Валентина ПАНАСОВСКАЯ (г. Наро-Фоминск, Московская обл.) ОШИБКА

Светлана Ильинична Большакова колебалась перед принятием окончательного решения. Конечно, она привыкла к жизни в городе, где была окружена комфортом. Был у неё свой устоявшийся быт, круг общения, работа и сослуживцы. Начальство ценило Светлану Ильиничну, свою работу она любила, коллеги обожали её за дружелюбие и приветливость. Благами цивилизации она тоже не была обижена: интернет в доме, кондиционер на даче, подержанное импортное авто для поездок на оную, отдельные квартиры для подросших детей — всё в наличии, как в наличии и любимый и любящий муж. Короче, жизнь удалась. И вдруг этот рукотворный мирок дал крен, да ещё и существенный.

Её мужу предложили новую должность. Предложение было весьма заманчивым. Давным-давно, ещё в юные институтские годы, Павел Олегович Большаков в составе геолого-разведывательной экспедиции стоял у истоков открытия богатейшего рудного месторождения. Потом он несколько лет потратил на обоснование необходимости строительства здесь рудообогатительного комбината, производил экономические расчёты и выкладки, отсылал их в институты и министерства… Наконец добился своего. Началась разработка месторождения, был построен комбинат, и Павла Олеговича пригласили на должность замдиректора. Его юношеская мечта воплощалась в явь, и он не мог оставаться в стороне, он должен принять участие в процессе этого воплощения. Светлана Ильинична не хотела отпускать мужа одного к новому месту работы и оставаться в одиночестве. Их дети к этому времени уже обзавелись семьями, но не собственными детьми. С этим молодые как раз не торопилась. Значит, в услугах бабушки нужды не было. Да и кому придёт в голову назвать бабушкой Светлану Ильиничну? Она моложаво выглядит, всегда бодра, энергична, улыбчива. Да и профессия к этому обязывает. Будь она рохлей, разве сумела бы столько лет продержаться в школе? А она не только смогла, да ещё и какой авторитет заслужила у горожан! Светлана Ильинична очень востребована как педагог. Среди родителей буквально разгорается соревнование за право записать своё чадо в её класс. Мамочки стараются не зря. Она хорошая учительница. Светлана Ильинична терпелива и внимательна к детям, не истерит в сложных ситуациях, не беспокоит родителей по пустякам. Каким-то непостижимым образом ей удаётся разглядеть в самом отпетом лентяе и раздолбае Божью искру таланта или какие-то невообразимые способности, убедить родителей ребенка в одарённости их чада и в необходимости развития этих качеств. И самое удивительное состояло в том, что талант действительно проявлялся, расцветал под её тёплым взглядом и начинал сиять и лучиться к моменту выпуска. Родители готовы были на руках носить Светлану Ильиничну за это. Кому же не приятно осознавать, что твоё дитя талантливо? А потому родители учеников оказывали учительнице всевозможную помощь и содействие, и выполняли любые её требования, которые, к слову сказать, были вполне разумны, а потому и шли в помощь их обыкновенным детям. Те, пребывая в благожелательной обстановке под пристальным вниманием, действительно становились день ото дня всё лучше, всё увереннее, всё воспитаннее. Те из родителей, которые не разделяли взглядов Светланы Ильиничны на процесс обучения и воспитания детей, в ее списки не стремились и потому туда и не попадали. А Светлана Ильинична, таким образом работая с отобранными детьми, каждый раз выпускала крепких работоспособных учеников со здоровыми амбициями и установками. Слава о её выдающихся достижениях разносилась по городу, авторитет крепчал год от года, опыт работы накапливался. Но вместе с тем Светлана Ильинична чувствовала, как постепенно нарастает и усталость. Она уже подумывала, не уйти ли ей на заслуженный отдых, благо педстаж позволял, но как-то неловко было — ну никак не могла она осознать себя пенсионеркой при таком цветущем внешнем виде. А потому снова и снова набирала новых учеников. Правда, всё чаще ей приходилось сознательно менять выражение лица и глаз перед тем, как войти к детям. Доброжелательность и улыбку приходилось надевать на лицо как врачебный застиранный халат. Ну и что? У профессиональных танцоров даже термин такой есть — «рабочая улыбка». Вот и у неё рабочая улыбка, и ничего с этим не поделать — издержки профессии. Тем более, что такая натянутая улыбка оставалась на её лице всего одну-две минуты, а дальше незаметно превращалась в искреннюю и дружелюбную.

