Давид ПЕКАРСКИЙ (г. Москва) МАСТЕР

Это было в начале восьмидесятых, я тогда только перешел на второй курс института. Родился я в обычной семье: мама — учитель математики в школе, отец был горным инженером и за пять лет до описываемых событий трагически погиб в шахте. Жили мы на мамину зарплату, мою институтскую стипендию и пособие по потере кормильца, которое выплачивало мне государство до достижения восемнадцати лет. Мы не бедствовали, но я до сих пор помню, как надрывалась на работе мама.

С гипертонией, с больным сердцем, она на протяжении многих лет работала на полторы ставки, чтобы мы жили нормально. Нормально жить по понятиям тех лет означало питаться каждый день дома, иметь деньги на недорогую одежду и обувь и раз в год выезжать на море. Нужно отметить, что в те годы образование и медицина в стране были бесплатными. В этих условиях жили все. Но в отличие от тех, кто «хорошо устроился», нам не хватало финансов на то, что тоже было предметом первой необходимости, но не так бросалось в глаза. Нужны были деньги на домашнее хозяйство, на транспорт, на развлечения. Кроме того, я был молодым парнем и мечтал о магнитофоне и джинсах, которые тогда были очень дорогими, — их приобретение требовало специальной мобилизации средств. Но у нас в конце каждого месяца оставались лишь крохи, которые даже на сберкнижку класть не имело смысла. Эти накопленные за год сто-двести рублей хранились в шкафу на третьей полке под чистыми полотенцами.

Мне возразят, что и сейчас многие живут от зарплаты до зарплаты и совсем не жируют. Да, соглашусь, но если сегодня можно найти подработку где угодно и кем угодно, то в те времена с этим было очень строго. Я всегда был готов подработать, но все варианты сводились к одному — разгрузке каких-то мифических вагонов с чем-то. Я много слышал о них, но в кругу моих знакомых никто не мог конкретно указать, куда надо идти, и где эти вагоны находятся. Правда, однажды на зимних каникулах (а я хорошо учился, не пропускал занятий и поэтому мог подрабатывать только в это время) мне через знакомых, даже через знакомых знакомых предложили выйти в ночную смену на завод — естественно, за деньги. Работа заключалась в следующем. На металлургическом комбинате, который располагался в нашем городе, несколько раз в месяц на проволочном стане катали проволоку на экспорт. Экспортная проволока, в отличие от изделий для внутреннего потребления, требовала особой упаковки. Хотя это очень громко сказано. По-простому говоря, это были несколько дополнительных скруток с бирками на каждую бухту проволоки, которые не вписывались в обычный технологический процесс и делались прямо на конвейере вручную. Именно эта работа выполнялась по ночам и хорошо оплачивалась. Я тогда очень волновался, выдержу ли физически это ночное испытание, — даже ходил за день до этого смотреть на проволочный стан. Однако с работой не сложилось: по каким-то причинам тогда не стали катать проволоку на экспорт. Поэтому когда я узнал, что в нашем институте есть стройотряды, то очень обрадовался. Там за два месяца летних каникул можно было заработать больше тысячи рублей.

Летом мне исполнялось восемнадцать лет, и я лишался пособия. С тех пор мы с мамой должны были жить на ее неплохую по тогдашним меркам зарплату в сто шестьдесят пять рублей и мою стипендию, которая у студентов тогда была значительной — около четверти обычного оклада. Голодными мы бы не остались, но о джинсах пришлось бы надолго забыть. Легко себе представить, как я хотел попасть в стройотряд, где ребята за два месяца зарабатывали сумму в двадцать пять стипендий. Однако не все стройотряды были денежными. Во многих, особенно местных, было весело, имелись хорошие условия для жизни, но обогатиться там было невозможно. Только пять-шесть отрядов, выезжавших в Тюмень, традиционно славились хорошими заработками, и благодарить за это нужно было мастеров. Из начальства в стройотряде тогда, как правило, были командир, студент старших курсов, и мастер — кто-то из преподавателей. Так вот, успех отряда на сто процентов зависел от мастера, от его умения найти работу на тюменских предприятиях, а главное — решить вопрос с оплатой труда. Позже я узнал, что расценки на работы и тогда можно было «двигать», и направление этого движения в плюс или в минус определялось характером личных контактов мастера и директора предприятия. Так что основной моей задачей в тот момент было попасть в один из таких «элитных» отрядов, в котором мастер был бы не промах.

