Татьяна РОГОВЦЕВА (г. Брянск) В ПУСТЫНЕ

Группа туристов высыпала из автобуса.

Взору открылась бескрайняя пустыня — океан песка и бесчисленные, уходящие за горизонт, барханы и дюны, напоминающие волны.

Песок, перемещаемый ветром, перетекал с места на место в виде широких струй, образуя мелкую рябь.

Он был желтый, и как золото блестел на солнце, обжигая ноги.

Солнце уже было в зените и беспощадно припекало плечи и голову, не спасали даже головные уборы.

Мне вспомнился урок географии, когда учитель рассказывал, что в пустыне прямо в песке можно сварить яйцо вкрутую.

Тогда рассказ нас сильно поразил, теперь же это не казалось таким уж странным.

После катания на верблюдах, которое, признаться, вызвало неоднозначные чувства, мы расположились на отдых возле небольшого поселения берберов.

В кафе нас угостили крепким берберским чаем с миндальными орешками и сладостями с поэтичным названием «рог газели».

Вдруг я почувствовала, что меня кто-то дергает за руку.

— Тайка, ты ли это?

Я повернулась и увидела женщину лет пятидесяти в национальном берберском костюме.

— Ты не узнаешь меня, я Кахина.

И вдруг в памяти всплыла картина далекого студенческого прошлого.

Я — студентка истфака университета дружбы народов, счастливая, что удалось поступить в престижный вуз.

Для меня, вчерашней школьницы, все ново, интересно. Особенно поражает скопление большого количества иностранцев, в основном из стран Африки и Ближнего Востока.

Мое внимание привлекла студентка, которая резко выделялась в группе арабских девушек. Она была смуглее своих соотечественниц, в ее облике чувствовалась властность и одновременно хрупкость и грациозность. Прямой и резко очерченный нос, большие и выразительные глаза придавали ее лицу особую привлекательность. Она не была красавицей, но в ней был какой-то магнетизм, который притягивал к ней окружающих.

Мы познакомились. У нее было необычное имя — Кахина. Она была берберкой, вернее так ее называли другие. Она же говорила, что ее народ зовут туареги, а берберы — это слишком общее понятие, объединяющее разные народности и племена.

Мы часто гуляли по Москве, ходили в театры, музеи, посещали студенческие вечеринки.

На одной из вечеринок она познакомилась со студентом политеха, они сразу понравились друг другу. Завязалась дружба, но так и не переросла в серьезные отношения.

Точно не помню, что послужило причиной, но они расстались, и инициатором была Кахина.

Сказалось ли различие в менталитете, или чувства не были столь сильны, но я думаю — причина глубже.

Кахина никогда бы не оставила своих родителей, свою Сахару.

Она восхищалась красотой Москвы, добротой наших людей, но никак не могла привыкнуть к русским зимам, и особенно в этот период часто тосковала по родным местам.

Студенческое время пролетело быстро, Кахина вернулась на родину, и мы больше не виделись.

И вот, спустя тридцать лет, судьба свела нас снова вместе.

— Ты должна пойти ко мне в гости, мой дом здесь неподалеку, — сказала Кахина. — Это кафе принадлежит нам с мужем, я ему помогаю, веду учет, слежу, чтобы на кухне был порядок.

— Расскажи о себе, каким ветром тебя занесло в Сахару, — интересовалась Кахина.

— Сначала предупрежу гида, что возвращаться буду самостоятельно, — сказала я. — У нас еще будет время обо всем поговорить.

По профессии я этнограф, и упустить возможность поближе узнать жизнь берберов было не в моих правилах.

В Сахаре я оказалась банально, по туристической путевке.

Недавно развелась с мужем, детей у нас не было и, чтобы от тоски не сойти с ума, решила поехать куда подальше.

Дом у Кахины был просторный, в восточном стиле, с внутренним двориком и небольшим оазисом внутри.

Архитектурно все было выполнено просто, но так, чтобы не было жарко от палящего солнца Сахары.

— Почему ты ушла от мужа? — спросила Кахина.

— Это он ушел от меня, нашел себе моложе, — ответила я.

— Мне этого не понять, у нас, туарегов, женщина решает, с кем ей жить.