Вот потому Светлана Ильинична и колебалась. Бросить всё и поехать с мужем? Неизвестно куда? Хотя почему не известно? Очень даже известно. Рудообогатительный комбинат достроен. Только слепой и глухой не знает, где находится этот комбинат, потому что телевидение освещало строительство изо дня в день. Крошечная родоначальная деревенька, давшая имя комбинату, в результате этого процесса превратилась в город-новострой. Он до сих пор растёт и ширится, ведь ещё не все рабочие жильём обеспечены. Вот даже ей с мужем первое время, наверное, несколько недель, придётся пожить в общежитии, пока будет достроен их коттедж. Большаковых уже заранее предупредили об этом. А что, почему бы им не тряхнуть стариной, как говорится? Почему бы не почувствовать себя молодыми и бесшабашными, теми, у кого вся жизнь впереди? Не каждому выпадает такой шанс.

«О, Светлана Ильинична, да ты, оказывается, ещё и авантюристка? — хмыкнула она про себя. — А что мы, собственно, теряем? Да ничего, совершенно ничего. Эта квартира остаётся за нами. Дача тоже. Жалко, что учебный год начался, класс придётся оставить. Но ничего, дети ещё не успели сильно ко мне привязаться. А я на новом месте, возможно, годик передохну. Школьные штаты-то уже укомплектованы».

Решение было принято. Светлана Ильинична начала готовиться к переезду и паковать вещи.

Проехав до города-новостроя несколько десятков километров, семья Большаковых словно бы оказалась в другом мире. В глуши. В дремучей как тайга провинции. Светлана Ильинична поняла, что поспешила дать согласие на переезд. Здесь всё было не так и не такое. Вид общежития, где Большаковым предстояло жить, просто сразил Светлану Ильиничну. Тот, кто назвал общежитием этот старый деревянный барак, обладал извращённой фантазией… Или просто никогда в жизни не видел настоящих общежитий.

Из-за ошибки водителя, умудрившегося заплутать, Большаковы приехали к новому месту жительства вместо вечера ранним утром, в половине шестого. Очевидно, общежитие стояло в низине, потому что непонятно откуда взявшийся туман стал заполнять двор. Он клубился, наплывал волнами, тяжело ворочался как медведь, то подступая, то пятясь от допотопного фонарного столба, тускло освещавшего маленький пятачок земли и угол деревянного строения.

— Приехали, — радостно возвестил водитель. — Вот и общежитие.

— Где? — оторопела Светлана Ильинична. — Это?! — ужаснулась она и махнула рукой в сторону строения.

— Оно, родимое, — бодро подтвердил мужчина. — Да вы не пугайтесь. Оно хоть и старое, но добротное. Ещё сто лет простоять сможет.

Светлана Ильинична обречённо смотрела на барак. Это высокое длинное строение было сооружено из брёвен, почерневших от времени. Оно тёмным айсбергом выплывало из тумана и, казалось, приближалось к подъехавшим людям, чтобы раздавить их своим могучим ходом, а через минуту снова скрывалось в волнах тумана, желтовато-седого и холодного до дрожи. Туман, не сумев захлестнуть путников, довольствовался звуками: окрест не слышно ни шороха листьев, ни писка пичуг, ни лая собак. Мертвенная тишина разлилась вокруг. Всем стало неуютно. Даже Павел Олегович зябко поёжился и фальшиво засвистел бодрый мотивчик, доставая из машины упакованные вещи.

