километров и в помине не было. Разумеется, ничего этого не произошло, и каждый Лирт твёрдо уверовал, что трата жизни на такие возвышенные цели как спасение города и прочая шелуха есть в высшей степени расточительство. А те мечты, которые теплились в их сознании и подавно не стоили жизни. И даже когда род их начал вымирать, никто не потребовал защиты остальных в обмен на собственную смерть.

После продолжительного разговора Мурал чётко и грубо отрезал:

— Достаточно.

— Достаточно, — подтвердил гость.

Закончив разговор, двое направились в спальню, где спала жена Мурала. Асклепий осмотрел больную и сказал о результатах супругу. Болезнь начиналась от груди и уже охватила всё органы. «Неудивительно, что её не смогли вылечить», — лишь отметил Асклепий.

— А ты сможешь?

— Я-то смогу, — ответил спаситель. — Вопрос в другом. Сможешь ли ты?

Этого вопроса Мурал ждал и уже хотел ответить утвердительно, но следующие слова его гостя как гром среди ясного неба поразили сознание.

— Ты не знаешь цены. Никто из Лиртов не знал, что неудивительно, ведь человеку свойственно ценить свою жизнь, — гость посмотрел на женщину, а потом заглянул в глаза Мурала. — Ты решил называть меня именем древнего бога врачевания, но я вовсе не он: не умею воскрешать мёртвых, и мне вовсе недостаточно всего лишь веры и нескольких обрядов в храме, чтоб мотивировать себя на исцеление больного. Я не альтруист. Но цена моя не жизнь, — Асклепий прервал свою речь, но как только собеседник попытался вставить слово вновь продолжил. — Наверное, тяжело ухаживать за больной женой? — ехидная ухмылка. — Уверен, что тяжело: бессонные ночи, истошные крики, осознание собственной беспомощности, стресс — всё это и многое другое, смешанное в отвратительный коктейль, который приходится пить без перерыва. Смерть в твоём понимании — это покой, а смерть во имя спасения была бы для тебя своеобразным завуалированным и оправданным суицидом, — взгляд Асклепия смягчился, а улыбка приобрела сочувственный оттенок. — Нет, мой друг, не выйдет.

Мурал был не в силах больше стоять. Он отыскал глазами плетеный стул и опустился в него. Постепенно в нём начала закипать злость. Вначале он злился на гостя, ведь тот можно сказать оклеветал его, но чем больше вникал в его слова, чем больше пытался смотреть на себя со стороны, тем сильнее правда Асклепия становилась его собственной, и он злился не только на него, но и на себя.

— В обмен на её жизнь ты утратишь всякий покой. Твои предки неверно поняли мои слова. Но сейчас я скажу прямо — я забирал самое ценное, что было у них, — Асклепий сел на корточки, чтобы лучше видеть глаза собеседника. — Моя цена — она, Лирт. Я заберу твою жену.

Земля словно уходила из под ног, но Мурал всё же встал и со всей ненавистью хотел было сказать «пошёл вон!», но слова застряли в горле.

— Не подумай неправильно, — продолжал гость. — Я сотру её память, отправлю в другой город. С ней всё будет в порядке, просто ты её никогда не увидишь.

— Тебе-то с этого что? — низким и хриплым голосом спросил Мурал.

— Тебе не обязательно соглашаться, — парировал Асклепий. — Можешь просто выгнать меня и прожить с ней остаток её дней. Романтика, а?

— Я согласен... — мужчина медленно осел на стул. С каждым звуком голос его становился ещё тяжелее. — Я согласен на твоё предложение. Делай что хочешь.

— Вот и славно, — Асклепий улыбнулся. — Тогда я начну?

Наутро следующего дня Лина уже была здорова, даже ужасный след, оставленный ураном, полностью исчез. Женщина уверяла, что так хорошо она себя никогда ещё не чувствовала. Асклепий выполнил свою часть договора, но когда пришло время принять плату, он просто встал и вышел через входную дверь. Так же, как и пришёл.

* * *

Тот, кого называли Асклепием, сейчас находился в лесу. Это был тот самый лес, где он повстречал первого Лирта, которому дал право на последнее желание. Он сидел на толстой ветке дерева, облокотившись на ствол, а на колене у него сидела белка. Та самая жертва бешеной лисы.

— Да ты не альтруист, ты — лжец! — причитала она. — Ты почему её не забрал?

— А зачем? — флегматично откликнулся он. — Мне она не нужна, а напрасно причинять боль не в моём стиле, не находишь? Я-то думал, ты меня хорошо знаешь.

— Я-то знаю. И знаю, что даром ты ничего не делаешь. Даже за моё желание выставил цену.

— Ты хотела спасти свою жизнь, и я выполнил твоё желание. В чём проблема? Обличие белки тебе идёт куда больше, чем человеческое.

— Я, между прочим, была самой завидной девушкой в городе!

— И это по-прежнему для меня загадка,— улыбнулся он. — Просто Мурал мне понравился, и я решил сделать маленький подарок. Таких людей как он слишком мало, чтобы сводить их с ума.

— Таких людей как он? — удивилась белка. Вскочила с колена, и по плечу забралась на голову. — Он же тряпка!

— Объясни.

— Да любой нормальный мужик сразу дал бы тебе от ворот поворот. Если бы он любил, то вмазал бы тебе и ни за что не согласился её отпустить. Это я тебе как женщина говорю! Хвост даю на отсечение, что он просто увидел в твоём предложении шанс избавиться от надоедливой жены. Ты же сам сказал, что он хотел покончить с собой, а значит хотел бросить и Лину!

— Ну, предположим, не женщина, а девушка, коей ты была шестнадцать лет. Остальной твой жизненный стаж принадлежит беличьей шкуре, а о жизни ты видимо знаешь лишь из тех романов, которые я зачем-то приношу тебе каждый месяц. Но даже из них ты должна была понять, что для свершения чего-то невозможного нужна сила. Его силой был я. Более того, я был именно последней надеждой, ведь не сомневаюсь, что он опробовал всё, прежде чем просить меня, — Асклепий снял белку с головы, положил на ладонь и продолжил. — Если бы он поступил так, как ты говоришь, то это бы означало одно из двух: или у него есть другой способ спасения жены, что невозможно, ведь я точно знаю: я его последнее средство, или цель его вовсе не спасение жены, а иллюзия каких-либо действий, чтобы уменьшить чувство вины, — теперь он опять усадил белку на голову и закрыл глаза. — Знаешь, есть такое слово, как собственность. И человек невольно рассматривает каждую часть своей повседневной жизни как нечто принадлежащее лишь ему. Моя цена никогда не меняется, и я действительно потребовал самое дорогое, что у него есть. И если бы твой «идеальный» мужчина выгнал меня или «врезал», не имея при этом других способов её спасения, то это значило бы лишь одно: мгновения жены, наполненные агонией, в качестве его собственности дороже, чем её целая благополучная жизнь, но вдали от него.

На некоторое время повисло молчание, белка твёрдым голосом сказала:

— Это нормально. Любовь и есть желание обладания.

— Да, совершенно нормально, — сонно отозвался Асклепий. — И эгоизм тоже нормален, — он уже почти уснул, но всё же добавил. — Всё нормально. Но знаешь, бельчонок, с нормальными людьми никогда не случится чуда.