— Расскажи мне про ваши обычаи, неужели у вас сохранился матриархат, —попросила я, заинтересованная больше профессионально, чем чисто женским любопытством.

— Завтра мы поедем к моему отцу, — сказала как постановила Кахина, — там ты узнаешь все, что так тебя интересует.

Путь предстоит немалый, нужно встать пораньше, до восхода солнца.

— А где твои дети? — поинтересовалась я.

— Они уже взрослые, работают во Франции, домой приезжают редко, только в отпуск. А теперь ложись спать.

В голосе Кахины чувствовались властные нотки, и я беспрекословно ей подчинилась.

Поднялись мы очень рано, было еще темно.

Кахина приготовила нам одежду: белые длинные рубашки и платки синего цвета.

Мне помогли сначала завязать платок, а потом сесть на верблюда, который был привязан к верблюду Кахины.

Восход солнца застал нас в пути. Это действо меня больше поразило, чем восхитило.

Такого крошечного солнца я не видела никогда. Оно, размером с яблоко, появилось неожиданно из-за линии горизонта. Казалось, протяни руку и оно поместится у тебя на ладони. Потом резко стало подниматься, увеличиваться, вокруг стало светло.

Для меня это был изнурительный поход.

Почему-то вспомнился случай из ранней юности, когда мы с мамой и сестрой на велосипедах ездили в луга за клубникой.

Стояла для наших мест непривычная жара. Велосипед мне достался подростковый, а ехать до заливных лугов было не меньше пятнадцати километров. Всю дорогу я старалась не отстать от своих родственников, так как на «Коньке-горбунке», как я назвала свой велосипед, усилий прилагать мне приходилось вдвое больше, чем остальным.

Туда все же добрались нормально, так как еще было утро, и солнце не так сильно припекало.

Ягоды набрали быстро, клубника краснелась всюду, а какой стоял аромат…

Но на этом все хорошее и закончилось.

Солнце уже стояло высоко, невыносимая жара, а воду, оказывается, взять мы забыли.

Возвращались опять же на велосипедах, но уже с поклажей и очень хотелось пить.

Когда мы добрались до поселка, у нас практически было обезвоживание. До дома оставалось около пятисот метров, но дальше ехать я уже не могла. Хорошо сестра была выносливее, побежала за водой, а мы с мамой остались ее ждать.

Задержись она еще минут на пять, и, я думаю, нас бы уже не стало.

Вот тогда-то я поняла, как мучительна смерть от жажды.

И вот я снова изнываю от жары, правда на этот раз Кахина позаботилась о воде.

Солнце нещадно пекло, пустыня огнем веяла в лицо, от ее дыхания трескались губы.

Отсутствие облаков на небе и движения воздушных масс, невыносимая жара — все способствовала появлению миражей.

То мне мерещилось, что вдалеке движется караван верблюдов, то виднеется островок оазиса, но все это было оптическим обманом.

Тонкие ноги верблюда проваливались в песке, и мне казалось, что они вот-вот переломятся пополам.

Бесконечный день незаметно перешел в вечер, и ярость опустившегося солнца наконец ослабела.

Вдруг подул сильный ветер, крутящиеся вихри стали поднимать песок, и резко стало холодно.

— Тебе повезло, — сказала Кахина, — теперь ты знаешь, какая погода у нас бывает зимой.

— Лучше бы я этого не знала,— подумала я, ощущая песок во всех членах своего тела.

Ветер усилился, от песка не было ничего видно, и Кахина предложила сделать привал.

Мы сели возле верблюдов, я ощутила тепло их тела, спокойствие и безмятежность животных передались мне, и я немного успокоилась.

— С верблюдами мы не пропадем, — подтвердила Кахина, — они защитят нас от скорпионов и змей.

— А разве они не могут нас обидеть, например укусить или лягнуть?

— Зрение верблюда устроено так, что человек им кажется великаном. Если бы они знали, какие мы на самом деле, тогда, я думаю, нам бы не поздоровилось, — ответила Кахина.

«Спасибо, успокоила», — подумала я, но вслух ничего не сказала.

Ночь была безлунной, небо казалось огромным, всеобъемлющим, и земля как будто сливалась с бесконечным пространством.