— Не свисти, Паша. Знаешь же примету, — морщась, попросила Светлана Ильинична.

— Ха, когда это ты стала в приметы верить? Да мне ли с таким окладом нищеты бояться? Я теперь кум королю, сват министру, — попытался развеять мрачное настроение жены Павел Олегович, переходя на сленг.

— Прекрати, Павел. Я не люблю этого, — снова сказала она и, помолчав, продолжила. — Я помню, что деньги тебе обещали хорошие. Но ты забыл, что мне может не найтись работы. Осень же, — эти слова женщина произнесла уже на высоком крыльце, куда проследовала за мужем и водителем, нагружённым вещами из машины.

— Как это не найдётся работы? Мы очень на вас рассчитываем, Светлана Ильинична. — Навстречу им распахнулась дверь, и в её проёме показалась невысокая полная женщина с кричаще ярким макияжем и идеальной причёской, но в домашнем халате. Она продолжала. — Доброе утро! А мы вас ещё вечером ждали и уже начали волноваться, не случилось ли чего в дороге. Я — Нина Андреевна. Временно исполняю обязанности завуча в ближайшей школе, — представилась она на ходу, а Большакова отметила про себя, что со вкусом и стилем у местного завуча большие проблемы. — Я вижу, вы замёрзли в тумане. Пойдёмте, я вас чаем напою. Мужчины немного носильщиками поработают и к нам подтянутся. А я вас заодно и с коллегами познакомлю. Они же и соседи ваши.

Нина Андреевна взяла из рук Светланы Ильиничны баул с вещами и бесцеремонно чуть ли не в зубы сунула его водителю, который, как вьючный верблюд, был почти с головы до ног загружен вещами Большаковых. Не давая опомниться Светлане Ильиничне, она энергично и фамильярно взяла её под руку и, миновав длинный коридор, завела на кухню. Большакова обвела взглядом помещение и мысленно ахнула: «Коммуналка! Ну надо же! Кто бы мог подумать, что где-то сохранился этот уродливый атавизм социализма!»

В достаточно просторном помещении кухни вдоль стен стояли столы, очевидно ровно по количеству проживающих здесь жильцов, и две плиты, общие для всех. Нина Андреевна показала Большаковой её стол и поставила на плиту чайник. Кухня быстро заполнялась жильцами, которые, невзирая на очень раннее утро, появлялись на пороге кухни, захватив какое-нибудь угощение. Они с ходу включались в работу: сдвигали столы, несли из комнат стулья, накрывали праздничный то ли ужин, то ли завтрак. Столы ломились от обилия еды. Чего тут только не было! Исходила паром рассыпчатая картошечка — когда только успели приготовить? Влажно блестели грибочки, щедро присыпанные зелёными пёрышками лука. Всевозможные соленья и маринады соревновались между собой, какое выглядит аппетитнее. Селёдочка, белая да мясистая, в подсолнечном масле и тончайших кружевных колечках репчатого лука, застенчиво серебрилась на овальных селёдочницах. Упитанные куры, зажаренные до румяной корочки, словно приглашали отведать их — ну хоть немножечко, хоть чуть-чуть, крылышко или бёдрышко. На видном месте кичились своими формами и начинками разнообразные пироги. Каких только не было на столе — и с рыбой, и с яйцом и рисом, и с яблоками, и с черёмухой! Важничали, да оно и понятно: хлеб — всему голова! А ещё традиционные оливье и винегреты, «мимозы» и «рубиновые браслеты», и… Словом, всего и не перечислить! Светлане Ильиничне показалось, что она попала на сельский праздник времён строящегося социализма, который помнить не могла в силу возраста, но в кино видела не однажды. Всем действом руководила Нина Андреевна, она же называла имя каждого входящего и давала ему краткую характеристику:

— Это Тамара Прокофьевна, наш ветеран. У них в прошлом году наводнением снесло дом, поэтому они с Петром Сергеевичем пока живут здесь, дожидаясь нового жилья. К ней можно обращаться за любой профессиональной помощью в любое время, она никогда не откажет. Я и сама к ним частенько забегаю.