Я внимательно со всей ответственностью отличника следил за обновлениями на доске объявлений, и как только появилось сообщение о наборе в интересующий меня стройотряд, в назначенный час явился на собрание. Нужно отметить, что процедура набора в отряды тогда была демократичной. Меня, закончившего первый курс студента, без лишних вопросов взяли в отряд, где имелся устоявшийся костяк из ребят с более старших курсов, многих из которых «супермастер» знал по имени и даже мысленно уже разделил по бригадам, учитывая опыт прошлых поездок. Итак, все пришедшие на организационный сбор отряда были приняты — и я в том числе. Моей радости не было границ. По значимости в один ряд с этим событием можно было поставить разве что блестяще сданную мной зимнюю сессию. Но повышенная на десять рублей стипендия не могла решить наших с мамой материальных проблем. Так что приему в стройотряд я очень обрадовался и ответственно относился к последующим собраниям — даже одним из первых сдал деньги на билет до Тюмени.

Тюмень тех времен сильно отличалась в худшую сторону от современной Тюмени: промышленный центр без особой инфраструктуры и, как мне тогда показалось, без людей. Пустые заводы, которые должны были обслуживать нефтяников, приняли нас, студентов, с распростертыми объятиями. Я и сейчас, думая о тех днях, не вспоминаю тюменцев, выполняющих план на предприятиях города, — на память приходят лишь безлюдные цеха. Только в заводской столовой были очереди: есть не забывал никто.

Нужно отметить, что, к чести нашего мастера, все работы выполнялись качественно, профессионально и в срок независимо от расценок, и мы этим гордились. А рабочие процессы у нас не отличались особым разнообразием — их было всего два вида: строительство бетонных дорог и кладка мягкой кровли из рубероида. Нашей бригаде достались бетонные работы. Распределение по бригадам было очень важным моментом, ведь члены бригады — это не просто люди, с которыми ты проводишь не менее трети жизни в стройотряде, а еще и партнеры по выполнению каких-то задач. Главной задачей нашей бригады являлись бетонные работы, а в те времена это были очень трудоемкие процессы, потому что степень автоматизации оставляла желать лучшего.

Насколько сильно нагрузка на работника зависит от бригады, я понял в другом стройотряде, в который попал на следующий год. Наша бригада укладывала толстенный кабель в вырытую траншею. Все разместились вдоль кабеля и взвалили его на плечо. Я оказался на участке, где другие рабочие находились на большем удалении от меня, чем было положено, и на меня пришлась нагрузка более восьмидесяти килограммов. Нам нужно было пронести кабель пятьдесят метров, и соседи видели мои потуги, но ничего не предприняли. Тогда я выдержал.

Возвращаясь к бетонным работам, следует упомянуть нашего бригадира Федора. Это был уже настоящий мужик с пятого курса, который, в отличие от нас, вчерашних школьников, поступил в институт пройдя военную службу, причем не сразу после армии, а лет через пять. Ростом он был под метр девяносто и притом очень крепкий, можно сказать, накачанный, то есть физически развитый человек. Как он учился в институте я тогда не знал, но то, что его поставили бригадиром в таком хорошем отряде, вызывало у всех уважение.

Я трудился очень самоотверженно: когда Федор с нивелиром контролировал правильность укладки бетона, я кидал лопатой этот самый бетон. У нас был полный технологический цикл, поэтому бригада производила все виды работ по строительству дороги. Я, в отличие от Федора, был худощавым парнем. Конечно, к двадцати пяти годам я возмужал, но тогда, в восемнадцать, выглядел довольно щуплым. Мы делали все: от приготовления бетона до его укладки на дорогу. Поначалу заводским ЗИЛом, перевозившим бетон от растворобетонного узла к месту укладки, управлял местный водитель, но потом он запил и за руль сел Славик — второй пятикурсник в нашем отряде. У него не было прав, но ездить на самосвале он умел. На закрытой территории завода этого было вполне достаточно.

В короткие минуты отдыха, которые полагались нам для перекуров, я садился на какую-нибудь дощечку и закрывал глаза, и мне было приятно от царившего в моей душе спокойствия. Передо мной стояла всего лишь одна цель, одна задача, которую необходимо было решить. После учебы, где на тебя одновременно наваливались десятки разных заданий, которые требовалось успеть сделать вовремя, здесь, в отряде, был почти рай: тебе давалось одно-единственное поручение, с которым нужно справиться — напрячься, превозмочь боль в мышцах, перетерпеть усталость и осилить.