Кахина затянула заунывную песню, и я не заметила, как заснула.

Рано утром мы продолжили свое путешествие.

По рамкам пустыни дорога наша была не такая уж долгая, к вечеру мы были на месте.

Дом, в котором жил отец Кахины, представлял собой переносной шатер, накрытый покрывалом из шкур верблюдов и коз.

Поймав мой вопросительный взгляд, Кахина пояснила: «Туареги — кочевой народ, поэтому их жилища должны быть разборными и легкими. Конечно, большинство туарегов ведут оседлый образ жизни в поселках и городах, лишь немногие из них, следуя обычаям предков, кочуют по Сахаре».

Отца Кахины звали Агилас — это был довольно пожилой человек, очень худой, казалось, он состоял только из костей, обтянутых смуглой кожей, да черные глаза, потускневшие от времени, смотрели пристально, но по ним нельзя было понять, что они отражают в настоящий момент.

Несмотря на худобу, в его движениях чувствовалась сила и грациозность.

Одет он был в рубашку без рукавов и широкие штаны, поверх надета накидка синего цвета. Голова покрыта синим платком, повязка закрывала лицо, открытыми были только глаза.

Кахина сообщила отцу о цели моего визита, о том, что я ученый, и меня интересует быт, обряды и обычаи туарегов, и попросила, чтобы он рассказал о себе.

Старик был недоволен, ему не нравилось, что посторонние люди вторгаются в его жизнь, но он был рад встрече с дочерью и не хотел ее расстраивать.

Жилище было разделено на две половины, в одной жил отец, а другая принадлежала матери Кахины, которой давно не было в живых, здесь мы и поселились.

Хотелось сильно есть, дорогой мы только пили воду. На скорую руку Кахина приготовила скромный ужин: порезала козий сыр, подала сушеные финики, которые растолкла и залила верблюжьим молоком.

— Отец ведет аскетический образ жизни, молочные продукты — его основная еда, у жителей оазисов он добывает финики и крупу, — пояснила она. — Мясо и рыбу он ест очень редко, по семейным торжествам или религиозным праздникам, да в пустыне и нельзя по-другому. Он всю свою жизнь работал проводником в Сахаре: водил торговые караваны, сопровождал научные экспедиции, да и сейчас нередко к нему обращаются за помощью. Всякое было: не раз подолгу приходилось обходиться без еды и питья, чтобы в пустыне выжить, нужно уметь владеть своим телом, иметь большую силу воли. Вот потому никаких деликатесов он себе не позволяет.

После ужина я сразу же легла спать, а отец с дочерью долго еще говорили, им многое надо было рассказать друг другу.

Проснулась я, когда палящее солнце стояло высоко и изливало поток света.

Кахина была уже на ногах и колдовала возле очага. Агилас сидел в сторонке под небольшим навесом и был погружен в свои мысли, казалось, он не замечал, что происходит вокруг него.

Ему действительно не нравилось, что чужаки вторгаются в их жизнь. Праздное любопытство туристов только раздражало старого туарега.

В глазах иностранцев пустыня — сожженный и мертвый мир.

«Что им здесь надо, для них это только песок, угроза всему живому, — думал он. — А для меня пустыня это жизнь, это мой дом, моя земля. Я чувствую ее дыханье, чувствую ее боль, я слился с ней и сам — ее часть».

Он вспомнил себя молодым, вспомнил, как впервые пришел на праздник, на котором исполнялись танцы ухаживания. Там он увидел Лунию, она играла на амзаде и пела песни. У нее был нежный голос, и в тоже время сильный, чарующий. В песни она вкладывала душу, и сама как бы растворялась в них. Завороженный, он шел на звук ее голоса, и она заметила его. Взгляды их встретились, и случилось то, что бывает, когда встречаются две половинки, судьбой предназначенные друг другу. Непонятная химия любви плела свои узоры, кружила им головы, они не замечали никого на этом празднике и танцевали, танцевали…

А потом они сели на верблюдов и поехали далеко-далеко в пустыню и любили друг друга. Над ними было бездонное небо — огромное, черное с маленькими светящимися звездами, и они как песчинки растворялись во вселенной, были ее частью.