— А вот Наталья Александровна. Она работает у нас четвёртый год. Здесь живёт временно, ушла от мужа. Она наша сорока, мы все новости от неё узнаём.

— Это Ирина Игоревна Иванова, три «и». Но ей пора сменить фамилию, я думаю, ей бы больше подошла фамилия Семижильная.

И повысила голос, обращаясь к ней: «Ирина Игоревна, кормите мужа, голубушка. Кормите, ему же сейчас в рейс выезжать». Потом потише, уже для Большаковой сказала: «Они второй год в нашем городе. А когда мужа отправит, побежит своих троих маленьких собирать и развозить по школам и садикам, да и сама в класс поспешит. Она будет с вами в параллели работать».

Нина Андреевна ещё и ещё представляла местных жителей, но Светлана Ильинична вскоре забыла их имена — в голове всё перепуталось, сказывалась бессонная ночь. Наконец по мановению руки Нины Андреевны суета прекратилась, и все стали рассаживаться. Светлана Ильинична, чувствуя себя всё хуже — ей стало не хватать воздуха и временами всё плыло перед глазами, — отлучилась ненадолго. Предлог нашёлся — позвать к столу мужа и водителя, которые, как предполагала Большакова, разговаривали у машины. Она рывком открыла дверь и стремительно вышла на крыльцо, хватая сырой воздух открытым ртом. За это время туман стал гуще, плотнее. Он скрыл от глаз мужчин у автомобиля. Стояла всё та же неправдоподобная тишь. Она тяжестью навалилась на плечи и словно верёвкой перехватила горло, лишая Светлану Ильиничну возможности позвать мужа. Это ещё больше усилило почти животный ужас, охвативший женщину. Какая-то опасность чудилась ей в этом тумане, клубящемся и жутком. Мнилось, что кто-то в тумане смотрел на неё плотоядным взглядом, тянул к ней руки, липкие и омерзительно холодные, вожделея оплести её ими, словно лианами, ощупывать её тело, пуская слюни от желания сделать с нею что-то страшно гадкое и неестественное. Ей представилось, что с первым судорожным вздохом что-то проникло в её тело и отравило его, сжало мертвенными тисками сердце так, что вся левая сторона начала неметь и перестала её слушаться. Почти теряя сознание от страха, женщина рванула дверь на себя и, вернувшись в коридор, обессилено прислонилась к двери, едва держась на ногах.

Проходившая по коридору Ирина Игоревна приветливо спросила у Светланы Ильиничны:

— Позвали мужа?

Большакова отрицательно помотала головой и беззвучно выдохнула:

— Боюсь…

— Что? Боитесь? — переспросила та, не расслышав, а поняв, изумилась. — Чего?

Светлана Ильинична пожала плечами, а потом смущённо ответила:

— Там… туман.

— Да, туманы у нас знатные. Особенно по осени. Вы скоро привыкнете. Хотите, я позову мужчин? — предложила Ирина Игоревна.

— Нет, спасибо. Мне надо самой справиться.

Понимающе улыбнувшись, Иванова пошла на кухню. Светлана Ильинична решительно повернулась к входной двери, но дальше этого дело не пошло. Она представила как туман примет её в холодные объятия, и её запал иссяк, а решимость сняло как рукой. «А-а-а, сами придут. Чего их звать как маленьких?» — легкомысленно подумала она и обернулась, намереваясь идти на кухню.

Прямо перед нею стояла и разглядывала её немигающими голубыми глазами, впрочем, без особого любопытства, белокурая девочка. Откуда она вышла, из чьей квартиры и когда подошла к ней, Светлана Ильинична не заметила. Она обратила внимание, что одна из двух коротких косичек ребёнка расплелась, что платье на ней не первой свежести, а туфли стоптаны, и что колготки на коленках щедро усеяны пятнами. «Чья же эта замарашка? Кто же совсем не присматривает за ребёнком?» — терялась в догадках учительница. Девочке, видимо, прискучило молчание, и она спросила:

— Это ты нас теперь учить будешь? Заместо Нины Андревны?