В любом коллективе ребята сближаются. У меня тоже появился друг. Это был Юрий Ватон, но все звали его Юрик Ваттонен. Я и сейчас с теплом о нем вспоминаю. Среднего роста, слегка полноватый, спокойный и уравновешенный человек. Все он делал без спешки, обстоятельно и умело. Он был на несколько лет старше меня, но никогда этим не пользовался и относился ко мне уважительно. Его сдержанность и неторопливость возможно и послужила причиной такой трактовки его фамилии на скандинавский манер. Мы всегда работали в паре: на растворобетонный узел ходили вместе, во время укладки дороги нас тоже ставили рядом.

Иногда приходил мастер. Он был выше среднего роста с массивным туловищем и сильными руками. Массивность ему придавал живот, выдававшийся вперед, когда он завязывал шнурки, эта часть его тела создавала немалые проблемы. Мастер всегда старался подходить к нам тихо, словно пытаясь застать врасплох, и так стоял за нашими спинами минуты по три. При этом он молчал и искоса наблюдал за результатами нашего труда. Может, у него было что-то с глазами, но нам казалось, что он косил умышленно, как бы пренебрежительно — мол, что-то мы делаем не так. Однако ребята почти всегда были начеку и, заметив его приближение, вскакивали и хватались за лопаты, даже если на этом этапе работ и делать-то было особо нечего: бетон из машины высыпан, распределен по площадке, укатан массивным тяжелым стержнем, так что аж цементное молочко выступило на поверхности; направляющие на следующей захватке выставлены; сетки уложены; отметки проверены. Случилось так, что первоначально его внезапные визиты всегда застигали меня с лопатой в руках, хотя нельзя сказать, что я был самым трудолюбивым в отряде. Нет, все ребята были неленивые и добросовестные — просто мне везло. И мастер даже однажды похвалил меня, но мне тогда это не показалось ценным, ведь так получилось случайно.

На второй неделе работы произошло нечто, чего мы так до конца и не поняли. Мастер отвел Федора в сторону, и они долго ругались. Вернее, мастер кричал, а Федор огрызался. На другой день Федор не вышел на работу, и мастер давал задание для бригады уже Славику. Нам было интересно, что же произошло. Через несколько дней Федор уехал. Я понимал, что его выгнали не из-за работы, потому что мы все продолжали делать так же, как и раньше. Мой друг Юрик Ваттонен оказался более информированным, чем я, и пояснил, что у них еще в институте были какие-то «терки», и мастер затаил на Федора злобу, а сейчас отомстил ему за тысячи километров от дома. Это был первый звоночек, но мы тогда не обратили на него внимания. Мы думали, что с теми, кто работает честно, с полной отдачей, ничего подобного произойти не может, и все действительно шло как прежде.

Но однажды Юрик не вышел на смену, а точнее, не дошел до рабочего места. По пути его развернул наш бригадир и куда-то отправил. Я как раз тогда был на растворобетонном узле, и ту работу, которую обычно и втроем-то выполнять тяжело, нам пришлось делать вдвоем. Мой напарник грузил лопатой песок и щебень в два скипа (небольшие бункеры на колесиках), а затем забирался на площадку к смесительному барабану и, нажимая кнопки на пульте управления при помощи стальных тросов и лебедки поочередно поднимал скипы по направляющим наверх, где они высыпались в этот самый барабан. Моя задача в такой ситуации оказалась еще сложней. Я, кроме того, что нагружал вместе с товарищем скипы, должен был ходить в цементохранилище — небольшое крытое помещение из металла и шифера без окон и дверей, но с проемом в стене размером метр на метр. Я залезал в это отверстие, перемахнув через стенку высотой сантиметров восемьдесят, и, стоя в резиновых сапогах по щиколотку в цементе и черпая его ведром, пересыпал в другое ведро, немного побольше первого, которое находилось снаружи вместе со своим «близнецом», таким образом перенося цемент через перегородку. Чтобы заполнить ведра, нужно было шесть раз перегнуться через эту перегородку с груженым маленьким ведром в руках. Затем я вылезал из цементохранилища, относил цемент в больших ведрах к скипу и высыпал в него. И чтобы загрузить всего лишь одну машину, все эти действия нужно было повторить еще три раза. А в день мы умудрялись заполнять три-четыре машины. Первое время, залезая в цементохранилище, мы пытались задерживать дыхание, чтобы частички цемента, летавшие в воздухе помещения, не попадали в легкие, но потом поняли, что это невозможно. Нельзя работать быстро и при этом не дышать. Единственное, чем мы могли себе помочь — научиться спускаться туда, особо не поднимая пыли. Для этого один должен был находиться внутри, а другой снаружи принимать ведра. Напомню, что в тот период своей жизни я не был похож на машину по загрузке компонентов в растворобетонный узел и даже обычные технологические процессы давались мне тяжело. Я только работал, ел и спал — больше ни на что не оставалось сил, да они после смены и не были особенно нужны.