Я подошла к Агиласу и дотронулась до его плеча. Он открыл глаза как бы нехотя, выходя из оцепенения.

— Прошу прощения, но мне хотелось бы с вами поговорить,— тихо произнесла я, — вы можете мне рассказать о вашей жене, какая она была?

Кахина села рядом и стала переводить.

— Мне крупно повезло, что такая девушка как Луния обратила на меня внимание, — тихим голосом произнес туарег. — Многие парни из нашего племени добивались ее расположения. Они любили ее физически, но не смогли растопить ее сердца. Ведь наши девушки сами выбирают себе мужа. Она была очень красива. Какие у нее были глаза — в них можно было утонуть, такие они были огромные и бездонные. Густые черные волосы обрамляли ее лицо, но не закрывали лба, а только подчеркивали его красоту, он был прямой, высокий, губы манящие, мягкие, и вся она была грациозная, легкая, как газель. Но главное, она была умна и образованна, из хорошей семьи.

Она привела меня в свой род, и я не посрамил ее перед близкими, потому как смог содержать семью, и они ни в чем не нуждались. Я много работал, подолгу уходил в экспедиции, но всегда с радостью возвращался домой, знал, что она меня ждет. У нас родилась дочь, Луния воспитала ее в наших традициях, дала ей образование, да ты и сама ее знаешь. К сожалению, смерть забрала ее от меня, но я согреваюсь мыслью, что там мы будем вместе.

— Мне непонятно, вы же мусульмане, но ваши женщины не закрывают лица, у вас нет многоженства, — поинтересовалась я.

— Да, мы сохранили много доисламских традиций. Женщины пользуются уважением в нашем обществе, владеют землями и семейными ценностями. Девочки с раннего возраста обучаются грамоте, а мужчинам это не обязательно. Только женщина имеет право на развод. Муж приходит в семью жены, и его обязанность содержать эту семью, а дом туарегов называют по имени хозяйки, его главы. Так и мой дом все знают как дом Лунии.

— А почему вы дома не снимаете платок? — спросила я.

— Это давняя традиция: синий или белый платок, его мы называем лисам, дарят, когда юноше исполняется восемнадцать лет, с этого момента он считается взрослым, и показываться без платка неприлично. Еще мы верим, что сила духов сосредоточена в голове человека, и выйти на свет может через рот, нос и уши. Поэтому мужа, пришедшего из другого рода, заставляют закрывать лицо повязкой, чтобы духи чужака не навредили домашним.

Мы еще долго разговаривали с Агиласом, он поведал немало приключений, которые случились с ним за его длинную жизнь.

Вспоминал, что нередко, ведя караван к источнику с водой, предвкушая прохладный живительный напиток оказывалось, что из-за ветров и песчаных бурь источник высыхал. Каково же было разочарование, каких сил стоило победить в первую очередь самого себя, не смириться с обстоятельствами, а идти дальше, превозмогая мучительную жажду и зной пустыни.

Он немного оттаял душой и уже не относился ко мне враждебно.

Расстались мы по-доброму, и он сказал, что если судьбой будет уготована встреча, то будет рад этому.

Я возвратилась из поездки, но еще долго вспоминала Кахину и старого туарега. Мне понятна их боль за Сахару, их любовь к своей земле, к традициям. У них есть чему поучиться, а самое главное — умению любить.

Я вспомнила молодость, те годы, когда мы с мужем были счастливы. Ведь мы действительно любили друг друга, наслаждались каждой минутой, проведенной вместе.

А потом… Что случилось потом? Почему постепенно мы стали отдаляться друг от друга? Работа, быт, привычка, неумение уступать — пойми теперь, кто больше виноват в случившемся. А тут подвернулась молодая, красивая и все забыто, все, что когда-то так нам было дорого.

Учиться у них можно и тому, как они ценят то малое, что у них есть. Разве можно сравнить красоту нашей природы с тем, что дано им? Их однообразный климат — с нашими временами года: с золотом осени, белоснежными зимами, чарующей весной, ярким летом. Я уже не говорю о наших культурных ценностях, о традициях, но часто ли мы задумываемся над этим, бережем ли мы это?