— Взрослым надо говорить «вы», — поправила её Большакова.

— Да помню я, помню, — не дослушала Светлану Ильиничну девочка. — Нам говорили. Открой мне школу.

— Школу? — удивилась учительница. — Да ведь ещё очень рано. Нет, нельзя. Школу откроют попозже, — потом сухо добавила. — Иди домой, девочка.

— Я не девочка. Я Катя, — насупилась замарашка.

Учительница прошла мимо девочки, которая что-то негромко произнесла ей вслед. Когда Светлана Ильинична сообразила, что это были слова «ты злая» и обернулась, чтобы отругать девчонку за дерзость, той уже и след простыл, лишь холодок завился у ног учительницы. Куда делась замарашка, женщина не поняла, да и, если честно, знать не хотела — не хватало ещё свой первый день начинать с конфликта. Она прошла в кухню, увидела мужа с водителем за столом и села рядом. Здесь она услышала окончание разговора, начавшегося до её появления.

— Катюшка-то Аверченко — тут как тут! Уже явилась в школу ни свет ни заря, — с улыбкой говорила Нина Андреевна. — Эх, вот бы с таким рвением посещали уроки наши лентяи!

— Маманя её опять, наверное, в загуле. Вот девчонка и бродит, как неприкаянная. Хорошо хоть к нам идёт, а не на рынок или ещё куда, — со вздохом добавила Ирина Игоревна.

— Да что толку-то, что к нам? Ни портфеля при себе, ни тетрадок. Только сама в наличии, — горько пошутила Наталья Александровна и посмотрела на часы. — Надо же, всего полседьмого. До начала уроков почти два часа.

Светлане Ильиничне в тепле стало немного получше, только вот сердце до конца не отпускало, какая-то тяжесть чувствовалась в теле слева. Там же, поблизости, поселилась смутная тревога. Понять её причину она не могла и потому немного досадовала на себя за это.

В застольном разговоре она получила приглашение занять место Нины Андреевны — взять её первоклашек. Смутилась, потому что никогда не представляла, что кадровые вопросы могут решаться вот так, запросто и прилюдно. Нина Андреевна по-своему истолковала минутную заминку и, пряча тревогу в глубине глаз, спросила, может, Светлана Ильинична хочет более высокий пост. Тогда она уступит ей должность завуча. Она же понимает, что Светлана Ильинична с её регалиями и опытом гораздо достойнее её, и кто как не она может претендовать на это место в числе первых. Большакова, не ожидавшая такого поворота дел, только руками замахала, отказываясь. Нина Андреевна успокоилась.

Застолье продолжалось. То тут, то там слышались шутки, и звучал смех. Лишь Светлана Ильинична была несколько напряжена, что Нина Андреевна объяснила для себя трудной дорогой, и потому вскоре отправила семью Большаковых отдыхать.

Оставшись наедине со своими мыслями, Светлана Ильинична попыталась проанализировать, откуда взялась непонятная тревога, мешающая ей расслабиться и уснуть. А когда поняла, похолодела вся с головы до ног так, что ледяные мурашки поползли не только по рукам, но и по спине, ногам, всему телу, начиная от линии роста волос до пяток. Она вспомнила вьющийся у ног холодок после разговора с Катей Аверченко. Это же была волна холода со двора, которая возникла после открывания двери! Девочка ушла в туман, в ночь! Одна в этот морок, в эту жуть… И отправила её туда она. Господи, что же она натворила! Только бы ничего не случилось с этой девочкой! Только бы ничего не случилось!..