Можно представить, в каком состоянии я в тот день вернулся с работы в спортзал, в котором мы тогда жили. Юрик уже был там. Он сидел на раскладушке в раздевалке, где ночевали еще семь человек из нашей бригады.

— Юрик, где ты был? — устало спросил я.

— На халтуре, — ответил он.

— А что ты там делал?

— Штукатурил.

— А ты умеешь штукатурить? — удивился я.

Он ухмыльнулся.

— И надолго тебя забрали?

— Думаю, что ненадолго, — сказал он и улыбнулся.

Моя усталость тут же улетучилась. Юрик был из тех людей, которые могут улыбаться, когда им угрожает опасность. При этом его улыбка не являлась каким-то вызовом, а просто он был так устроен: улыбался, когда ему плохо, глядя прямо в глаза обидчику.

— Рассказывай, что там произошло, — потребовал я.

— Директору завода нужно было отделать стены на даче. Я умею неплохо штукатурить, и мастер об этом узнал. На днях он меня отвел в сторону и предложил поработать отделочником. Я, конечно, согласился. А сегодня мы поехали туда вдвоем: я штукатурить, а он — командовать, — сказал Юрик и замолчал.

— Дальше, — попросил я.

— Я начал, как положено, набрасывать на стену раствор, а он стоял за спиной и указывал, как правильно это делать, — ответил Юрик.

— Его указания были дельными?

— Нет, бесполезные рекомендации теоретика. А потом он стал смеяться над моими резиновыми перчатками. Но я же не буду объяснять каждому, что у меня от раствора между пальцев раздражение. В конце концов, я не выдержал и сказал: «Может, вы сами покажете, как правильно штукатурить?!»

Я легко представил как это было: грубые насмешки мастера, хамские приколы распущенного человека, пользующегося безраздельной властью, и в ответ — натянутая улыбка Юрика…

— А он что? — спросил я.

— Покраснел, надулся и ушел. Я помыл инструмент, и нас отвезли сюда, — закончил Юрик.

— Не переживай. Хотя штукатурные работы и не принесут отряду особых денег, но, учитывая то, у кого на даче они проводятся, — тут я сделал многозначительную паузу, намекая на человеческий фактор при утверждении расценок на бетонные и кровельные работы, — полагаю, что все еще образуется.

Ситуация с расценками кулуарно обсуждалась в отряде, и пояснять Юрику, что я имею в виду, не было необходимости. Он кисло улыбнулся и кивнул в знак согласия с моими доводами.

Несмотря на свои оптимистические прогнозы, в душе я чувствовал, что произошло что-то нехорошее. Но насколько все было плохо, я тогда не знал.

Все прояснилось на следующий день. Юрика и меня перевели в другую бригаду. Нужно сказать, что в нашем стройотряде была одна бригада, которая считалась не престижной. Ее возглавлял комиссар отряда. Да, в стройотрядах в те времена были комиссары. На эту должность обычно назначался кто-то из студентов с активной комсомольской позицией. Однако в нашем отряде он не имел никакой власти, зато обладал неприкасаемостью, которую ему обеспечило комсомольское руководство тюменской студенческой зоны. Мастер пренебрежительно относился к комиссару, но открыто его не унижал. Он создал для комиссара небольшую бригаду из ребят, которые лично у него не пользовались особым уважением, но это вовсе не означало, что они были плохие по жизни. Просто для успеха отряда в целом нужно было выполнять какую-то грязную сопутствующую работу, за которую платили мало, но без которой невозможно было заработать всему отряду. Это в основном были земляные, подготовительные работы, уборка мусора и так далее. И этим ребятам, которые пахали так же, как и все, было очень неприятно выслушивать, как другие — скажем, вернувшиеся с крыши — хвастались, что укатали сто квадратных метров кровли и принесли в копилку отряда аж двести пятьдесят рублей за один лишь день работы. Так вот, мы с Юриком угодили именно в эту бригаду. Помня про случай с Федором, я полагал, что с Юриком поступили не так уж и жестоко. Но при чем тут я? Почему мне тоже досталось? Осознание этого пришло гораздо позже, уже дома. Вероятно, причиной столь мягкого наказания для Юрика стало то, что скандал у него с мастером произошел без свидетелей. А я пострадал из-за того, что, по мысли мастера, не мог не узнать об этом в подробностях, поскольку дружил с Юриком. Так мы оба попали в немилость к начальству.