В сильнейшем волнении Светлана Ильинична бесцельно ходила по квартире, поминутно подходя к окну. Она увидела, как мимо дома быстрым шагом прошёл взвод солдат. «Значит, часть недалеко стоит», — машинально отметила про себя учительница. Она не могла заняться квартирой, распаковать и разложить вещи, не могла сосредоточиться ни на каком деле, потому и не сумела внятно объяснить мужу, чем занята, и он после сна поспешил на комбинат — предстояло представиться начальству и коллективу.

Наконец, не выдержав растущего напряжения, местами переходящего в панику, тёмные волны которой стремились захлестнуть её с головой, Большакова накинула пальто и поспешила в школу, благо та была в пяти минутах ходьбы от общежития.

Школа гудела. Пропал ребёнок. Первоклашка. Светлана Ильинична влетела в учительскую и услышала гневные слова Натальи Александровны:

— Представляете, ей не открыли школу! Рано, видите ли! Её отправили домой! Одну, среди ночи!

— Кто? — почти беззвучно спросила Большакова, которую окатила ледяная волна страха, на этот раз за себя.

— Какая-то сволочь. Если бы я знала кто, я бы плюнула в её мерзкую рожу, — кипятилась Наталья Александровна.

— Наташа, Наташа, полегче. Вы же всё-таки в школе, — пыталась охладить её пыл Тамара Прокофьевна. — Почему сразу сволочь?

— Да, почему? — подхватила Ирина Игоревна. — Ведь действительно рано. Ну скажите, почему надо открывать школу в полседьмого-семь, когда у любой из нас утром каждая минутка на счету, и не всегда успеваешь даже чаю глотнуть, а ведь уходишь на полдня?

— Конечно, девочку нельзя было отправлять домой одну. Надо было или оставить её с собой, или провести хотя бы, — рассудительно продолжила Тамара Прокофьевна.

— Тише, коллеги, тише! Мы мешаем следователю, — Нина Андреевна красноречиво указала на дверь в кабинет директора.

— Что случилось? Как? — спросила Светлана Ильинична у стоящей рядом учительницы. — Я не в курсе. Расскажите, что произошло.

Та рассказала, что утром в классе Нина Андреевна заметила, что Катя Аверченко отсутствует и удивилась, потому что девочку уже видела ранее, когда та собиралась идти в школу. Потом на перемене в класс к Кате по какому-то делу пришла младшая сестра, которую отправила протрезвевшая мать. Узнав от младшей дочери, что старшая до школы не дошла, полупьяная мамаша подняла на ноги весь город. И, кстати сказать, правильно поступила. Подняли по тревоге даже войсковую часть. Солдатики тщательно обшарили ближайший лесок. А нашла девочку Нина Андреевна. В кустах, забросанную ветками. В двух шагах от дома. Да-да, живую! Её пока отвезли в больницу. Там медики осмотрят, если надо — помощь окажут. А следователь сейчас с директором беседует…

В это время дверь кабинета распахнулась и в учительскую вышла директор. Её лицо было растерянным, глаза влажно блестели, а щёки пошли пунцовыми пятнами.

— Коллеги, — тихо и расстроено сказала она, — у нас случилась трагедия. Катя Аверченко изнасилована и избита. Переломов нет, только переохлаждение… И ушиб головного мозга. Она пока побудет в больнице.

Светлана Ильинична почувствовала, что напряжение, державшее как натянутую струну, вдруг отпустило её, и она, не ожидавшая этого, вдруг обмякла. Ноги отказали ей, в глазах потемнело, и Большакова стала тяжело оседать на пол. Стоявшие рядом педагоги едва успели подхватить её в последний миг и почти на руках отнесли в кабинет директора.

Придя в себя, учительница услышала, как над ней воркует Нина Андреевна:

— Светлана Ильинична, голубушка, ну нельзя же так. Ну что же вы всё так близко к сердцу принимаете? Выпейте водички, вам полегче станет. Хотите, к окошку подойдём? Не волнуйтесь вы так. У нас никогда не было никаких происшествий. Это первый случай. Честное слово, у нас тихий город.

Светлана Ильинична поднялась и, несмотря на требование Нины Андреевны немедленно отправиться домой, поспешила в учительскую. Разговоры, местами переходящие в горячие споры, там продолжались, неоднократно перетекая из стадии обобщения обратно к обсуждению частностей. Страсти кипели нешуточные, показалось, что даже воздух раскалился. Коллектив разделился на две непримиримые группы. Одна из них, во главе с Тамарой Прокофьевной, настаивала, что в школе должны работать только фанатики своего дела, трудоголики, не считающиеся со своим временем, не обращающие внимание на своё самочувствие, то есть люди, слепо следующие по пути своего призвания. Другая группа, сплотившаяся вокруг Ирины Игоревны, требовала увидеть в учителе человека — со своим настроением, самочувствием, бытовыми проблемами, семейными неурядицами, — потому что всё это так или иначе влияет на учебный процесс. Ирина Игоревна очень эмоционально рассказывала о своей дочери-первоклашке, которая совсем недавно первого сентября отправилась в школу одна-одинёшенька, потому что её мама, то есть она, была вынуждена находиться на линейке со своим классом, но в другой школе, а её муж не смог провести дочь, потому что не успел вернуться из командировки. Её слёзный рассказ спровоцировал у Раисы Петровны, учительницы средних лет, поток воспоминаний, относящихся к периоду, когда учитель был всегда и во всём виноват, даже если виновным не являлся. Она рассказала, как тогда едва не судили молодую талантливую учительницу за то, что её ученик после уроков — заметьте, во второй половине дня, когда за него по сути уже должны были отвечать родители — едва не попал под машину, то есть стал виновником дорожно-транспортного происшествия…

Эта быль вызвала бурную реакцию единомышленников Тамары Прокофьевны, которые возмутились: при чём здесь родители ребёнка, они же были на работе? Их оппоненты резонно заметили, что очень даже при чём, если не научили своё чадо переходить дорогу… Одним словом, шум стоял большой.

Светлана Ильинична узнала новые подробности утреннего происшествия. Было похоже, что у Кати Аверченко посттравматическая амнезия — девочка не отвечает на вопросы следователя и, возможно, насильник не будет найден. Услышав такое от медиков, её сводные братья, двое из которых раньше мотали срок, поклялись, что будут рыть землю, но виновных в несчастье сестры найдут, и горе будет тому, кто окажется у них на пути. Эти волки уже вышли на охоту.

Большакова обмерла, услышав последнюю новость. Сама не своя вернулась домой, думая, как же ей быть. Признаваться в совершённом было уже поздно. Это всё равно, что вынести себе смертный приговор. Она металась по комнате, рукою придерживая сердце, то бившееся где-то высоко в районе горла, то вдруг замиравшее надолго, так, что даже воздуха не хватало. Тревога нарастала с наступлением темноты. Еле дождалась мужа, накормила его, а увидев, что он уткнулся в газету, спросила:

— Слышал, что произошло в городе?

— Ты говоришь про это дикое изнасилование? Да, знаю.

— А знаешь, кто ей школу не открыл? — И не дождавшись ответа, сказала быстро, как в реку с обрыва кинулась. — Я.

Муж молчал. Тогда она повторила, боясь, что муж не расслышал её признание:

— Это я не открыла Кате школу. Это я отправила её домой.

— Ну и что? — спокойно спросил он.

— Как что? Я виновата в том, что случилось с девочкой!

— Ерунда. При чём тут ты? Насколько я знаю, у тебя даже ключа от школы не было…

— Был, не был! Не в этом дело, — перебила она его. — Я могла попросить ключ и открыть школу, а я не сделала этого. И потому с ребёнком такое случилось!

— Бред! — снова сказал Павел Олегович. — С ней бы всё равно это произошло. Не сегодня, так завтра. Ты ни при чём.