Из этой истории я на всю жизнь вынес урок: нельзя задевать за живое тех, от кого ты зависишь, даже если твои действия идут лишь на пользу общему делу. Много раз я убеждался, что только люди с сильным характером — вернее говоря, с сильной душой — ради успеха совместной работы могут заставить себя проглотить резкое высказывание подчиненного в свой адрес, когда тот, будучи по сути правым, говорит неприятные вещи прямо в глаза. Став совсем взрослым, я часто занимал начальственное положение и всегда старался поступать справедливо; но, признаюсь, несколько раз в жизни даже я в подобных ситуациях не выдерживал и вел себя не вполне толерантно по отношению к таким «правдорубам». И самое интересное, что окружающие в этих случаях меня поддерживали.

После этого инцидента я понял, почему нужно вскакивать и хвататься за лопату при виде мастера, даже если ты только что раскидал целую машину бетона. Он редко посещал нашу бригаду, и тем противнее было слышать его ворчание о том, что мы бездельники и едим чужой хлеб, ведь мы работали не меньше других. Однако справедливости ради нужно признать, что материально мы почти не пострадали. Мастер был умным человеком и умел управлять, соблюдая при этом какие-то свои собственные правила. За два дня до отъезда домой он вручил всем членам отряда, включая нас с Юриком, по пачке червонцев и отправил в сберкассу, чтобы каждый положил свою тысячу рублей на аккредитив. Так он мудро по-отцовски решил множество связанных с деньгами проблем, которые возникают у людей на чужбине. Во-первых, каждый из нас еще до собрания знал, что уже заработал свою тысячу, а во-вторых, это было безопасно, ведь получая вместо наличных документ — аккредитив, можно не бояться, что потеряешь деньги. Даже если бумага пропадет, дома ее можно восстановить и получить свои средства. Все неприятности нашего положения вскрылись уже на собрании, где обсуждались коэффициенты трудового участия, но они имели скорее моральное, чем материальное значение, потому что там делились деньги, заработанные каждым уже сверх тысячи, а это были небольшие остатки зарплаты в пределах сотни рублей. Нужно отметить, что наш с Юриком авторитет среди ребят нисколько не упал. Оказывается, характер мастера был известен в отряде, и поэтому все воспринимали нашу неудачу как случайность и несправедливость.

Конечно, в следующий стройотряд я с этим мастером уже не поехал. Был другой отряд, не менее успешный для меня, затем еще и еще. Были, естественно, другие мастера, но первый запомнился больше всего. Встретились мы с ним впоследствии лишь однажды, спустя четыре года.

Я защитил диплом и готовился получить направление на работу туда, где особенно требовались молодые специалисты. Распределяли нас тогда по всей стране — от Ленинграда до какой-нибудь тьмутаракани, то есть весьма неравнозначно. А для того, чтобы был какой-то принцип, механизм распределения, всех студентов нашего курса руководство факультета расположило в порядке убывания оценок, которые пошли в диплом об окончании института. В списке, который вывесили на доске объявлений у деканата, было двести семьдесят пять человек, и я в нем оказался первым со средним баллом 5,0. Я стоял и любовался своей позицией, и вдруг сзади подошел тот самый мастер. Он искоса посмотрел сначала на список, а затем на меня.

— Ты умудрился за все время учебы не получить в диплом ни одной четверки — вот это результат! Это достойно уважения, ты молодец! — сказал он. Затем почтительно пожал мне руку и пошел прочь.

Я мог бы сохранить к нему неприязнь и поспешить вымыть руки, но мне почему-то это рукопожатие было наоборот приятно. Я как будто почувствовал его раскаяние за однажды допущенную ошибку, когда он наказал меня незаслуженно, как бы впрок за проступок, которого я не совершал.