— Как же ты не понимаешь?! — почти закричала Светлана Ильинична. — А если б наша дочь… а если б с нашей девочкой такое случилось?..

— Не истери, — холодно остановил её муж. — С нашей никогда бы такого не произошло. Потому что у нашей девочки была мать. А у этой… шалава! — он едва успел заменить другое, более грязное словцо, готовое сорваться с языка. — Поэтому девочка была обречена.

Светлана Ильинична поражённо смотрела на мужа и молчала. Она просто не находила слов. Где его спокойная рассудительность, оптимизм и справедливость, так успокаивающе действующие на неё всегда? Вместо этого ледяное равнодушие и неприкрытый цинизм его ответа придавил её, словно каменной плитой. Большаков не только не собирался ей помочь, он даже вникать в эту проблему не желал. Светлана Ильинична оставалась один на один со своими тревогами и ужасом от случившегося. К тому же тревог прибавилось — она не заметила, когда муж изменился, и теперь, увидев его в новом свете, поняла, что это обстоятельство не сулит ей ничего хорошего. Вот он сейчас снова уткнулся в газету, решив, что этот пустой разговор не достоин продолжения.

Светлана Ильинична подошла к окну, чтобы муж не увидел, что она готова расплакаться от обиды и бессилия.

Шло время. Жизнь городка вошла в привычную колею. Большакова взяла первоклашек Нины Андреевны. Катю удивительно быстро выписали из больницы. Ничего в её облике не напоминало об ужасной трагедии, произошедшей с нею. Только хрипловатый голос свидетельствовал о недавно перенесённой ангине и возвращал всех в то ужасное время, когда ребёнок несколько часов пролежал на холодной земле. Остальное она не помнила. Медики однако были оптимистичны в прогнозах — посттравматическая амнезия может пройти в любой момент, и тогда девочка вспомнит всё. Следствие шло ни шатко ни валко, эпизодически притормаживая из-за Катиной амнезии и отсутствия свидетелей. Сводные братья Кати «рыли землю», но им явно не везло. Проснулись и забегали органы опеки, долгое время баюкающие себя убеждением, что как бы ни жилось ребёнку дома, всё равно ему там лучше, чем в государственном учреждении, где действует суровая и равнодушная уравниловка для всех. Вечно пьяная Катина мамаша пережила бесчисленное количество комиссий, посещений и вызовов во всевозможные органы по правам ребёнка, что было ей не впервой. Она отмахивалась от дурных предчувствий как от надоедливой мухи и самонадеянно тешила себя надеждой, что вся эта суета скоро сойдёт на «нет», она очередной раз выйдет сухой из воды и весело покатит по раздолбаной дороге пьянства и разгула. Вскоре она снова начала пропадать с компаниями собутыльников. Одному из них пришла в голову «гениальная» идея раскрутить Аверченко-старшую на грандиозную пьянку, и он стал её подначивать: что же это она зажала выпивку, не проставилась перед училкой, нашедшей её Катьку? А ведь училка её девку спасла… И вот бухая Катькина маманя, не подозревавшая, что её девку уже учит другая училка, решилась. Очевидно, маман пропила остатки разума, потому что легко повелась «на слабо», и как-то раз, залив глаза, приказала дочери позвать училку к ним домой. В гости. Что Катька и сделала. Она подошла на перемене к Светлане Ильиничне и, глядя на неё своими круглыми немигающими глазами, сказала:

— Мамка сказала, чтоб ты к нам пришла.

Словно лампочка взорвалась в голове у Светланы Ильиничны и ослепила её: «Вспомнила! Она всё вспомнила!» Большакова хотела что-то ответить Кате, но не смогла, хотела встать из-за стола, но вдруг вместо привычной тяжести в груди ощутила нестерпимую пекущую боль, которая стремительно распространялась с левой стороны по всему телу. Катя Аверченко безмятежно смотрела на побледневшую Светлану Ильиничну, медленно сползающую с учительского стула на пол к её ногам.